это победа? Чья победа? Ну, испугались хозяева, пообещали всякие блага, чтоб не шумели, а сами соберут силы и ударят. Все по-старому будет.
— Неужели так?
— Плохо, что у наших социал-демократов все еще нет единства, — продолжал Кирзнер. — Выставить экономические требования — отлично. Но нельзя же ограничиваться этим. Главное ведь в другом. Кричим: «Долой самодержавие!» — и палец о палец не ударяем, чтобы взять власть в свои руки. Или ты думаешь, что ее отдадут нам по первому требованию? Ты же великолепно знаешь нашу точку зрения: только вооруженное восстание принесет победу рабочим. — Кирзнер схватил папиросу, нервно ломая спички, прикурил: видно, сильно волновался. — Забастовки, митинги, волнения в деревнях — все хорошо. Руководители социал-демократической латышской партии в восторге. Они считают, что победа уже завоевана и они могут диктовать свою волю правительству. С нами, русскими большевиками, они, видишь ли, не во всем согласны. И это губительно. Допустить обращение рабочих к генерал-губернатору вместо того, чтобы вооружиться и выйти на улицу! Мы учим стрелять наших людей, вооружаем их, готовим, потому что только сейчас начнутся настоящие бои. И мы должны противопоставить силе силу…
Кирзнер говорил горячо, с раздражением, как будто перед ним сидел не Алексей, а идейный противник.
— Я предвижу: прольется еще много крови благодаря этой нерешительности. Мы должны убедить народ взять в руки оружие, а армию перейти на сторону народа. Вот наша очередная задача. У нас есть верные люди в гарнизонах. Они успешно сколачивают там большевистские ячейки.
Алексей слушал Кирзнера и, пожалуй, только сейчас понял, какой безобидной была сегодняшняя демонстрация. Она проходила весело, все пели, смеялись над полицией, говорили речи… Даже этого было достаточно, чтобы испугать власть имущих. А если бы осуществить то, о чем говорил Бруно Федорович? Вооружить эту массу людей и вместе с солдатами занять все правительственные учреждения?..
Его первые детские восторги исчезли.
— Вы правы, — сказал смущенный Алексей. — От радости я потерял способность правильно мыслить. Мне показалось, что это победа.
— То-то и оно, что происходящее многим кажется победой. А ты большевик, ты должен совершенно ясно и трезво оценивать события, не обольщаться. Скоро и тебе придется отстаивать наши позиции. Теперь будем видеться чаще. Приходи сюда, а если понадобишься срочно, пришлю за тобой парнишку. Стрелять умеешь? — неожиданно спросил Кирзнер.
— Стрелял в тире. Попадал неплохо.
Кирзнер достал из кармана небольшой вороненый браунинг бельгийской фирмы «ФН», протянул Алексею:
— Возьми. Может, понадобится. Колюхи Новикова работа. Помнишь тот мешок, что он тебе в лодку бросил? Вот от какой неприятности ты нас спас тогда.
Алексей погладил холодную сталь револьвера, положил браунинг в карман:
— Спасибо, Бруно Федорович. А где Лобода, Новиков? Можно их повидать? Очень хочется.
— Не выйдет, Леша. Лобода на Черном море по заданию партии, а Новиков плавает у Русско-Азиатского общества. Тоже не зря сидит на пассажирском пароходе. Делают то, что им поручено. Ну, а для тебя сейчас наступит горячее время. Хочу поручить тебе работу среди солдат. Справишься?
— Попробую. Не большой мастер я говорить, но попробую, если надо.
— Будешь ездить в Усть-Двинский гарнизон. Я тебя познакомлю с Борисом Старосельским. Он там свой человек. Станете вместе с ним рассказывать солдатам о революции. Как вести эти занятия, я скажу позже.
— Хорошо, Бруно Федорович. Вы думаете, что слежка за мной кончилась?
— Им не до тебя. Сейчас у них дела поважнее. Не хватает шпиков, чтобы следить за всеми. Вся губерния кипит… Теперь, до свидания.
20
Оставшиеся дни декабря и начало января для Алексея прошли в напряженной работе. Он встречался с Кирзнером, выполнял его поручения. Расклеивал по ночам листовки, бывал в Усть-Двинском гарнизоне, где тайно выступал перед революционно настроенными солдатами. Подготавливал его каждый раз Бруно Федорович. Алексей совсем замотался, но чувствовал необыкновенный подъем.
Слухи о Кровавом воскресенье пришли в Ригу на следующий день, десятого января. Они были настолько невероятны и страшны, что многие отказывались им верить. Не может этого быть! Царь-батюшка никогда не поступит так со своими беззащитными подданными. Он, конечно, их принял и выслушал, а небылицы распространяют его недруги, всякие анархисты и социалисты. Но с каждым часом появлялись все новые и новые подробности, открывающие всю жестокость кровавой расправы. Люди растерялись. Они не знали, что думать. Кто шепотом, кто громко и возмущенно, передавали все, что слышали о событиях в Петербурге.
В школе все говорили о том же. Каждый рассказывал об этом по-своему. Не было возможности отличить правду от вымысла. Фактические обстоятельства оставались неизвестными, и Алексей с нетерпением ожидал вечера, когда он сможет увидеться с Кирзнером. Наверное, уж Бруно Федорович все знает точно.
Иван Никандрович вернулся домой растерянный. До них в конторе тоже дошли слухи о расстреле.
— Неужели это может быть. Алеша? Невероятно, чудовищно! Не верю. При всей уродливости нашего строя, его жестокости Николай Романов все же не зверь и не дурак. Ну, пусть даже он именно такой, но ведь около него есть умные советники. Стрелять в безоружных людей! Варварство! Не верю! Должны понимать, какие могут быть последствия!
— Все может быть, папа. Царь и его приспешники перепугались, а у страха глаза велики. Во всяком случае, произошло нечто отвратительное и преступное.
Иван Никандрович никак не мог успокоиться. В конце концов он оделся и побежал к своему сослуживцу по конторе обменяться мнениями. Алексей едва дождался вечера. Как только улицы погрузились в темноту, он отправился на Столбовую.
Еще в прихожей, пожав руку Кирзнеру, Алексей шепотом спросил:
— Неужели все правда, Бруно Федорович?..
— Все правда, Алеша.
— Как же так? Как допустили?
— А вот так. Пойдем. Ты попал ко мне вовремя. Все услышишь своими ушами. Сейчас Миронов расскажет обо всем. Он только что прибыл из Петербурга, сам был на площади.
В комнате сидело несколько незнакомых Алексею людей. Лица у всех были хмурыми, печальными. Под потолком плавал сизый табачный дым. Маленький, коренастый человек — Алексей догадался, что это и есть Миронов, — горячо говорил, размахивая руками, часто сжимая кулак и грозя им в пространство.
Из его слов Алексей узнал о том, что произошло на Дворцовой площади. К царю шли безоружные рабочие, шли женщины, неся на руках детей, шли с просьбой хоть как-нибудь улучшить их невыносимую жизнь… Впереди шел поп с крестом и кадилом… Большевики предупреждали рабочих, что в них будут стрелять, что бесполезно идти с просьбами…
Когда Миронов дошел в своем рассказе до расстрела, вспомнил своих товарищей, убитых и оставшихся лежать на окровавленном снегу, слезы выступили у него на глазах и он, не стесняясь,
