– Прощай, новгородец, – сказал он. – Я возвращаюсь к своей богине, а ты иди домой. Тебе нечего делать в нашей земле.
Кулькатли развернулся и направился к реке. Лебедь заковылял вслед за ним.
– Отрекаешься ли от наваждения дьявольского? – рычал отец Иванко, тряся измученного Моислава за плечи. – Плюёшь ли на кумиров, богами рекомыми? Отвечай!
Попович смотрел в потолок широко открытыми глазами младенца и улыбался неведомо чему.
– Лети-лети, лебедь. В далёкие края за синие моря, – бормотал он, не слыша батюшку.
– Что за околесицу несёшь? – рявкнул священник. – Говори, что отрекаешься.
– Отец, дурачина, только своё видит. Жизни не чувствует… Матушка, защити. Озари светом лучезарным, накрой благодетельной сенью… – Моислав задышал чаще, глаза его заморгали, на них выступили слёзы. – Вижу горний мир, и ангелов с серафимами и херувимами. Вижу престол Господний, и Всевышнего в сиянии и блеске. Господи Боже, спаси и сохрани! Да пребуду вечно в чертогах твоих. Да извергнется из меня вся скверна и всё паскудство, что сотворил я в жизни. Не по злоумышлению творил их, но по слабости человеческой. Призри меня, матушка Богородица, и избавь от муки. Прими от меня оклад золотой для образа Твоего. Прими мирро и ладан. Прими серебро и кедровое дерево. Слава, слава богине-владычице! Осанна тебе, святая заступница! Хвалу поём на земле и в небесах…
– Ишь, проняло как, – одобрительно проворчал молчавший до того Завид Негочевич. – Не зря, значит, старались.
Он тоже был на стороне отца Иванко, хотя и без Савкиного исступления. Страшился боярин возмездия за порушенных истуканов, а потому искал заступничества Христова. Авось Исус-то оборонит от югорских навий!
– Отступают бесы, – ухмыльнулся поп. – Много их было, проклятых. Уж и не чаял вытравить. Думал, калёным железом придётся.
А Моислав вдруг заголосил как сумасшедший:
– Се святая Варвара грядёт в торжестве и во славе. Уже, уже карает она лукавых. Бойтесь гнева её! Никто не избегнет! Аллилуйя тебе, святая великомученица!..
– Что это он Варвару-то вспомнил? – спросил Ядрей. – Смерти, что ль, боится? Может, соборовать его, батюшка?
Священник молчал. Он вслушивался в завывания Моислава и бледнел прямо на глазах.
– Довели до помешательства, – буркнул Яков Прокшинич.
– Это благодать на него нисходит, – неуверенно предположил отец Иванко.
Вятшие принялись совещаться, спорить, потом воевода промолвил:
– Ладно, батюшка, с изгнанием бесов заканчиваем. Оставляю его на тебя. Выходишь – хорошо. Не выходишь – знать, судьба такая. Но ежели выздоровеет, он мне с ясным умом нужон. Отец-то его небось не обрадуется, ежели сына в таком виде вернём.
– Отец его сам давно с ним не в ладах, – заметил боярин Завид.
Остальные промолчали. Ядрей вышел из чума и с чувством высморкался в снег.
Обратно через реку шамана перевёз Ящер. Кулькатли поначалу удивился такому обороту, но затем решил, что трусливый божок, очевидно, просто боится его, великого пама Югры, и спешит выслужиться, чтобы пам не наслал на него проклятие. Самодовольно ухмыляясь, он взобрался на спину зверя и, взявшись за длиннющие усы чудовища, спросил:
– Замучил тебя небось этот Крестос?
Ящер ничего не ответил ему – он не умел говорить. Да и шаман не надеялся на ответ – ему хотелось насладиться своей победой, воплотить её в звук, ощутить сладостный привкус торжества над залётным демоном.
Посланники Сорни-Най встретили его на другом берегу. Они приняли к себе лебедя и разлетелись кто куда. Даже охотник Пера, лишённый крыльев, умчался быстрее ветра. Шаману же пришлось проделать весь путь с превращениями в обратом порядке. Никто не препятствовал ему покинуть нижний мир, земля мёртвых словно и впрямь омертвела, покинутая всеми жителями, и только ящерицы с насекомыми по-прежнему лазили по скалам, шурша своими тельцами.
Завершив, наконец, свои перевоплощения, пам в образе сокола добрался до жилища блистательной Зарини. В дом его не пустили – богиня как раз рожала долгожданное дитя. Маленький человечек в шапке-ушанке открыл калитку и, строго глянув на прилетевшую птицу, с неприязнью поджал губы.
– Ты обидел богиню. Она просила тебя принести душу, а не драного петуха. За своё неуважение ты будешь наказан.
Кулькатли обомлел.
– Разве я не выполнил того, о чём просила меня сиятельная Сорни-Най? Разве я не доставил ей душу-лебедя из царства Куль-отыра?
– Посмотри сам, кого ты доставил, – кивнул человечек в сторону.
Шаман обернулся. Перед ним, издевательски кудахтая, прыгал ощипанный петух.
– Это ложь! – возмутился пам. – Слуги Зарини подменили мою добычу. Я честен перед богиней. Пусть Сорни-Най спросит у Перы и его подручных, куда они дели белого лебедя.
– Дрянной же ты пам, если не можешь отличить светлую душу от лили хеллехолас, – ощерился человечек и захлопнул калитку перед клювом сокола.
Тот взъярился, захлопал крыльями и взлетел на остроконечное бревно тына.
– Я не вернусь без обещанной награды, – закричал он. – Пусть богиня сама выйдет ко мне.
– Зарини рожает. Она не может выйти к тебе, – хмуро отозвался человечек, с кряхтением поднимаясь по высоким ступенькам деревянной лестницы.
Но тут раздался жуткий вопль, и маленький слуга замер, подняв голову к двери. На некоторое время повисла тишина. Кулькатли хотел было подлететь к окошку, чтобы заглянуть внутрь, но дверь сама распахнулась, и на пороге предстала Сорни-Най. В руках она держала младенца, завёрнутого в дорогие ткани.
– Сын, – донёсся до уха шамана её растерянный голос. – Сын, а не дочь!
Человечек неотрывно смотрел на неё. Богиня медленно обернулась, подняла голову и, встретившись взглядом с шаманом, горько вымолвила:
– Так вот какую душу ты мне принёс. Глупый слабый человечишка. Крестос обвёл тебя вокруг пальца, подсунул гниль вместо серебра, а ты и не заметил. Но ещё хуже то, что через тебя эта зараза проникла в мир богов. Ты видишь, кого породило моё чрево? – она протянула ему ребёнка.
– Это не моя вина, – пробормотал сокол. – Я сделал всё как ты просила. Откуда мне было знать, что лебедь – это лили хеллехолас? Мы, люди, не зрим так глубоко, как вы, боги. Нам нужны помощники и защитники.
– Ты не выполнил моего поручения, – сказала непреклонная богиня. – Убирайся обратно в свой мир. Я не буду помогать Югре. – Она посмотрела на сына и вдруг с какой-то материнской теплотой прижала его головёнку к своей щеке. Глаза её затуманились, лицо смягчилось, прядь длинных русых волос упала ребёнку на плечо. Смущённый этой странной переменой, сокол спорхнул с дома, пробил толщу облаков и устремился к земле.
Пляски утихли. Люди стояли недвижимо, словно истуканы, немо таращась на замершего пама. Слышался треск костра и тяжёлое дыхание воинов. Унху со старейшинами взирал на своего шамана, ожидая, что он скажет. На деревянные головы идолов ложились отблески лунного света.
Кулькатли обвёл всех сумрачным взором.
– Я виделся с Сорни-Най, – проговорил он. – Она говорила со мной и открыла великую тайну. Но тайна эта не предназначена для чужих ушей.
Унху тяжёло поднялся, поморгал, сбрасывая мухоморное помрачение. Его немного шатало, ноги подгибались; чтобы не упасть, он опёрся о плечо сидевшего рядом старейшины.
– Пойдём в мой дом, Кулькатли, – прохрипел вождь. – Там ты передашь мне волю богини.
Они направились к избе кана. Воин в костяном доспехе, стороживший ворота, постучал копьём по створам. С той стороны послышался звук отодвигаемого засова, и ворота медленно открылись, пропуская властелинов Югорской земли. Унху, убыстрив шаг, обогнал шамана, поднялся на крыльцо и открыл дверь. Пропустил внутрь пама, затем вошёл сам и лениво крикнул кому-то:
– Угощенье для нашего гостя. Быстро!
Из глубины терема послышался топот и приглушённые голоса. Кан опустился на лавку, тяжёло посмотрел на шамана. Кулькатли тоже присел на стоявший рядом чурбан, положил руки со сжатыми кулаками на колени. Вождь молчал, и пам молчал тоже. Наконец, Кулькатли обронил:
– Не понравится тебе сказанное богиней, кан.
Тот опять промолчал. Набежали слуги, расставили на столе какие-то яства в больших медных блюдах и исчезли, а шаман всё так же молчал и неотрывно глядел на вождя. Наконец, разлепил серые губы и промолвил, явно через силу:
– Богиня не будет нам помогать.
Унху вздохнул.
– Почему?
– Потому что… Крестос уже пришёл к нам, и нет от него спасения.
– Какой Крестос?
– Русский бог.
– А что же наши боги? Неужто они бросят нас в беде?
– Они… не могут справиться с ним, – тихо ответил шаман, опуская глаза.
– Как так? – удивился кан.
Слова Кулькатли были столь необычайны, что трудно было поверить в них. Искони Югру охраняли её боги, никто не мог одолеть их. Югорцы были горды своей свободой и не могли представить, что когда-нибудь потеряют её. А потому признание шамана не столько устрашило, сколько изумило правителя.
