— Елена Гавриловна Завалишина, — медленно произнес Легонький, — это такая женщина… Клеопатра! Шахерезада! — Он привычно сложил персты щепотью, понес их было к губам, да не донес: остановился, с сомнением поглядел на щепоть и вдруг поспешно убрал руку.
Сия пантомима меня, признаюсь, изумила. Легонький, готовый самым бесцеремонным образом расцеловать альпийские отроги или Кельнский собор, только что на моих глазах постеснялся влепить безешку какой-то вдове!
Стало быть, это губернская Клеопатра, демоническая обольстительница в черном… Ну, для меня-то оно к лучшему! Куда больше, чем самая сногсшибательная красотка, меня страшила маленькая невзрачная мещаночка, раздавленная непосильным горем, не понимающая резонов, в слезах… Завалишину я воображал именно такой. При мысли, как мне придется, глядя в отупевшие от боли умоляющие глаза, признаться, что от меня ей ждать нечего, хотелось все бросить и бежать за тридевять земель…
— Так, значит, это Цирцея здешних мест? Городские повесы сходят по ней с ума, а блиновские меланхолики взяли привычку стреляться под ее окнами?
— Елена Гавриловна порядочная женщина, — досадливо буркнул Легонький.
Я его положительно не узнавал. Кто-кто, а уж Костя бывал рад даже незатейливой шутке. Уж не втюрился ли он сам в эту Завалишину? Вот бы славно: тогда мне лучшего посредника не сыскать.
— Если ты так коротко с нею знаком, — начал я осторожно, — и столь высоко ее ставишь, наверное, было бы лучше… я имею в виду безболезненнее для нее самой, пойми, если б ты взялся объяснить ей… ну, подготовить…
— Уволь! — бросил Костя отрывисто. — Да ты и не прав. Коротких отношений у меня с Завалишиной нет, им и взяться неоткуда — так себе, раскланиваемся при случае, и только. Если я сунусь без спросу, она будет… — он поискал нужного слова и, найдя, твердо заключил: — Будет удивлена!
Не в силах постичь, почему удивление полузнакомой вдовы так пугает беспечного Константина Кирилловича, я сообразил одно: рассчитывать на его посредничество не приходится. Что ж, попытаюсь хотя бы выспросить о ней побольше. Авось это облегчит наше, по всей видимости, неизбежное объяснение.
Из протоколов я помнил только, что вдова Завалишина, обитающая в Блинове, вместе с сыном гостила у своей приятельницы в уездном городке Задольске. Там все и случилось. Ребенок был в доме, похититель же проник туда с черного хода, в то время как хозяйка вместе с гостьей и прислугой выдворяли с переднего крыльца подгулявшего кучера госпожи Завалишиной-старшей, задольской помещицы, свекрови Елены Гавриловны.
Никаких подозрительных особ ни обе Завалишины, старшая и младшая, ни хозяйка дома надворная советница Снеткова, ни кучер Куприянов поблизости не заметили. Все эти протоколы я уже знал наизусть, будь они неладны!
Особенно полезных новостей всезнающий Легонький мне сообщить не смог. Елена Гавриловна была, как он слыхал, родом из Польши, училась в Варшаве на Высших женских курсах при филологическом факультете тамошнего университета, но закончила ли их, не известно. Была она, кажется, бесприданницей, во всяком случае, помещица Завалишина, говорят, рвала и метала, когда сын сообщил ей о предстоящей свадьбе.
Молодой человек был тверд и, сделав Елену Гавриловну своею женой, поселился с ней в Блинове. Они сняли первый этаж маленького двухэтажного домика на тихой, бедноватой окраине, где вдова живет и поныне. Его довольно богатая мамаша не давала молодым ни гроша, но покойный Завалишин, по специальности инженер, нанялся на строительство лесопилки, в то время затеянное фирмой «Капитонов и сын» неподалеку от города.
На этом строительстве несколько месяцев спустя он и погиб при несчастном случае. Как показало расследование, ничьего злого умысла не было. Была, может статься, чья-то расхлябанность, по крайней мере, в то время много судачили о том, что, пожелай того вдова, кое-кого можно было бы засудить. Но Елена Гавриловна, беременная на восьмом месяце, вследствие потрясения родив недоношенного младенца, вся погрузилась в заботы о нем, не проявив ни малейшего интереса к судебному преследованию виновных.
Дело закрыли, и этого «неотмщенного злодейства» помещица Завалишина тоже, по слухам, не простила своей невестке. Ныне Елена Гавриловна живет в высшей степени скромно, дает уроки («Бедняжка!» — подумал я) и чуждается общества, что, впрочем, подобает женщине, еще носящей траур по мужу и недавно утратившей единственное дитя при загадочных, а тем самым и зловещих обстоятельствах.
Нрав у госпожи Завалишиной уравновешенный, жалобами и слезами она никому не докучает, но Легонький тем не менее убежден, что горе ее глубоко. Вот приблизительно и все, что мне удалось узнать о ней в тот вечер, потягивая белое вино в компании говорливого приятеля и прикидывая, как бы поделикатнее сообщить несчастной матери, что толку от моих изысканий пока нет, да и в будущем едва ли предвидится.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
«Украдено у Баскакова»
Эта несравненная Муся как с цепи сорвалась. Вчера бедной Ольге Адольфовне пришлось по ее вине вытерпеть два скандала за один день, причем по воле случая у обоих скандалов был не вполне пристойный оттенок.
Сначала в дом ворвалась толстая дама в папильотках — дачница, снимающая комнату у соседей слева. Из ее воплей, довольно бессвязных, можно было понять, что она находилась в уборной, «а ваша доченька с хозяйским сынком, этим хулиганским отродьем, стала в меня стрелять из револьвера! Если бы я не выскочила и не позвала на помощь, они бы убили меня! Изрешетили пулями! Я пожалуюсь властям, вам это не сойдет с рук! Убийцы!»
Муся, вышедшая из дому на шум, бравируя своей невозмутимостью, отвечала небрежно:
— Ну, во-первых, Жора Алексеевский вовсе не бандитское отродье, вы напрасно о нем так грубо судите. Во-вторых, ни он, ни я вовсе не собирались изрешетить вас. Мы хотели только немного попрактиковаться в стрельбе в цель. Уборная была нашей мишенью. Вам просто не повезло, что вы как раз в это время там очутились. Но мы здесь вовсе ни при чем. Кстати, у меня не револьвер, а пугач, вы и в этом тоже ошиблись.
Выслушав такую замечательную отповедь, взбешенная дачница удалилась, бранясь и угрожая, а Ольга Адольфовна, глядя на дочь с горьким недоумением, заметила:
— Я давно привыкла не ждать от тебя добра, но это… это черт знает что такое! Вы с Жоркой действительно могли попасть в нее, ты это хоть понимаешь?
— Да, — в раздумье кивнула девочка, — действительно, получилось неудачно. Но, мама, если бы ты видела, как она выскочила оттуда, крича и поддерживая панталоны руками! — Муся так и покатилась со смеху, вспомнив эту сцену. Ольга Адольфовна прикусила губу, сдерживая улыбку, и попыталась прибавить еще что-то душеспасительное, но девчонка перебила ее: — Не притворяйся! Тебе самой смешно! — и убежала, не желая больше ничего слушать. Зато не прошло и часа, как явился еще один жалобщик, некто Баскаков.
Невозможно даже вообразить зрелище более прискорбное, чем Баскаков, когда он тащится по покатиловской улице, понурый, небритый, в грязных лохмотьях, или, забредя в лавку к рыжему Федору, вытаскивает из прорех своего нищенского одеяния жалкие гроши на пакетик соли или буханку хлеба. Ничего другого Баскаков никогда не покупает, да и всякому, кто взглянет на него, должно быть ясно, что покупать что-либо этому несчастному не по карману.
Между тем видимость сия обманчива. Покатиловские жители знают, что Баскаков едва ли не самый зажиточный человек в поселке. Сад и хозяйство Баскакова — лучшие в округе. Что он прибедняется, понять, конечно, можно. Даже так называемая новая экономическая политика не приободрила его настолько, чтобы он перестал корчить из себя Иова, сидящего на гноище. Недоверчив… Все бранят его за это: он как будто еще ждет новых бед, когда каждому понятно, что худшее позади, большевики не пойдут на террор. Каждому ли Баскаков внушает тревогу? Что, если он прав и нынешнее смягчение нравов — не более чем уловка властей, уловка, которая кончится новыми грабежами и смертоубийством?
К счастью, этот человек все же меньше похож на гениального прозорливца, чем на сумасшедшего. Страх и привычка играть роль бедняка превратили этого умного, дельного хозяина в некое подобие современного Плюшкина. Один из признаков его помешательства — болезненный страх перед ворами. Не пожалев трудов, безумец на каждом большом или малом предмете своего домашнего обихода нацарапал, выжег или вывел масляной краской три слова: «Украдено у Баскакова».
Весь поселок смеялся над этой причудой. Баскаков терпел. Никто не слышал от него по сему поводу ни единого упрека. Но прошлой ночью какие-то сорванцы забрались к нему в сад с ведром голубой краски и кистью на стенке отхожего места жирно намалевали: «Украдено у Баскакова». Краска была такая же, какой Муся недавно красила забор. Баскаков не выдержал. Он явился к Ольге Адольфовне с претензией, цель и смысл которой были, очевидно, неясны ему самому. Возможно, дело в том, что госпожу Трофимову старый скряга почитает своей хорошей знакомой. Они даже делятся кулинарными рецептами. Я своими глазами видел в ее черной клеенчатой записной книжке рецепт дешевого печенья под заглавием «Бомбы Баскакова», и она сказала мне, что для голодного времени этому рецепту цены нет.
