Я не ожидал тех проявлений, которые сейчас сказались. Будущее неясно.
Цвет нации заслонен дельцами и лакеями — карьеристами.
8 ноября 1941
Боровое
Вчера праздник — Аня была свободна. Я читал и не работал над книгой.
Кончил «Тихий Дон» Шолохова. Большая вещь — останется и как исторический памятник. Вся жестокость и вся ярость всех течений социальной и политической борьбы и глубин жизни им выявлены ярко.
Большие изменения внесет послегерманское время — после неизбежного, мне кажется, зимой падения нацизма — в нашу жизнь.
14 ноября 1941
Боровое
Только вчера днем дошел до нас текст речи Сталина, произведшей огромное впечатление. Раньше слушали по радио из пятое в десятое. Она в местных газетах появилась только вчера. И все же многое неясно.
Никто здесь не имеет понятия о положении дел на фронте.
13 декабря 1941
Боровое
Поворот в военных событиях — впечатление большое. Сегодня утром слушал радио, которое указало, что немецкое наступление, начавшееся I. XII, от Москвы отбито с огромными потерями немцев в людях и вооружении.
Варварство немцев — я думаю — не может пройти без той или иной формы суда.
27 декабря 1941 Боровое
Все эти дни я хорошо работал над своей лекцией «О геологических оболочках Земли как планеты». Я очень доволен этой небольшой статьей, так как, только написав ее, я понял, что мы можем говорить о планетной жизни как о научном факте. Пока я не делал этой сводки, я этого не сознавал. Это до известной степени проба моей творческой силы — 28 февраля 1942 года должно мне быть 79 лет.
Из дневника 1942 г.
27 декабря
Боровое
Готовлюсь к уходу из жизни. Никакого страха. Распадение на атомы и молекулы.
Ясно для меня, что творческая научная мысль дошла до конца. Смогу кончить «Химическое строение биосферы Земли и ее окружения» и, может быть, — что было начал в 1940 г. — геохимическую карту Московской области на основе геологической карты.
А затем моя «Хронология» разрослась незаметно. Записи охватили все былое. Правильно для меня написать воспоминания на фоне истории моей личности и семьи. Живу в мире перемен. Начало ноосферы. Какой переворот пережит! Чувство единства всего человечества.
Письма К Н. Е. Вернадской
2 июня 1886 г.
Рускеала
Представляется мне время иное, время будущее. Поймет человек, что не может любить человечество, не любя отдельных лиц, поймет, что не любовью будет его сочувствие к человечеству, а чем‑то холодным, чем‑то деланым, постоянно подверженным сомнениям или отчаянию, что много будет гордости, много будет узкости, прямолинейности — невольного зла — в его поступках, раз он не полюбит, раз не забудет самого себя, все свои помыслы, все свои мечты и желания в одном великом чувстве любви. И только тогда в состоянии он без сомнений, без тех искушений и минут отчаяния, когда все представляется нестоящим перед неизбежною смертью, только тогда способен он смело и бодро идти вперед, все время и все силы свои направить на борьбу за идею, за тот идеал, какой носится в уме его. Суха и черства всякая религия перед этим чувством, и кажутся ее утешения, ее наставления чем‑то таким деланым, если только нет в них любви, любви не умственной, любви не деланой, а любви беззаветной, которой легко принести в жертву все, самого себя, все, все. И для людей, которые не надеются найти лучшую жизнь за гробом, которые не хотят поступать здесь хорошо из‑за цацек будущей жизни, для таких людей необходимо это чувство, необходима поддержка, оказываемая этим чувством, без него невозможна жизнь для них.
6 июня 1886 г. Рускеала
Не думаю. Я не могу любить нескольких одной и той же любовью и не думаю, чтобы кто‑нибудь мог. Любовь — чувство цельное, она не допускает никаких сделок, никаких разделений. Я не понимаю, как, каким образом можно разлюбить человека, которого раз полюбишь, а мне кажется, что те, которые потом разлюбили, — никогда не любили: они увлеклись красотой или молодостью, может быть, иной раз находились под впечатлением минуты, под влиянием целого ряда случайно сложившихся обстоятельств. Но они не любили так, как мне это чувство представляется; когда оно составляет все, перед ним исчезает все, оно обновляет, возрождает человека. И я на себе чувствую это возрождение, я уверен, верю, что не может оно пройти, так как слишком большую долю моей души оно заняло.
Мне теперь уже выясняется та дорога, те условия, среди каких пройдет моя жизнь. Это будет деятельность ученая, общественная и публицистическая. В разные эпохи разно может она выражаться, может преобладать та или иная сторона, но во всяком случае такая в сильной степени идейная и рабочая жизнь должна исключить все увлечения, все такие семейные драмы, которыми наполняют свои произведения французские и иные беллетристы и которые могут быть и бывают при малой искренности и незанятой голове тех, с кем они случаются. Мне теперь как‑то представляется такая моя деятельность в тесной связи с деятельностью Вашей; здесь возможна и должна идти совместная работа, и в этом, как я Вам писал, кажется, представляется мне сила и значение семьи. Причем же тут 2 года разницы — ради бога, ответьте.
15 июня 1886 г. С. — Петербург
Неужели Вы не чувствуете, что постоянно мысль моя следует за Вами, что я ловлю себя на этом на каждом шагу, что больше времени своего посвящаю я Вам, чем чему бы то ни было иному. Да разве есть для меня что‑нибудь дороже, что‑нибудь ближе. И на что надо употреблять время? На ученье, на работу, на пользу человечества? Но разве можно работать на пользу человечества сухой, заснувшей душой, разве можно сонному работать среди бодрствующих и не только машинально, летаргически делать данное дело, а понимать, в чем беда и несчастье этих бодрствующих людей, как помочь им из этой беды выпутаться? Разве можно узнать и понять, когда спит чувство, когда не волнуется сердце, когда нет каких‑то чудных, каких‑то неуловимых обширных фантазий. Говорят: одним разумом можно все постигнуть. Не верьте, не верьте! Те, которые говорят так, не знают, что такое разум, они не понимают, что волнует, что интересует в этих работах, какие считаются одними умственными работами. Мне представляются разум и чувство тесно — претесно переплетенным клубком; одна нить — разум, а другая — чувство, и всюду они друг с другом соприкасаются, и когда одна из них бодрствует, а другая спит, тогда в этом клубке рядом мертвое и живое, разве может быть сила, разве может быть какая‑нибудь работа с помощью такого помертвелого, чуть не загнившего клубка?
6 июня 1887 г. Несоново
Нужно слово, нужна свободная речь, нужна горячая проповедь. И положение университета, чтений в нем лекций таково, что если не будет таких выдающихся в нем лиц, не будет хороших ораторов, университеты не будут иметь никакого влияния, университеты не будут служить тому, чему они должны служить, они не будут центрами, где бы охранялось искание правды, любовь к науке, прогрессу, человечеству, где бы возбуждалось и поддерживалось стремление к общей работе, сознание обшей связи, близкой связи своей со всем человечеством. Наука одна, неразделенна, она дала и много даст, она не знает ни племен, ни сословий; она не знает и времени, так как в ней все преемственно переходит от поколения к поколению и память об этом ходе тщательно сохраняется.
И мне сделалось как‑то больно и жутко. Всюду, везде натыкаешься на одно и то же, на какое‑то бессмысленное, непонятное глумление над людьми, ни для чего не нужное их угнетение, их связывание. Точно у России так много хороших работников и людей, что их можно давить, как лишних, ненужных, негодных. И как ни отвертывайся — всюду, везде видишь, как давят людей. И мне иной раз кажется, что я слышу, как под безжалостной пятой, в казематах, тюрьмах, по разным городам мест отдаленных и не столь отдаленных, среди блестящей обстановки благородных семей или бедной народной нищеты бюрократией давятся людские души. И мне точно слышатся стоны, слышится треск и стенание…
2 июля 1887 г.
Несоново
Ученые — те же фантазеры и художники; они не вольны над своими идеями; они могут хорошо работать, долго работать только над тем, к чему лежит их мысль, к чему влечет их чувство. У них идеи сменяются; появляются самые невозможные, часто сумасбродные; они роятся, кружатся, сливаются, переливаются. И среди таких идей они живут, и для таких идей они работают; они совершают много сравнительно механической, временно нужной работы, но удовлетворить их она не может. Не может удовлетворить вольную душу художника составление рисунков для каких- нибудь народных изданий, не может удовлетворить ученого работа над каким‑нибудь вопросом, который кажется теперь нужным и необходимым. Есть общие задачи, которые затрагивают основные вопросы, которые затрагивают идеи, над решением которых бились умы сотен и сотен разных лиц, разных эпох, народов и поколений. Эти вопросы не кажутся практически важными, а между тем в них вся суть, в них вся надежда к тому, чтобы мы не увлеклись ложным каменьем, приняв его за чистой воды бриллиант.
