5 августа 1909
Неаполь
Все утро вчера до поезда бродил с книгой Гейссена в руках по Форуму. Масса роится мыслей, и в этом движении мысли для меня весь смысл переживания и таких антикварно — художественных прогулок. Мысли бегут, и их не поймаешь, а хотелось бы набросать то, что внезапно является и что так тесно связано со всем ранее продуманным и узнанным.
Но какая‑то внутренняя радость (творческая? — прочитав биографию Гёте — я думаю, это испытывали художники) идет внутри, и я ее чувствую, но не понимаю. Мне кажется, бессознательно идет у меня какая‑то переработка вопросов научной космогонии. Опять душа рвется к бесконечному. Все это очень тяжело, так как выражается насмешливым и в то же самое время нежным сознанием человеческой суетности, и в такие моменты великие эпохи истории и вся судьба человечества кажется неосмысленной и муравьиной. Но выразить не могу, что хочу.
23 августа 1909
Пароход «Вагон Веса»
Странным образом я вынес много из Греции в той области, в какой не ждал — Афины и Олимпия дали мне много для понимания зарождения творческого процесса. Самые древние периоды искусства, первые искания человеческого гения — в скульптуре и архитектуре стали здесь передо мной в своих остатках, достаточных для силы впечатлений. Нужно было пройти 50–60 годам и от этих первых грубых, но глубоко сильных исканий, и греки поднялись до того совершенства, какого только достигало человеческое творчество. Странным образом при осмотре музея в Акрополе и остатков древнейшей скульптуры в Афинах передо мной стали, как живые, далекие впечатления виденного в том же направлении раньше, и я от скульптуры переходил к общим мыслям о законах человеческого творчества. В общем они всюду одни же — в религии, науке, искусстве.
Быстрое достижение предела, а затем такая же возможность быстрого упадка. Неужели это неизбежно? Неужели единственным спасением от такого положения является постоянная смена, возбуждение всё нового интереса, бросание старых путей, искание новых? Есть ли упадок результат причин психологического характера или он тесно связан с ограниченностью человеческого существа вообще?
Посещение развалин — для меня тяжело и видеть меланхолическую красоту разрушения — в конце концов давит и тяготит. Я исключаю Парфенон, всё еще сохранивший много красивого — но было бы лучше его восстановить, по крайней мере в его внешней форме. Между тем посещение Греции в значительной степени сводится к посещению развалин…
Меня интересует чувствовать будущие шаги человеческой мысли и человеческого сознания в предположении их неуклонного роста. И я стараюсь фантазией и мыслью почувствовать это будущее в проблесках нового, что теперь является в науке.
В науке я всюду вижу зарождение этих новых ростков. И мы, уже немолодые ее деятели, должны идти им навстречу, стараться ввести их в наше мировоззрение — только в этом и есть возможность обеспечить возможно долгий неуклонный прогресс человеческого знания.
5 января 1910
Париж
Знаешь, с минералого — кристаллографической точки зрения мы несравненно впереди. И по характеру работы, и по методам, и по количеству работающих — никакого сравнения. В своеобразной научной работе французской, мне кажется, они берут лишь большей вековой талантливостью, своеобразной традицией, создавшей им положение в мировом научном мире. Вчера завтракал у Лакруа. Он ярко и глубоко чувствует положение минералогии во Франции, но сделать ему трудно. Недостаток средств и людей теперь чувствуется здесь очень сильно. Лакруа очень сочувственно отнесся к моей идее о международной радиоактивной съемке земной коры. Странным образом минералоги здесь стоят совсем в стороне от этой работы.
Успеваю очень мало сделать и всё еще мало видел…
В Мюнхене проведу целый день и 8–го утром буду в Вене.
Нежно и горячо целую тебя и Нинулю. Гулечке на днях напишу. Его письмо получил.
Твой Владимир.
28 декабря 1910
С. — Петербург
Поднимаю тот же вопрос на ассоциации академий и через Петербургскую академию переношу составление минералогической радиоактивной карты земной коры на международную почву.
24 марта 1911
С. — Петербург
Ковалевский при обсуждении бюджета[50], цитируя очень подробно мою речь в Академии[51], внес пожелание о необходимости ассигнования достаточных средств на радиоактивные исследования. Я думаю, что я здесь устроюсь. Сговорился с Ковалевским, что к бюджету Академии будет прибавлено на три года по 10 000 рублей на радиоактивные исследования. Знаешь, я чувствую, что если буду работать, добьюсь чего хочу.
9 мая 1911 Самарканд
Здесь идет своя жизнь и несет свое через меняющуюся человеческую историю. Я очень задумываюсь над вхождением Востока в общее русло цивилизации — не боюсь я желтой опасности, так как ясно вижу, что общечеловеческая научная мысль создаст нам там союзников, сделает часть желтой расы близкой с нами, а не с ее старой, иной культурой.
Здесь как‑то тяжело чувствовать свое незнание.
21 мая 1911
Коканд
Я считаю себя обязанным быть хорошо осведомленным в области минералогии России, не только в ее чисто научном значении, но и прикладном. Поэтому я стараюсь видеть главные типы рудных и полезных ископаемых России и получить в этом отношении определенную картину. С другой стороны, в качестве академика изменяю и другую сторону своей поездки — стараюсь всюду завязывать связи с целым рядом лиц на местах, интеллигентных и полуинтеллигентных и интересующихся практически или научно минералами для того, чтобы от них получить в Академию материал. В этом отношении и здесь завязываю кое — какие связи.
1 сентября 1911
Берлин
Моя дорогая Натуся, завтра 3.IX. — 25 лет нашей дорогой мне, близкой жизни. Я не люблю годовщин и юбилеев и всяких приуроченных к внешним фактам или явлениям воспоминаний, но мне хотелось бы в этот день быть возле тебя, моей дорогой, горячо любимой.
Нежно тебя обнимаю. Поцелуй Нинулю нашу.
Твой Владимир.
12 июля 1913
Ливерпуль
Так грустно быть долго без писем, мы так привыкли даже уже и при переездах быть близко связанными хотя бы письменным словом; совсем отвыкли от старых условий — даже наших отцов — когда на недели обычно при отъездах обрывалось слово. Я думаю, что наши дети увидят, а может быть, и мы, возможность переговариваться и при отъездах на далекое расстояние.
27 июля 1913, воскресенье
Атлантический океан
Мыслью переношусь туда, охватываю весь земной шар в его мировой политической жизни. Плывя на океаническом корабле, это как‑то невольно сознается. Здесь уже интересы нового порядка; не дает новая европейская раса, перекинувшаяся за океан, всё охватившая той огромной силой, которую дает научное знание. Наш корабль есть не только полное создание научного мышления, его творение от начала до конца — он как бы прообраз того, чем создается и держится эта мировая политическая жизнь. Точное научное мышление и business. Но business в своих наиболее важных, влиятельных формах целиком и с каждым годом все больше проникается точным научным мышлением.
2 августа 1913, воскресенье
Кингстон
Здесь в университетском строе видно яркое влияние германской науки, немецких университетов, но я думаю, что сейчас быстро американские университеты и высшие школы, при поддержке частных лиц и государственных демократий, перегонят и оставят в стороне своих первых учителей. Ибо здесь есть стремление к свободной, творческой работе.
Кингстон расположен на берегу Онтарио, но дождь мешает видеть местность. Канада удивительно напоминает мне Россию по своему внешнему виду и как‑то в общем облике природы совершенно не чувствуется то чужое, что чувствуется в других странах, когда, например, ты переезжаешь западную границу. Новая страна сказывается в массе мелочей жизни: плохие, русского типа, дороги, деревянные «пешеходы», засаленные и грязные станции, грязные улицы, кое — где мощенные еще досками. Наряду с этим видишь новейшие машины на полях (но теперь они и у нас, хотя бы, например, среди прикубанских или зауральских степей), элеваторы, доки и т. п. Эта сторона сейчас идет и у нас — может быть, не тем же темпом, но также сказывается на окружающей картине жизни. Поражает меня здесь и гораздо большее проникновение сюда русских, чем я это себе представлял.
6 августа 1913
Торонто
Канада — в этой части — по рельефу напоминает Финляндию, и геологически между ними есть много общего. Здесь и там выходят древнейшие докембрийские горные породы. Мы привыкли считать рельеф Финляндии за результат ледникового периода, движения льда, сгладившего скалы и придавшего особый отпечаток всей природе нашего каменистого севера. Сегодня здесь я мог несомненно убедиться, что рельеф Канады обусловлен не ледником недавнего — относительно — времени, а древней докембрийской (до начала известных нам живых существ) формой поверхности. Ледник лишь слегка окружил ранее существовавший рельеф, открыл его нам, снявши верхние слои. Но, может быть, мы видим и здесь рельеф, вызванный ледником, только более древним, докембрийским. Невольно поднимается тот же вопрос и для Финляндии, и для русского севера.
