– Алло?
– Привет, Дольмечер, это С. Т.
– Привет! – Голос у него был ужасно веселый, а веселый Дольмечер почти невыносим. Это означает, что его проект продвигается лучше некуда. – Я только что с работы вернулся, С. Т.
– Скажи мне кое-что, Дольмечер. Почему сегодня вечером на дне гавани возле парка Кастл-айленд целая лужа ПХБ?
Он рассмеялся.
– Ты галлюциногенных алкалоидов перебрал, Сэнгеймон. Поискал бы себе нормальную работу.
Я повесил трубку – он ни черта не знает, – потом купил билет на дешевую трибуну и побрел на темную сторону Фенуэй-парка.
Совершено токсическое преступление. У меня есть свидетели и адрес. Адрес – под водой, а свидетели сейчас сидят на дешевых трибунах. Сначала мне нужно повидаться с этими свидетелями, а разыскать их не сложно. Как дельфины, жители нашего мегаполиса переговариваются пронзительным писком эхолокатора: «Эээййй, Мааааак! Поооосле мааатчааа в «Аааарке»!
– Мистер Гэллахер!
– Эээййй, С. Т. Ребята, смотрите, кто здесь? Наш ииикоо-олог.
– Эээййй, С. Т. Как жизнь?
– Баррет на скамье до конца игры, Хорна вышибли. Два ноль в пользу «Дьюи». На зрителей работает придурок хренов.
– Послушайте, я по поводу омаров с маслянистым запахом. Вы их случаем не ели?
– Черт, нет. Однажды попробовали, но на вкус сущая мерзость. Когда ты что-нибудь сделаешь, С. Т.? Там полгавани загажено.
«Когда ты остановишь загрязнение, С. Т.?»
– Какая именно?
Гэллахер глянул на своих приятелей, и общими усилиями они дали мне приблизительное описание: «Ну, там, сам знаешь». «К югу от аэропорта». «К северу от Спектэкл-айленда». «Прямо возле Южного Бостона».
– И давно?
– Пару месяцев.
– Послушай, Рори. Я должен тебе кое-что сказать. Знаю, иногда вы, ребята, надо мной потешаетесь, считаете меня пустобрехом, но говорю вам, эта штука опасная. Я говорю не про рак через двадцать лет, я говорю про то, что можно загнуться через неделю. Не ешьте этих омаров. Отыщите всех ловцов и им передайте, чтобы в том месте не ловили.
Гэллахер слушал меня серьезно, пока я не дошел до последней фразы, а тогда его лицо еще больше раскраснелось, и он рассмеялся.
– Черт, С. Т., там и так ничего не ловят. Все повытаскивали то же, что и мы. Но, проклятие, это же большой кусок гавани, и не мое дело указывать людям, где ловить, а где нет.
На стадионе зажгли прожектора. Я знал, что Гэллахер прав. Он не мог лично наложить эмбарго на гавань. Может, мне удастся достучаться до властей штата? Но в прошлый раз мне пришлось для этого нацепить костюм Санта Клауса. Что теперь, клоун Бозо?
Я стоял спиной к полю, опираясь ногой на скамью, и, почувствовав, что мимо собирается пройти крупный малый, посторонился и дал ему протиснуться. Был жаркий вечер перед грозой, и малый был без рубашки. Не самая мудрая мысль, когда у тебя кожное заболевание.
Так вот, кожные заболевания есть у многих. Особенно часты они у людей со светлой кожей, которые работают под палящим солнцем и у соленой воды. Но севший рядом с Рори тип был покрыт россыпью черных точек, настолько мелких и частых, что походили на двухдневную щетину. Я постарался не пялиться, но такие попытки ничего не дают, если человек, на которого ты смотришь, обидчив.
– У тебя проблема? – ощерился тип.
– Нет. Извини.
Что мне было делать? Потребовать осмотра прямо в свете прожекторов? В левой руке тип держал большой, на целую пинту, пластиковый стакан с пивом, и я увидел на пальце обручальное кольцо.
– Просто запомни, Рори, – сказал я громко, настолько громко, чтобы дошло даже до идиота рядом с ним. – Маслянистые омары. Это отрава. Особенно для детей и беременных женщин. Выбросьте их и лучше съешьте биг-мак или еще что-нибудь. Если съесть их слишком много, по всему телу высыплют черные точки, а дальше будет только хуже.
Я повернулся и ушел.
– О чем это он? – спросил у меня за спиной тип с хлоракне.
Пришло время запустить пиар-машину «ЭООС», позвонить всем знакомым журналистам и поднять шум из-за маслянистых омаров. Еще надо связаться с каким-нибудь учреждением здравоохранения. Может, доктор Джи пустит слух. Поэтому я позвонил в приемный покой.
– Что новенького?
– Хлоракне.
– Ух ты!
– Будь повнимательнее. И своим скажи, что искать. Обращайте внимание на рыбаков, выходцев из Южной Азии, вообще на всех, кто питается уловом из гавани.
– Каков источник? Кто виновный?
– Не знаю. Но я их найду, а потом сотру в порошок.
– Без насилия.
– Конечно, без. Мне пора бежать.
– Спасибо за наводку, С. Т.
Вернувшись на «Зодиак», я поменял жизненно важные детали и прожужжал к причалу МТИ, где высадился и побежал в офис.
Там было пусто. Вероятно, все ушли на матч «Сокс» – на места получше. Я достал «доспех Дарта Вейдера» и баллон с воздухом, набор контейнеров для проб (ими служили жестяные банки из-под арахисового масла) и бинокль с большими светособирающими линзами. Пока не польет дождь, для навигации мне хватит рассеянного свечения города. Еще я взял с собой огромный строб, каким пользуются для спасения на водах и который мы держим за то, что он такой мощный и раздражающий, и, уже выходя, прихватил пару гироскопов и упаковку пива.
Когда я вывел «Зодиак» на простор между Спектэкл-айлендом и Южным Бостоном (к месту преступления), на востоке небо еще оставалось голубым, но на западе почернело. Время терять ни к чему. Я чертовски устал, я здесь один-одинешенек, поднимается ветер, температура падает, а подо мной – море яда. Я натянул костюм для подводного плавания и закрепил шланги, потом еще раз все перепроверил, вспомнив, как опростоволосился в Блю-Киллс, надел «шлем Дарта Вейдера», включил большой строб и нырнул.
Такая работа – сущая пытка, а брать пробы с самого дна – средство на крайний случай. В том был весь смысл «Проекта омар»: я надеялся, что омары подскажут мне, где именно искать. Сегодня труды окупились с лихвой, и я не мог не довести дело до конца.
Что-то тут не сходилось. Как омар умудрился найти столько ПХБ на дне гавани, да еще здесь? Если бы его выловили возле какого-нибудь завода «Баско» или под одной из труб, я бы еще понял. Но здесь? Здесь же ничего нет.
Но когда я попал на место преступления и посветил туда фонарем, то невольно вспомнил, что «ничего» – понятие относительное. Люди три с половиной века сбрасывали в Бостонскую гавань всякий мусор. Я стоял у подножия Спектэкл-айленда, глядя на отходы жизнедеятельности города – от банок из-под колы до затопленных траулеров. Если я проведу десяток часов, топчась по дну, то, вероятно, найду горку пятидесятипятигаллоновых бочек, сброшенных за борт какой-нибудь корпорацией, у которой на руках оказалось слишком много ПХБ. Если провернуть такое, да еще проследить отраву до владельца, можно смело рисовать их логотип на носу моего «Зодиака». Там уже было два, и мне не терпелось стать асом.
Но в радиусе десяти футов вокруг я не заметил ни одной бочки, да и время для полномасштабных поисков было не совсем подходящее, поэтому я только зачерпнул банкой ил. И, уже заворачивая на ней крышку, посветил внутрь фонариком и увидел, как внутри кружит презерватив. С пупырышками, использованный.
Кусок латекса определенно может испортить пробу, поэтому пришлось вылить ил и набрать другого. Я поплавал с минуту, надеясь, что мне повезет, потом медленно поднялся на поверхность. А там погода вконец испортилась. Я на воде с семи вечера, и давно пришла пора обычного отдыха.
Один из моих дядюшек вырос в Нью-Йорке и любил рассказывать, как в его детстве ныряли за кондомами в Гудзон. Там был один участок, где можно было нырнуть и, задержав дыхание, как полинезийский ловец жемчуга, собирать со дна реки презервативы. Потом их сушили, натянув на ручку веника, посыпали тальком, скатывали и продавали по пятицентовику штука. Это было во время войны, и спрос среди матросов был огромен.
Мальчиком я все удивлялся, как кондомы попадают на дно реки. Может, матросы их снимают, садятся на автобусы до Вест-сайда и бросают в воду – непременно в одном и том же месте? Нет. Только занявшись моим нынешним делом, я наконец сообразил, что к чему. Матросы спускали их в унитаз, и оттуда они попадали в канализацию. В большинстве старых городов канализация комбинированная: по одним и тем же трубам стекают нечистоты, дождевая вода и промышленные отходы.
Но канализация – это просто система труб, расположенных под уклоном к воде, это искусственная река со своими притоками и устьем. Труба, как и река, способна нести лишь определенный объем жидкости, а если его превысить, разливается.
У санитарной и промышленной канализации нет причин разливаться, потому что туда поступает постоянный, предсказуемый объем. Штормовая канализация – совсем другое дело. Возьмем, к примеру, сегодняшний день.
Когда я вынырнул на поверхность, шел дождь. «Зодиак» бешено мигал и подпрыгивал футах в пятидесяти от меня. К тому времени, когда я в него забрался (непростая задача, когда на борту нет никого, кто удерживал бы его в равновесии), дождь превратился в ливень. Я стащил с себя гидрокостюм и маску, выключил строб и просто лежал под струями, пока меня не пробрала дрожь.
