– Брэдли, это не заговор, не смотрите так.
– Он ужасно на нас сердится.
– Он думает, что вы взяли Присциллу в заложницы.
– Я и взяла Присциллу в заложницы!
– Что с вами стряслось? Присцилла была вне себя.
– Я опоздал на поезд. Виноват.
– Почему же вы опоздали на поезд?
– Почему ты не позвонил?
– Смотрите, какой у него виноватый вид! Присцилла, поглядите только, какой у него виноватый вид!
– Бедняжка Присцилла думала, что ты попал под машину или еще что-нибудь случилось.
– Видите, Присцилла, мы говорили вам, – никуда он не денется.
– Тише вы все! Присцилла хочет что-то сказать!
– Полно, Брэдли, не сердитесь.
– Помолчите!
– Ты привез мои вещи?
– Сядь, пожалуйста, Брэд. Ты выглядишь ужасно.
– Мне очень жаль, что я опоздал на поезд.
– Ничего, ничего, все будет хорошо.
– Я звонил.
– Ты привез мои вещи?
– Присцилла, милая, не надо так нервничать.
– К сожалению, нет.
– О, я так и знала, что ничего не получится! Я так и зна так и знала, я же говорила.
– А в чем дело, Брэдли?
– Роджер оказался дома. Мы с ним потолковали.
– Потолковали!
– И теперь ты на его стороне.
– Мужчины все заодно, моя милая.
– Я не на его стороне. Ты что, хотела, чтобы я с ним подрался?
– Доблестный Брэд Железный Кулак!
– Ты говорил с ним обо мне?
– Разумеется.
– И они сошлись во мнениях, что женщины – исчадия ада.
– Женщины и есть исчадия ада, если на то пошло.
– Ему плохо?
– Да.
– И в доме грязь и бог знает что?
– Да.
– Ну а мои вещи?
– Он сказал, что пришлет их.
– Но неужели ты не мог привезти хоть что-нибудь, хоть одну вещичку?
– Он будет все паковать.
– А ты говорил ему особо про украшения и норковый палантин?
– Он все пришлет по почте.
– Но ты говорил?
– Все хорошо, все будет хорошо. Да! Говорил!
– Он не пришлет, знаю, что не пришлет…
– Присцилла, одевайся.
– Никогда он не пришлет мне моих вещей, никогда, никогда, я знаю, что не пришлет, они погибли для меня навеки, навеки!
– Буду ждать тебя внизу. Одевайся, и поедем домой.
– Мои вещи – это все, что у меня было!
– Да нет же, Присцилла останется у меня.
– А ты нашел их, ты видел их там?
– Присцилла, вставай и одевайся.
– Разве вы не хотите, милая, остаться здесь, у меня?
– Брэдли, ну зачем вы с ней так?
– Брэд, подумай сам. Она нуждается во врачебной помощи, в наблюдении психиатров, я найму сиделку…
– Да не нуждается она ни в какой сиделке!
– Вы же знаете, Брэдли, что уход за больными – не ваше амплуа.
– Присцилла!
– Ну посмотрите, что вышло вчера.
– Пожалуй, мне пора, – сказала Рейчел, не произнесшая до той минуты ни единого слова и только неопределенно улыбавшаяся словно бы своим тайным мыслям.
– Ах, пожалуйста, останьтесь еще.
– Выпить чего-нибудь еще не время?
– Я не отдам вам мою сестру. Чтобы вы тут жалели и унижали ее.
– Никто ее не жалеет!
– Я жалею, – сказал Фрэнсис.
– А тебя вообще никто не спрашивает. Ты сию же минуту отсюда уберешься. Сейчас приедет настоящий доктор, и мне совершенно не нужно, чтобы ты тут болтался.
– Идем, Присцилла.
– Брэдли, успокойтесь. Может быть, все-таки Крис права?
– И нечего вам называть ее Крис.
– Ну знаешь, Брэд, одно из двух: либо ты от меня отрекаешься, либо…
– Присцилла абсолютно здорова, ей только нужно успокоиться и взять себя в руки.
– Брэдли не верит в психические болезни.
– Собственно, я тоже, но…
– Вы вбиваете ей в голову, что она больна, а ей нужно только…
– Брэдли, Присцилле нужен отдых и покой.
– Это здесь, по-вашему, покой?
– Брэд, она больной человек.
– Присцилла, вставай.
– Брэд, бога ради, не ори.
– Пожалуй, мне в самом деле пора.
– Вы ведь хотите остаться здесь со мной, моя милая, вы ведь хотите остаться с Кристиан, правда?
– Он не пришлет моих вещей, я знаю, я никогда, никогда их больше не увижу.
– Ничего, ничего, все будет хорошо.
В конце концов Рейчел, Арнольд, Фрэнсис и я вместе вышли от Кристиан. Вернее, я повернулся и пошел, а они потянулись за мной.
Описанная сцена происходила в одной из новых комнат на верхнем этаже, в прежние годы она была не наша. Обстановка здесь отличалась претенциозностью, хотя сейчас все пришло в запустение: стояла роскошная овальная кино-кровать, а по стенам шли панели «под бамбук». Я чувствовал себя словно в ловушке, казалось, какая-то игра перспективы свела потолок под острым углом с полом, еще шаг – и уткнешься головой. Бывают дни, когда человек высокого роста ощущает себя еще выше, чем обычно. Я возвышался над остальными, как над лилипутами, а ноги мои не доставали до пола. Возможно, это еще действовало выпитое вчера вино.
На улице перед глазами у меня кипела чернота. Солнце, пробившись сквозь туманное облако, слепило меня. Встречные люди вырастали высокими черными силуэтами и проплывали мимо, как призраки, как ходячие деревья. Я слышал, что они идут за мною. Слышал их шаги еще на лестнице. Но не оборачивался. Мне было тошно.
– Брэдли, вы что, ослепли? Что вы лезете прямо под колеса, безумный вы человек?
Арнольд схватил меня за рукав. И не отпускал. Другие подошли и стали по бокам. Рейчел сказала:
– Ну пусть она побудет там день или два. Оправится немного, и тогда заберете ее домой.
– Вы не понимаете, – ответил я. Голова у меня болела, и свет резал глаза.
– Я прекрасно вас понимаю, если хотите знать, – сказал Арнольд. – Вы проиграли этот раунд и все еще не можете прийти в себя. Я бы на вашем месте просто лег в постель.
– Да. А я буду ухаживать за вами, – сказал Фрэнсис. – Нет.
– Почему вы щуритесь и прикрываете глаза? – спросила Рейчел.
– Как это случилось, что вы опоздали на поезд? – спросил Арнольд.
– Пожалуй, я и в самом деле пойду к себе и лягу в постель.
– Брэдли, – сказал Арнольд, – не сердитесь на меня.
– Я не сержусь на вас.
– Это получилось совершенно случайно – ну вот что я оказался там, я зашел, думал, вы уже вернулись, тут Кристиан позвонила, потом приехала. Присцилла к этому времени уже довела Рейчел до полного изнеможения, а вы все не появлялись. Я знаю, вышло не очень приятно для вас, я вполне понимаю, но, право, все было продиктовано только здравым смыслом, а Кристиан это так забавляло, и вы знаете, я неисправимый любитель волнений и суматохи. Вы должны нас простить. Никакого заговора против вас не было.
– Я знаю, что не было.
– И сегодня я зашел туда просто потому…
– Неважно. Я еду домой.
– И я с вами, – сказал Фрэнсис.
– Лучше поедем к нам, – предложила Рейчел. – Я накормлю вас обедом.
– Прекрасная мысль. Поезжайте с Рейчел. А мне пора в библиотеку продолжать работу над романом. И так столько времени растрачено на эту маленькую драму. А все из-за моего несносного любопытства. Так вы не сердитесь на меня, Брэдли?
Мы с Рейчел сели в такси. Фрэнсис бежал рядом, пытаясь что-то сказать, но я поднял стекло.
Теперь наконец наступила тишина. Мне улыбалось крупное спокойное женское лицо – добрая полная луна, а не черноликая, с ножом в зубах, источающая тьму.
Синяк под глазом сошел, а может быть, она запудрила его. Или его вообще не было – просто падала тень.
После вчерашнего первое, что я смог проглотить, были три таблетки аспирина, за которыми последовал стакан сливок, затем – ломтик молочного шоколада, затем – кусок картофельной запеканки с мясом, затем – немного рахат-лукума, затем – стакан кофе с молоком. Я почувствовал себя физически лучше, голова заработала яснее.
Мы сидели на веранде. Сад у Баффинов был невелик, но сейчас, в пышном июньском цвету, он казался бесконечным. Купы фруктовых деревьев и каких-то перистых кустов среди высокой красноватой травы заслоняли соседние дома, заслоняли даже свежепросмоленный штакетный забор. Только вьющиеся розы меж стволов создавали впечатление замкнутости. Сад изгибался, он был как большая зеленая раковина, источающая запахи листьев и земли. Внизу, у самого крыльца, была площадка, вымощенная камнем, из щелей смотрели розовые цветы чабреца, а дальше шла подстриженная лужайка, и по ней были рассыпаны белые ромашки. И мне припомнился солнечный летний день моего детства. В тот день на бескрайней поляне сквозь рыжие метелки трав ребенок, которым был тогда я, увидел молодую лису, охотившуюся на мышей. Лиса была изящна, вся новенькая с иголочки, прямо из рук творца, ослепительно рыжая, в черных чулках, с белой кисточкой на хвосте. Она услышала и обернулась. Я видел ее живую маску, влажные янтарные глаза. Потом она исчезла. Исчез образ совершенной красоты и мистического смысла. Ребенок заплакал и почувствовал, что в нем пробудился художник.
– Так, значит, Роджер на седьмом небе от счастья, – сказала Рейчел. Я ей все рассказал.
– Но Присцилле нельзя этого говорить, верно?
