Об этом и размышлял Верди, стоя по правую руку от Темистокле в кругу почтенных господ и нескольких хорошеньких синьорин. Синьоры вели беседу на тему живописи. Каждый старался произвести впечатление на окружающих, не слишком проявляя интерес к тому, что говорили собеседники.
Джузеппе почувствовал на себе чей-то взгляд и повернул голову. Метрах в тридцати от него в обществе что-то демонстративно бурно обсуждающих кавалеров стояла утонченная юная дама в шикарном наряде. Белокурые волосы, голубые глаза, осиная талия и безупречная белизна кожи. Дама была похожа на прекрасного ангела во всем, кроме неприкрытого кокетства ее взгляда. Без тени стеснения она разглядывала композитора, не считая нужным хоть сколько-нибудь вуалировать свой интерес. Когда их глаза встретились, дама ничуть не смутилась. Выдержав паузу, роскошная особа одарила маэстро лукавой улыбкой, после чего вернулась к разговору со стоявшими вокруг нее синьорами.
– Графиня Аппиани, – услышал Джузеппе тихий голос Темистокле, заметившего эту сцену. Солера кивнул на прекрасную блондинку и добавил, – Практически в младенчестве отдана замуж за престарелого, но очень богатого вдовца. Ее расположения пытался добиться хоть раз каждый из титулованных мужей Милана. А граф Аппиани, говорят, проявляет к ней интереса меньше, чем к стойлам своих скакунов.
На следующее утро Темистокле и Джузеппе встретились в кондитерской Cova, чтобы выпить кофе, съесть пару изысканных сладостей и обсудить либретто предстоящей оперы маэстро. Как и предлагал Верди, Солера прочел поэму «Ломбардцы в первом крестовом походе» и теперь был готов поделиться с другом появившимися идеями для постановки, а главное, выяснить, какой видел свою новую оперу Джузеппе.
Однако разговор не клеился. Джузеппе сидел, уставившись в окно. Он отказывался сосредотачиваться и лишь машинально поддерживал беседу. Мысли маэстро при этом витали где-то далеко, и он не очень заботился о том, чтобы это скрывать.
– Воодушевляющие патриотические хоры крестоносцев и возвышенная любовная лирика… – продиктовал сам себе Темистокле, делая пометки в блокнот.
– Контраст на грани диссонанса, – кивнул Джузеппе, все еще в задумчивости глядя в окно, – Схема понятна, но требует значительных доработок, – протянул он и глубоко вздохнул.
Солера угрюмо посмотрел на друга.
– Значительного мы ничего не соорудим, пока не возьмешь себя в руки и не вернешься к работе.
Было похоже, что Верди просто не услышал сказанного. Темистокле нахмурился, прочистил горло и решился на абордаж:
– Ты искренне полагаешь, что ему не сообщили о вашем маленьком загородном свидании?
Джузеппе обернулся так резко, как будто у него над головой прогремел выстрел. Вот теперь он наконец-то смотрел Теми прямо в глаза.
– Но… Как ты… – ошеломленно пробормотал он.
– Милан становится крошечным, когда дело доходит до сплетен, – спокойно проговорил Темистокле, неторопливо сделал глоток кофе, выдержал многозначительную паузу и добавил – Он знает. И тем не менее, он продолжает с тобой работать…
– Ставя прибыль выше мужской чести! – опять по подростковому чересчур пылко перебил Джузеппе и осекся. Словно в детстве вдруг нахлынуло и желчью поднялось к горлу чувство, что он звучит глупо.
Темистокле устало вздохнул, нагнулся через стол к Джузеппе и спросил, глядя ему прямо в глаза:
– И что именно в этом не так для тебя, Джузеппе?
Между бровями Верди появилась глубокая морщина.
– Если «Ломбардцы» добьются успеха, сравнимого с «Набукко», ты выйдешь на уровень где уже импресарио будут зависеть от твоих решений, а не наоборот, – вкрадчиво продолжил Теми, – Или можно запросто угробить все, что уже сделано, ради женщины, потерявшей положение в обществе, здоровье и честь…
Бум! Джузеппе прервал монолог Солеры ударом кулака по столу с такой силой, что стоявший на нем тончайший фарфор отозвался жалобным звоном на весь зал.
В кафе повисла тишина, посетители застыли с вилками в руках и с любопытством смотрели на столик друзей в ожидании продолжения сцены. В какой-то момент Джузеппе всерьез решал, не дать ли Темистокле затрещину, но потом лишь молча поднялся и под несколько разочарованными взглядами посетителей вышел вон.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Маэстро быстрым шагом направился прочь от кафе, однако, не пройдя и двадцати метров, остановился. Что-то держало его. Возможно, сколь мерзкая и несправедливая, столь же неоспоримая правота Солеры.
– Чтоб тебя… – прорычал Джузеппе себе под нос, тяжело дыша, и закрыл глаза.
Потрескивание фонаря, доносящийся издалека цокот копыт, ветер, играющий в арке соседнего дома, лавочник, ругающий за что-то жену, лай собак на ближайшей площади… Все слилось в кипящую бурю симфонии оркестрового тутти, которая буквально разрывала разум Верди на части. Внезапно звуки шарманки прорезали эту симфонию своим мелодичным потрескиванием, рассыпав гармонию ее аккордов на бессмысленный набор звуков.
Верди открыл глаза. Все звуки, кроме уличного органа, растворились в стенах домов. Старый шарманщик неторопливо шел по улице, крутя ручку инструмента, который позвякивая играл тему хора еврейских рабов из оперы «Набукко». Несколько человек следовали за ним, тихо подпевая слова из песни порабощенного народа.
Взгляд Джузеппе был прикован к органу. Шарманщик и его спутники медленно прошли мимо, повернули за угол и скрылись из вида.
Нет, маэстро был не готов. Он не готов запросто угробить все, что уже сделано. Джузеппе набрал полную грудь воздуха, медленно выдохнул и принял твердое решение двигаться дальше, закрыв дверь в воспоминания, несущие с собой боль.
Чарующий цветочный аромат, в котором хочется забыться навек, голос, прекрасней которого нет на Земле и золотое сияние солнца в ее разбросанных по подушке локонах – все это должно остаться в прошлом, как бы не было сейчас от этого мучительно грустно. Ничего. Джузеппе переживал и не такие потери.
Верди вернулся в кафе и сел обратно за стол напротив Темистокле.
– Мне нужен экстрим… как в романтике, так и в патриотизме, – спокойно проговорил он, всем своим видом показывая, что любой комментарий на предыдущую тему разговора будет излишним.
Мудрый Солера повел себя так, как будто их беседа о новой опере никогда не прерывалась.
– Соперничество двух мужчин, томящаяся в неволе любовь и еще одна песнь о желанной свободе нации? – уточнил он.
– Идеальное сочетание для любого состава аудитории, – пожал плечами Джузеппе и сделал глоток кофе.
– Тут не поспоришь, – хохотнул Солера.
***
Синьора Стреппони и Джузеппина сидели на скамейке под лучами весеннего солнца. Обе смотрели куда-то далеко перед собой в глубину неухоженного сада их загородного дома.
– Сколько? – спросила синьора Стреппони.
– Около трех месяцев, – ответила Джузеппина.
– Мерелли?
– Он обещал обеспечить нас всем необходимым.
Они молчали несколько минут, размышляя каждая о своем.
– Будем надеяться, что это мальчик, – глубоко вздохнув, нарушила тишину синьора Стреппони, – Женщины в нашей семье, похоже, прокляты на то, чтобы разрушать свои жизни.
Более не удостоив дочь какими-либо комментариями, синьора Стреппони встала и ушла в дом. Джузеппина еще долго неподвижно сидела, вдыхая прохладный воздух и пытаясь найти внутри себя хотя бы отголосок эмоций. Не было ни досады и разочарования по поводу утраченной творческой жизни, ни тревоги и беспокойства о гиблых прогнозах собственного будущего. Все заволокло дремотной, густой пеленой душного безразличия.
Шли недели, складывались в месяцы. Разросшиеся голые деревья неухоженного сада укрылись зеленой шалью летней листвы, та медленно пожелтела и начала жухнуть под тусклым осенним дождем. С момента возвращения в родной дом Джузеппины Стреппони прошло полгода.
Стоял теплый осенний день. Лужайку на заднем дворе домика Стреппони украшала идиллическая семейная картина. Синьора Стреппони сидела на скамейке, заплетая косы своей младшей дочери. Мари, плюхнувшись на землю рядом с матерью и прижавшись спиной к ее коленям, играла с плюшевым мишкой.
