Между тем в своей характеристике того, что Февральская революция оказалась лишь первым этапом из порождённых войной революций в Европе и мире, Ленин вновь проявил поразительную способность к предвидению. А теперь — о том, как всё происходило на самом деле.
К концу 1916 г. высказывания периодической печати даже умеренного толка носили совсем уже категорический характер: таковы были настроения в обществе, и газеты их пунктуально отражали. Например, прогрессистское «Утро России» в редакционной статье «Последние минуты» открыто заявляло: «Именно во имя победы мы должны сказать громко: „С этим судорожно отмирающим режимом мы идём к смерти и гибели!“»[43]. Тем не менее среди свобод, достижения которых требовали в то время все партии оппозиционного правительству спектра, одной из главных была отмена политической цензуры для прессы. Суммируя отношение в обществе к проблеме свободы слова, многие современные исследователи периода отмечают, что по этому вопросу в то время находили общий язык между собой представители самых разных, порой противостоявших друг другу политических течений: «Печать взята в тиски. Цензура давно перестала быть военной и занимается охраной несуществующего престижа власти… — утверждал октябрист С. И. Шидловский. Правительственную политику удушения печати критиковал социалист А. Ф. Керенский о бессмысленной цензуре как об одном из факторов, составляющих „главный бич русской общественной жизни“, говорил В. М. Пуришкевич»[44]. Одновременно сама печать, как это видно по высказыванию в «Утро России», по мере приближения к февралю 1917 г. начала пользоваться всё большей свободой от цензурных ограничений «явочным порядком».
Но, конечно, проблем в обществе хватало и помимо цензуры. В обеих столицах, крупных центрах и в глубинке росло глухое недовольство населения ростом цен на предметы и продукты первой необходимости. Недовольство это естественным образом выплескивалось на тех, кто оказывал дорожавшие услуги и продавал дорожавшие продукты. В исследовании периода Т. А. Белогуровой, например, отмечается, что «в деле об анонимном заявлении крестьян Климовского завода Юхновского уезда смоленскому губернатору говорится „о поднятии местными торговцами цен на ржаной хлеб и предметы первой необходимости“. Из фельетона В. Федоровича „К мародёрам“ в „Голосе Москвы“ тоже можно сделать вывод, что недовольство растущими ценами обращалось прежде всего на торговцев. Автор сравнивал их с мародёрами, что соответствовало общественным настроениям»[45]. Составители одного из относящихся к тому периоду циркуляров Департамента полиции МВД отмечали, в частности, что повышение цен «особо тяжело отразилось на беднейших классах населения, недовольство коих уже стало проявляться в некоторых местностях в виде попыток к устройству уличных беспорядков и погромов торговых помещений купцов, подозреваемых в умышленном повышении цен»[46].
Ухудшившейся к 1917 г. экономической ситуацией и недовольством населения спешили воспользоваться в своих целях партии левого толка, такие, как большевики и партия социалистов-революционеров, в нелегальных листовках которых появились призывы бороться с дороговизной не при помощи «разгрома лавок и избиения лавочников», а организованным совместным протестом «против общей причины дороговизны — против войны». Однако ошибочным было бы поддерживать бытовавшее ещё в советские времена мнение, будто только партии левого толка, в большей степени большевистская, работали на революцию. В исследовании Ю. А. Жердевой, например, выявлено, что «единственная власть, которая могла бы удовлетворить кадетов, — это власть „революционная“, никак не связанная в массовом сознании с прежней государственной властью». Причём свою «революционность» кадеты оправдывали тем, что только революция могла спасти страну от национального поражения, поэтому главную её задачу видели в «спасении родины». Либеральная пресса, в частности кадетская, «усиливала и обостряла нервное напряжение общества» наряду с «продовольственной проблемой» и «крайней дороговизной». Действуя в ожидании «спасительной» революции и одновременно опасаясь её «разгула», либералы на страницах периодической печати создавали впечатление, что всё в России рушится, обречено на гибель, «преступно», «бездарно» и «продажно»[47], что, строго говоря, в значительной мере соответствовало действительности.
3.1. «Думская болтовня переступила границы терпения». И совершился переворот
Председатель Государственной думы М. В. Родзянко прямо указывал на то, что рост цен на основные продукты заставил «толпы выйти на улицы столицы с криками „Хлеба!“, в результате чего свершился „великий переворот“»[48]. Таким образом, начало февральским событиям в Петрограде положили уличные демонстрации. Но параллельно и одновременно с улицей назревали события и в стенах Государственной думы, в составе которой отсутствовало единство в отношении к происходящему: там зрели заговоры, бытовали ложь и провокации. Так, в письме к епископу Орловскому и Севскому Григорию в Орёл член Госдумы протоиерей Г. Зверев, в частности, сообщал: «Думская болтовня, партийная борьба, для вящей аргументации уснащающиеся бесцеремонной ложью, переступили границы моего терпения» (у Т. А. Белогуровой). Тем не менее одновременно с выплеснувшимся на улицы возмущением рабочих и солдат в конце февраля 1917 г. в стенах Государственной думы началась энергичная деятельность по образованию новых органов власти: причиной для состоявшегося наконец объединения интересов различных фракций послужил указ царя о прекращении занятий парламента до 1 апреля, то есть фактически о роспуске Госдумы. В итоге, под давлением двух мощных составляющих — улицы, где против самодержавия громко высказались рабочие и солдаты, а также объединившихся на всеобщей ненависти к царизму думцев, — участь старого режима была решена.
Совершенно иначе воспринимали ситуацию в России русские эмигранты за рубежом. При отсутствии систематической информации они пользовались слухами и сведениями из непроверенных источников, а потому вынуждены были подчас делать ошибочные выводы о происходящем на родине. «Стали понемногу приходить завсегдатаи „Ротонды“; нас поздравляли; спорили — удержится ли новый царь или будет республика (мы не знали, что французская цензура задерживала телеграммы и что в Петрограде никто больше не думает о Михаиле, а Совет рабочих депутатов обсуждает, как ему быть с Временным правительством), — вспоминал о том, как был воспринят Февраль 1917 г. в Париже, Илья Эренбург. — …Трудно было понять, что происходит в России. Самая солидная газета „Тан“ писала, что женщины взбунтовались из-за перебоев с доставкой продовольствия, что перебои объясняются снежными заносами, что Николай был связан с германофильскими кругами, а Михаил настроен в пользу союзников. Поскольку генерал Хабалов заявил, что в Петроград будут доставлены большие запасы муки, беспорядки можно считать оконченными».
Однако на самом деле события в Петрограде развивались практически молниеносно: за несколько коротких дней страна, оставив царизм навсегда позади, фактически перешла к устройству республики, в одночасье явив изумлённой Европе сразу два органа власти — Временное правительство и Совет.
Разумеется, первым делом потрясение такого масштаба отразилось на возможностях прессы. Наступил перерыв в обычном графике выпуска газет, тем более чувствительно воспринятый в обществе, что обычным для того времени был ежедневный — без выходных — выпуск изданий: несколько дней в конце февраля — начале марта 1917 г., в течение которых не выходили газеты, произвели эффект, равносильный тому, как если бы в XXI век на неделю отключились одновременно Интернет и телевидение. В этих условиях информационный вакуум немедленно заполняли самые невероятные слухи, а потребность в печатной прессе, в полюбившихся в определённых категориях населения газетах ощущалась особенно остро.
Отсутствие достоверной информации — худшее, что могло (и может) произойти в период активной фазы социального переворота, тем более такого эпохального масштаба, как Февральская революция 1917 г. в России. Как и почему произошёл этот перерыв в выпуске газет — единственного средства массовой информации в то время, если не считать Петроградского телеграфного агентства, сводки которого публиковалась среди прочего в этих газетах, — вот что важно понять.
О существовании документов — указов или распоряжений, на основании которых в конце февраля 1917 г. мог быть принудительно остановлен выпуск газет, до сих пор ничего не известно. Тем не менее оставшиеся от того времени многочисленные косвенные данные, прежде всего газетные публикации, позволяют выдвинуть ряд следующих версий. Так, если предположить, что перерыв произошёл по распоряжению старой власти, то нужно иметь в виду, что прерогативой принятия таких решений располагало прежде всего Министерство внутренних дел, в составе которого находилось Главное управление по делам печати, осуществлявшее цензурный надзор. Само министерство с осени 1916 г. возглавлял, напомним, А. Д. Протопопов, известный своими жёсткими мерами по отношению к критическим выступлениям даже и подцензурной печати. Однако наиболее вероятным представляется, что в письменном видетакие документы могли не выходить вообще, поскольку иначе об их существовании неминуемо сообщалось бы в прессе, возобновившей выпуск после Февральской революции.
