Я подумал о том, что мои помощники могли не знать друг друга. И вспомнил про старика-incroyables с его мумией. Он ведь встретился нам еще у замка Косынкина и с тех пор неотлучно следовал за нами. А может, я видел его и раньше, как раз в компании с Аннет, и поэтому он кажется мне знакомым. Но действие воды забвения не дает припомнить обстоятельства нашего знакомства. Я пристально посмотрел на него. Старик-incroyables улыбнулся и помахал мне, мумия состроила страшные глаза. Странная все же парочка. Но, похоже, что не просто так пересеклись наши пути. Вот только не было у меня уверенности, что они работали на Аннет. Я больше был склонен думать, что старик-incroyables как-то связан с теми господами, которым велетень свернул шеи.
А еще больше я был склонен думать, что события последних дней сделали меня чересчур мнительным и подозрительным и на самом деле старик-incroyables просто придурок, который и попадается на глаза нам не чаще прочих кронштадтцев, да только из-за его экстравагантного вида я обращаю на него внимание.
Глава 17
Когда флейт вышел в открытое море, труп несчастного завернули в кусок старой парусины, шкипер взял небольшую Библию в кожаном переплете и начал скромный обряд погребения. Спелман был не то протестантом, не то католиком, и то ли он был пофигистом, то ли его религия была терпимее, чем православное христианство, но как бы то ни было, он спокойно отнесся к присутствию на похоронах велетеня, эльфийки и корригана. Марагур держался за моей спиной. Напротив нас стояла Мадлен. Мосье Дюпар ни на шаг не отступал от девушки.
— Боже, упокой душу умершего, — произнес Спелман.
Невольно, но я был виновен в смерти незнакомца и поэтому во время похорон боялся поднять голову, но в то же время искал чужие взгляды, словно надеялся найти прощение в глазах случайных свидетелей трагедии. Один раз я встретился взглядом с Мадлен и почувствовал себя так, словно это было не первое отпевание по моей вине. Впрочем, так оно и было.
— Благослови эти воды и прости прегрешения того, чье тело мы сейчас предаем морю, — продолжал службу шкипер. — Вечный покой душе его. Мир праху его. Аминь.
К ногам покойника прикрепили груз — какую-то железную болванку — и спустили в море. Едва труп скрылся под водой, наше внимание привлекла египетская мумия. Она ни с того ни с сего начала мычать. Мы обернулись и увидели, что она строит страшные глаза эльфийке и корригану. Лицо Мадлен выражало возмущение, смешанное с недоумением. А мосье Дюпар ответил таким взглядом, что будь я на месте этой мумии, у меня бы пропало желание строить глазки. Однако та еще больше раззадорилась. Старик-incroyables пихнул ее в бок и произнес:
— Немой дурачок. Ничего не поделаешь.
Эльфийка посмотрела на мумию с сожалением и отошла в сторону.
Помощник шкипера подробно описал случившееся в вахтенном журнале, и Джон скрепил записи своей подписью.
Мне не давали покоя предсмертные слова погибшего. Я думал о том, как проникнуть в покои шкипера. Со злорадством вспоминал я о том, что Мирович облегчил мне задачу, выпросив для меня с велетенем каюту боцмана.
Плавание проходило спокойно. Василий Яковлевич уединился в своей каюте, ему не доставляло удовольствия находиться у всех на виду с огромной гематомой на лице. Опухший страдал морской болезнью и, перегнувшись через борт, делился с обитателями морской пучины последней трапезой. Одного из незнакомцев — судя по одежде, такого же оборванца, как и погибшего, — тоже укачивало, и он составил компанию опухшему. Велетень брезгливо морщился, да и остальные пассажиры обходили их стороной. Матросы, пробегая мимо страдальцев, ободряюще похлопывали их по спинам и просили не упасть за борт.
Эльфийка с корриганом держались возле клетей с живностью. Матросы бросали на Мадлен плотоядные взгляды. Однако вольностей в отношении девушки и даже сальных шуточек на ее счет никто себе не позволял. Должно быть, они приписывали эльфийке магические способности и боялись ее. А находящийся подле нее карлик и вовсе наводил мистический ужас на команду.
Со вторым неизвестным мы вскоре познакомились. Он оказался забавным человечком. Казалось, что еще до его появления на свет с ним затеяли эксперимент. Природа ли, Главный Повар или родители, — словом, некто влиятельный из тех, кто принимал участие в его рождении, захотел посмотреть, что получится, если наградить своего отпрыска уродливой внешностью и живым характером. Человечек этот был маленького роста, лицо имел некрасивое, а кожа его была столь смуглой, что наводила на мысль о походах налево арапа Петра Великого. Сперва я подумал, что это эльф или полукровка. Еще бы — маленький рост и темная кожа. Но потом понял, что ошибся. У него были круглые уши. А известно, что даже у полукровок — тут эльфийская кровь берет верх — уши остроконечные. В общем, предки его с эльфами не путались, но, судя по цвету кожи, грешили так, что их грехов хватило б на парочку темных эльфов.
Но при такой некрасивой внешности незнакомец держался столь непринужденно и имел такое живое лицо, что невольно притягивал к себе. Он не то что не стеснялся, а словно и не замечал своей уродливости и общался с окружающими так, словно ему и в голову не приходило, что людям, может быть, неприятно иметь с ним дело. Возникало ощущение, что этому человеку известна какая-то тайна, которая позволяет жить в гармонии с миром. И хотелось сойтись с ним поближе, чтобы как-то выведать эту тайну или хотя бы прикоснуться к ней.
Он подошел первым и представился:
— Швабрин Алексей Иванович. Дворянин милостью нашего государя.
— Дементьев Сергей Христофорович, граф, — отрекомендовался я.
Велетень щелкнул каблуками, звякнули серебряные шпоры.
— Клавдий Марагур, аристократ.
Во как! Не хухры-мухры!
— Здешний капитан — славный малый, — произнес господин Швабрин.
— Да, — согласился велетень.
— Нам предстоит некоторое время провести вместе. Не изволите ли, господа, поднять бокал, так сказать, за приятное знакомство. У меня в каюте есть превосходный коньяк.
— Отчего же, Алексей Иванович. С удовольствием, — откликнулся я.
Мы направились в носовую часть корабля.
На вид господину Швабрину было лет сорок пять — пятьдесят. Познакомившись с ним поближе, я отметил, что эксперименты в момент рождения не закончились. Очевидно, и жизнь потрудилась на славу. По всей видимости, за плечами его имелся горький и нелегкий опыт, что выдавали глаза. Он улыбался непринужденно, смеялся заразительно, но глаза оставались безучастными. И этим Швабрин напоминал старика-incroyables и Мировича. Добротная одежда Алексея Ивановича и благородные манеры говорили о знатном происхождении, и это в свою очередь вызывало недоумение по поводу того, что он согласился делить каюту с голодранцем. Мне пришла в голову мысль, что они состоят в одной компании — господин Швабрин и оба эти нищие — тот, что погиб, и тот, что блевал теперь в море. Они нарочно делают вид, что путешествуют по отдельности, подумал я, не хотят вызывать подозрений. Я вспомнил слова Алексея Ивановича: «Дворянин милостью нашего государя». Наверное, был лишен дворянского звания Екатериной и восстановлен в правах императором Павлом. Такой человек вполне мог стать союзником в борьбе с заговорщиками против государя.
Мы выпили несколько рюмок коньяка, рассуждая о политике и перспективах Европы. Марагур почти не участвовал в разговоре, у него слипались глаза, и он с трудом сдерживал зевоту. Велетень не спал прошлой ночью, и усталость брала свое.
— Не пора ли нам отдохнуть, граф? — предложил он.
Марагур оказался в неловком положении. Он не мог оставить меня без присмотра, но и применять силу на глазах у посторонних было нельзя. А мне было на руку, чтобы велетень утомился как можно больше и ночью спал крепче.
— У нас такая приятная беседа, — возразил я и посмотрел на Клавдия.
Его ответный взгляд был тяжелым и многообещающим.
— Ne quid nimis,[48] — произнес он.
Неожиданно на помощь мне пришел господин Швабрин.
— Морская прогулка утомляет, — констатировал он. — Пейзаж за кормой восхитителен, но быстро надоедает своим однообразием. Однако я не советовал бы вам давить Храповицкого днем. Если сейчас вы отправитесь отдыхать, то обеспечите себе бессонницу ночью. А в темноте на корабле скука смертельная. Давайте лучше сыграем в карты.
Велетень не нашелся, что возразить. Алексей Иванович распечатал новенькую колоду, и мы играли до обеда. Бедный Марагур почти все время проигрывал. То ли ему вообще не везло в карточных забавах, то ли из-за усталости он не мог уследить за ходом игры. К тому же его настроение омрачалось храпом, доносившимся из-за переборки. Это в соседней каюте спал Мирович. Клавдий завидовал шефу, но мужественно терпел.
Вспомнив слова господина Швабрина, я подумал, что Василий Яковлевич отоспится днем, а ночью, скорее всего, будет колобродить по палубе и мучиться бессонницей. И это будет удобным моментом, чтобы выкинуть его за борт. Главное — улизнуть от Марагура.
