Я никогда не обжуливаю зрителей: каждый кусок хлеба зарабатываю честно. Я бы охотно зарабатывала нечестно, да не знаю где. В кино готова работать всю смену, и ночную, никогда не жалуюсь, раз надо. Но если знаешь, что так работать приходится по чьей-то нерадивости, тогда это очень печально.
Моя работа — моя радость. Всегда благодарна зрителям, которые нас терпят или любят (есть актеры, которые ругают зрителей, выходят на сцену со злыми лицами, как будто заранее ждут от зала обиды).
Я не собираюсь исповедоваться, и я не Жан-Жак Руссо, чтобы говорить о себе всю правду, рассказывать, как я нерешительна, труслива, не люблю сильных ощущений, бурных морей, не умею и не люблю собирать грибы, не люблю пожаров и катастроф. Я могла бы даже что-то придумать о себе интересное, но на это не хватит таланта.
Тут, как бы в скобках, могу сказать, что мне вообще не нравятся люди, которые всегда и всем говорят в глаза «правду-матку» и страшно гордятся своей прямотой, заявляя: «Да, прямо говорю: я его ненавижу, потому что завидую ему». Или своей подруге, зная, сколько труда стоило ей сделать себе новое платье: «Знаешь, я тебе скажу в лицо, по правде: по-моему, оно тебе очень не идет, просто безобразит фигуру. И цвет ужасный». Представьте себе на минуту, что было бы на земле, если бы люди вдруг решили говорить друг другу всю правду в лицо!
Мне иногда кажется, что у меня и биографии никакой нет. Вот я с огромным интересом часто слушаю по телевидению рассказы актеров о себе. У них каждый год — веха в творческой биографии. Слушаешь и словно видишь, как складывался характер, талант актера. У меня же не только биографии нет, но даже фотографий для книги не хватает. Почти у каждого актера есть фотографии во всех ролях, которые он сыграл. А я? Столько ролей сыграла, а фотографий нет и половины, и где они — не знаю.
И какая я — тоже точно не знаю.
На Невском проспекте подошел ко мне однажды поэт Н. Олейников. Здороваясь, он сказал, задумчиво глядя на меня:
— В вашей наружности есть то, что мы называем внешностью.
По правде говоря, тогда я тоже воображала, что у меня есть внешность. Во всяком случае, выходя на сцену, я всегда точно ощущала себя высокой, красивой блондинкой.
Вера Инбер в одном из своих рассказов, написанном ею в 30-е годы на тему случая из моей жизни, сделала героиню молодой актрисой, внешне схожей со мной, и в двух словах дала описание: «Она была похожа на мальчика, который похож на девочку». Тогда же появилась поэма об актерах эстрады (кажется, В. Титова), где упоминалось много имен, среди них и мое. Сноска внизу гласила: «Р. Зеленая — артистка с малыми формами».
Но после всего сказанного я должна добавить, что я всегда недовольна собой (кроме некоторых актерских работ) и, если встречаю людей, в чем-то похожих на меня, они мне глубоко несимпатичны.
Актеры
Товарищи мои милые, сколько же нас было, плохих и хороших, бездарных и способных! Куда же нас только не носило, и не только в военное, айв мирное время! Куда нас только не направляли, не посылали — ведь никто и не вспомнит. А, например, было такое слово — прорыв. Отстающие предприятия в силу ряда причин из года в год не выполняют план — и появляется грозное слово прорыв. Тревожные статьи в газетах, бьют в набат, шлют сигналы, и едут журналисты, писатели. И почему-то артисты. Этих отстающих, оказывается, надо было не только критиковать и порицать, но требовалось поднимать их настроение.
Ну, конечно, первым долгом Филиппов Борис Михайлович собирал нас в зале. Самые общественные общественники все являлись немедленно. И хотя мы были согласны сразу ехать куда нужно, нас продолжали убеждать, что надо, нужно, необходимо. И сам председатель ЦК РАБИС товарищ Боярский объяснял нам на одном собрании, что это трудно. Конечно, лучше спать и жить дома, чем все бросить и ехать на шахты, где нет ни гостиниц, ни еще чего-то. А главное, сказал он, зачастую негде умыться, нет вообще никаких удобств. «Ну что же делать? — продолжал Боярский. — Нет удобств (в смысле уборных. — Р.З.), так придется потерпеть. — И прибавил: — До Москвы».
Тут раздался такой хохот, что он растерялся, а потом сам начал смеяться так, что не мог больше выговорить ни одного слова. А все сквозь хохот повторяли: «Ну нет! До Москвы не выдержишь!»
А вечером или на следующее утро укомплектованные агитбригады ехали на прорыв в поездах. И получали грамоты. И «терпели» до Москвы.
А на целину разве не мы ездили? Как снег на голову всем райкомам. Где нас разместить? На чем возить инструменты в чисто поле? Как выступать без микрофонов? Нам еле-еле выделяли машину, на которой возили навоз, мы ее сами мыли и чистили, а через несколько дней у нас опять ее отбирали. И все равно мы снова ехали. Выполнять-то задание надо? Ехали и уже знали, что обратно сюда на ночлег не вернемся, будем спать в школе на полу. Милые мои друзья-товарищи!
Хотелось бы мне написать о тех превращениях» которые на моих глазах произошли с племенем актеров. Я не считаю, что актеры — люди особенные; но что-то, какие-то свойства отличают их от остального человечества как в XVI так и в XX веке. Сейчас существует великолепная самодеятельность: хореографические ансамбли, народные хоры, поражающие своим самобытным мастерством. Но как бы меня ни убеждали, что можно взять любого человека и сделать из него актера (я имею в виду того, кто заставляет людей смеяться и плакать), я скажу: нет, нельзя. Как нельзя научить человека стать поэтом, хотя можно выучить его писать стихи в любом количестве так, что он станет членом Союза писателей.
Но вот о чем я толкую. Когда я рассказывала про актеров, про наше житье-бытье, я стала думать: когда же они так переменились? Ведь были как птицы. Как только отпуск, весь театр сразу же уезжает на юг — или все вместе, или группами — на гастроли, на концерты. Все веселые, беззаботные, беспечные: ни у кого ничего нет, особенно летом, да и одеваться не надо. Только и забот, что работать, выступать вечерами, а еще разыгрывать друг друга, так чтобы потом, зимой, об этом можно было рассказывать.
Это оставалось всегда и вечно неизменным у всех поколений актеров: розыгрыши, желание насмешить, удивить, посмеяться не только над другими, но и над собой. Такое умение всегда ценилось и радовало всех. Новые приемы розыгрышей радостно удивляли актерскую семью и высоко ценились ею.
И эта черта — умение понять розыгрыш, «покупку» — тоже всегда отличала и отличает актера.
В поездках, бывало, неделями занимались подготовкой, чтобы как можно лучше разыграть кого-нибудь. Человек, скажем, хотел выбросить старую коробку грима. Ее подбирали, заворачивали в бумагу, и в следующем городе он обнаруживал ее перед своим зеркалом. Он выбрасывал ее из машины — она появлялась снова, иногда в виде почтовой бандероли.
