— Ой, что-то меня тошнит. Я должен сесть.
Привалившись к столбу, Джейк сполз по нему, сел на корточки.
— Да вот же поезд идет! Просто заходите в вагон впереди меня. Садиться рядом нам не обязательно.
Молодой человек расположился далеко от Джейка — пятью рядами ближе к хвосту, а когда переехали границу, встал и на первой станции спрыгнул с поезда. Проплывая в вагоне мимо, Джейк встретился с ним глазами, когда тот стоял на платформе, прикуривал. Провожатый помахал рукой, осклабившись в заразительной усмешке. Сердце Джейка забилось, голову обдало жаром, и вдруг он, к собственному изумлению, злобно харкнул на вагонное стекло, причем как раз в тот миг, когда поезд дернулся и, задрожав, начал сдавать назад, чтобы потом опять двинуться вперед. Молодой человек посмотрел на него и покачал головой в полном ужасе.
А Джейк, в котором возобладал теперь стыд, понял, что опять выступил в своем репертуаре: поставил себя в один ряд с отребьем, не удержался на высоте положения. Повел себя неправильно, по-детски, как идьёт, тогда как до того момента правда была на его стороне. Потом, когда он вспоминал тот день и много раз рассказывал о нем на вечеринках, его каждый раз пронизывал стыд при мысли о том, как это выглядело, когда он, будто последнее хамло, плюнул на оконное стекло, но это ведь из рассказа можно и выпустить… Так что полностью он обо всем этом поведал только Нэнси.
Прибыв назад в Монреаль, Джейк прямиком пошел в бар на Центральном вокзале, заказал двойное виски, расплатившись американскими деньгами.
— Монреаль это Париж Северной Америки, — сообщил ему официант. — Уверен, вам здесь понравится, сэр.
Джейк уставился на монетки сдачи.
— Это что, — спросил он, — фишки для игры в монополию?
— Это наши канадские деньги!
Джейк с удовольствием рассмеялся.
— А вы не смейтесь. Канада серьезная страна. Занимает первое место в мире по добыче урана. А еще, между прочим, у нас Уолтер Пиджен[121] родился!
3
По возвращении в Монреаль Джейк, пытаясь все-таки поиметь от своего нью-йоркского фиаско хоть чуточку удовлетворения, вдруг подумал — и не без злорадства, надо отметить, — что из него теперь, как из корня, вырастут для Хершей доселе невиданные пограничные проблемы. Не без злорадства, потому что ему доставляло удовольствие думать, что его еле наклюнувшееся политическое прошлое может лишить дядьев и теток их любимого Майами. Так что в эту зиму, возможно, даже наиболее обеспеченным из Хершей придется вместе с ним терпеть замерзший, рухнувший ниже нуля Монреаль. Насморки, метели, обмороженные пальцы. Однако всего через неделю после его возвращения на границе задержали его двоюродного брата Джерри, допросили и разрешили следовать дальше в Нью-Йорк. Вовсе не Джерри и не Джейка опасались иммиграционные чиновники. Их интересовал другой Дж. Херш, а именно Джозеф или Джо, как его звали в семье, и дядьям Джейка это было известно с самого начала. Дядя Джек, самый непоколебимый ортодокс из всех Хершей, близорукий меховщик, чья революционная деятельность не простиралась дальше неудачного восстания против недостаточно ревностных аппаратчиков синагоги «Ша’ар-Цион»[122], рассказал Джейку, что его тоже однажды остановили на границе и два часа допрашивали, прежде чем пропустить.
— Да ты наверняка, — сказал он, — просто надерзил им. Сам себе ты устраиваешь столько проблем, сколько не сможет тебе устроить никто другой.
— Но в чем они обвиняют Джо? В преступлении?
— Он коммунист, а ройте[123].
Джейк, овеянный собственными враждебными вихрями, от этого объяснения со смехом отмахнулся. То, что братец Джо когда-то был игроком, актером, может быть, даже гангстером — это на краю сознания Джейка как-то еще маячило, но чтобы коммунист?
Чепуха какая-то.
Когда Джейк впервые встретил Джо? Вспомнить это оказалось не так-то просто, но году, кажется, в тридцать седьмом. Джо тогда было восемнадцать, Джейку семь.
Все началось с того, что однажды знойным летним днем, а точнее, в воскресенье (обычное такое воскресенье, как все другие) Ханна привела свое потомство — Джо, Дженни и Арти — в загородный дом дяди Эйба; летом он жил у озера. Джейк вместе с двоюродными и троюродными родственниками соответствующего возраста с криками плескался и прыгал с пирса, ворчливые тетушки играли в маджонг, запивая кнышес кока-колой; ражие дядья за столиком, поставленным в тень клена, увлеченно резались в покер; женщины взвизгивали, мужчины похохатывали, родичи подросткового возраста скакали и притоптывали под патефонную пластинку буги-вуги, младенцы, как положено, орали… Как вдруг на берегу настала нехарактерная тишина. Джейк, заинтересовавшись, пошел глянуть и увидел Ханну с ее тремя отпрысками. По сравнению с его тетушками Ханна выглядела невероятно тощей. Прямо как черное зимнее деревце. Два младших ее ребенка, странно бледненьких на июньской жаре, были одеты в темные, явно с чужого плеча городские одежды; Джо (старший) — нет, Джо был одет не так.
Джо стоял от них в стороне и презрительно улыбался. Его черные волосы были безжалостно сострижены под машинку, а одет он был в выцветшую голубую рабочую рубашку и линялые темные штаны из «чертовой кожи» — то была форма «Мальчиковой фермы», исправительного заведения в Шоубридже, где содержали малолетних преступников. Дженни, весь лоб которой был усеян злыми прыщами, нарочито игнорировала прочих подростков. Арти был гораздо младше — всего года на три взрослее Джейка; он цеплялся за Ханну и щурился на солнце. Дядя Эйб великодушно водил хмурых претендентов на вхождение в семью от одной группы родственников к другой, и от Джейка не укрылось, что его тетки от вновь прибывших как бы отпрянули, а после того как дядя Эйб двинулся дальше, принялись между собой лихорадочно перешептываться. Обедать Ханну с ее выводком вместе с гостями не посадили — подали им поесть на кухне.
— Кто это? — спросил Джейк отца, когда тот вез их на машине обратно в город.
— Твои троюродные. Баруховы детки.
— А кто такой Барух?
Не отвечая Джейку, отец повернулся к жене и сказал:
— «Паркер-51» у Эйба уже пропал.
Дурацкая это была идея. Ошибочная.
Но мать Джейка перебила мужа, и они принялись ссориться, возбужденно переговариваясь на идише.
— А почему у старшего голова побрита? — спросил Джейк.
— Ты слышал, наверное, что на самолетах принимают меры против обледенения? А у него это мера против обовшивления.
Новых Хершей запихнули в квартирку без горячей воды на улице Сент-Урбан по соседству с Джейком, в одном из домов, которыми владел дядя Эйб. Братец Джо сидел дома, искать работу с ходу не бросился, а объясняли это тем, что он нездоров. Он никуда не торопился, спал допоздна, чтобы, как выразился доктор Кац, запасать энергию, которую потом, когда придется противостоять зимним метелям, он будет швырять в топку своего тела. Обычно Джо до полудня дрых, потом шел гулять, и как бы поздно он домой ни возвращался, Ханна, говорят, в любом случае его дожидалась, сидя за кухонным столом и грея мозолистые натруженные ноги в тазике с горячей водой, а заодно вязала носки любимому радиокомику, в любой момент готовая подступить к сыну с расспросами обо всех его бедах и болячках вплоть до того, когда и какой консистенции стул у него был в последний раз.
Через четыре месяца после их поселения на улице Сент-Урбан выпал снег, земля замерзла, простыни, висевшие на веревках, натянутых поперек заднего двора, стали твердыми как стекло, а Джо из дома исчез. Матери сказал: «Схожу к Танскому за колой, к ужину жди» и был таков.
У Танского Джо видел Макс Кравиц.
— Он у меня пытался десять баксов в долг стрельнуть, но я сказал, ну уж нет.
Отказывать Джо на улице Сент-Урбан было доброй традицией, потому что дядя Эйб раз навсегда определил, что Джо не лучше, а может быть, даже хуже своего папаши Баруха. Так что, хотел ли он купить гитару, или Ханна искала, где бы призанять ему на мотоцикл, ответ был один — нет и нет. Квартплату за их жилье на Сент-Урбан дядя Эйб списывал, он же оплачивал им счета от врача, которые подчас бывали очень даже изрядны, но излишеств не одобрял.
Джо ушел из дома в декабре тысяча девятьсот тридцать седьмого и, несмотря на все усилия полиции, Института барона де Хирша[124], а потом даже и весьма подозрительного частного детектива, к услугам которого прибегли под впечатлением от подвигов Бэтмена и Вондербоя,[125] ни слуху ни духу о пропавшем не было до самой осени тридцать восьмого, когда Ханне пришла от него французская открытка из Тулузы. Это ж где! Это ж вообще Европа! Где он добыл хотя бы тех же денег, чтоб туда попасть? Все недоумевали, а кое-кто из соседей по улице тут же язвительно указал: где-где, да вот же — за день до исчезновения Джо неподалеку обнесли гараж! Другие (вспоминая, наверное, Баруха) больше склонялись к тому, что он, должно быть, нанялся на судно. Летом тридцать девятого пришла еще одна открытка, на которой теперь красовалась почтовая марка Мехико-Сити.
