Доктор Месмер обратился с ходатайством к Парижскому медицинскому факультету, чтобы тот рассмотрел его способ лечения, хотя существовала реальная опасность, что и здесь его предложение не будет принято. Прецедентов в истории факультета Месмер знал немало. Так, в 1648 году Парижский медицинский факультет отказался признать факт циркуляции крови в организме человека. И это спустя 20 лет после открытия кровообращения Гарвеем, лейб-медиком английских королей Якова I и Карла I.
Возглавил борьбу против Гарвея Жан Риолан-сын (Jean Riolan, 1577–1657). Хотя Ф. Бэкон предупреждал: «Разумеется, всякая медицина есть нововведение: тот, кто не применяет новых средств, должен быть готов к новым бедам, ибо величайшим новатором является само время». Парижский медицинский факультет являлся рассадником консерватизма, он закрепил авторитет Галена и Авиценны парламентским указом, а врачей, придерживающихся новой терапии, лишал практики.
В 1667 году медицинский факультет запретил переливание крови от одного человека другому. Когда же король поддержал эту спасительную новацию, факультет обратился в суд и выиграл дело. Знаменитый французский поэт и критик Никола Буало, называемый Депрео (Boileau-Despreaux, 1636–1711), подверг уничтожающей критике Парижский факультет в «L'Arret burlesque» («Смехотворный запрет»), отвергший вслед за Риоланом кровообращение. Конечно, не за это Людовик XIV назначил в 1677 году Буало своим придворным историографом одновременно с Расином.
Медицина того времени злоупотребляла лекарствами. Теперь, правда, их больше, чем прежде, но в отличие от дня сегодняшнего в XVII и XVIII веках новые средства вводились чрезвычайно трудно. Так, факультет отказал в предложении употреблять средства, вызывающие рвоту, для чего даже был сделан запрос в парламент (высший судебный орган). Врачу, который прописывал при лихорадке хинин, грозило лишение диплома. Профессора Помье, употреблявшего для лечения лихорадки хинин, не только изгнали из стен факультета, но и запретили практиковать. Так продолжалось до тех пор, пока это средство не помогло вылечиться от болезни Людовику XVI, после чего приобрело себе права гражданства.
Назначенный в 1648 году деканом факультета Гюи Патэн (Gui Patin, 1602–1672), один из корифеев тогдашней медицины, лейб-медик Людовика XIV, будучи отъявленным ретроградом, заложил на века такую атмосферу неприятия всего нового, что представление Месмером своего метода было заранее обречено на провал. Да и сами Гельмштадтские статуты запрещали медицинским факультетам новации, они обязывали отстаивать старые традиции. В них содержались точно изложенные наставления, как профессорам хранить и распространять врачебное искусство, заботясь лишь о том, чтобы оно «было передано правильным и неприкосновенным, таким, каким его создали божьи избранники Гиппократ, Гален и Авиценна. При этом всю эмпирию, тетралогии Парацельса и другие вредные произведения медицины необходимо совершенно устранить». Чрезмерное влияние перечисленных авторитетов дурно сказывалось на развитии медицины; практическое же обучение у постели больного отошло далеко на задний план. Даже сто лет спустя после образования факультета консерватизм его врачей еще служил предметом насмешек Рабле и Монтеня. «Если не излечивают лекарства, на помощь приходит смерть» — это выражение отражает типичное положение той эпохи, когда сатира Мольера и Буало высмеивала докторов-схоластов, стоявших, по меткому выражению, спиной к больному и лицом к Священному Писанию.
В отличие от школы Монпелье с ее более свободной атмосферой Парижский факультет в своей закоснелой приверженности традициям непоколебимо придерживался учения Галена. Что могли знать эти господа, важно выступающие в своих расшитых драгоценностями одеждах, о призывах их современника Декарта заменить принцип авторитета господством человеческого разума!
О том, что новое прививается с большим трудом, говорит одно предание. Некий анатом показал своему коллеге на вскрытом трупе, что нервы исходят из мозга, а сосуды из сердца, на что последний ответил: «Я бы поверил, что все это так, если бы сам не читал у Аристотеля, что нервы исходят из сердца».
Преподавание на медицинских факультетах было поставлено неудовлетворительно. Парижский факультет имел 7 кафедр (акушерство, патология, физиология, фармация, латинская и французская хирургия и materia medica). Практические занятия были непопулярны, клинического преподавания не было почти никакого, так как факультет находился вне всякой связи с больницами. Первую клинику во Франции по внутренним болезням открыл в Париже Desbois de Rochefort в 1795 году. В течение целого года в Париже для анатомирования пользовались лишь двумя трупами. Врачи, оканчивающие обучение, не имели никакой практической подготовки и, как горько острил Декарт, получали необходимый опыт лишь после массового убийства своих пациентов.
В делах факультета было немало злоупотреблений: получение звания врача или докторской степени обходилось кандидату очень дорого. Стоимость была столь высока, что число врачей в Париже ежегодно увеличивалось не более чем на шесть-семь человек. Например, в 1789 году на Парижском факультете числилось 148 docteurs regents (доктор регент — высшая степень), многие из которых жили не в самом Париже. Число студентов, изучающих медицину в Париже, было не более 60 человек. Дворянство жаловалось, что «невежество деревенских хирургов обходится ежегодно государству большими потерями граждан, чем они были в десятках сражений».
Это печальное положение вещей требовало реформ. Но их-то как раз и не было. Раздавались настойчивые требования прекратить покупать медицинские степени, организовать практическое преподавание акушерства, ввести шестилетний курс обучения в медицинских школах и госпиталях и пр.
Бесконечная голгофа
Несмотря на сомнение в исходе дела, Месмер в сентябре 1780 года все же посылает запрос на Парижский медицинский факультет: «Льщу себя надеждой, что медицинский факультет, обратив внимание на мои труды, воздаст мне должное и окажет честь своим покровительством истине, которая может принести огромную пользу».
Надо сказать, что Месмер, находясь уже два года в Париже, времени даром не терял. Он успешно лечил больных своим способом и завоевал множество сторонников. Среди его ближайших учеников и сподвижников был знаменитый врач Шарль Н. Деслон (Charles d'Eslon, 1739–1786), главный врач младшего брата короля Людовика XVI, графа д'Артуа[38], впоследствии короля Франции, правившего под именем Карла X.
Доктор Деслон, член Парижского медицинского факультета и Королевского общества врачей, родом из Англии. «К его настоящей фамилии, — говорил Долгорукий, — Ислон, французы прибавили de и перекрестили в Деслона». Эта сухая биографическая справка лишила профессора Деслона плоти, она даже не снабдила его картузом из даты рождения и хвостиком из даты смерти, а также щуплым тельцем из стручков нанизанных друг на друга кратких энциклопедических строчек. Так он и остался в истории «без лица».
С Деслоном Месмер познакомился еще в 1770 году, когда первый раз приехал в Париж.
Через Деслона до Месмера дошли слухи, что члены факультета посчитали его обращение к ним неслыханной дерзостью, а его самого называют шарлатаном, «беглым бродягой», а Деслона — «арлекином его театра или трубой немецкого фигляра». Оно и понятно, Месмер был метафизик, а чистая метафизика никогда не была популярна в медицинских кругах. Поняв, что Месмер смертельно устал от постоянной борьбы за свою идею, Шарль Деслон сам обратился к ученым своей корпорации с просьбой оградить его доброе имя от обвинений, которыми его забросали в компании с учителем. Вместе с Месмером он попросил собрать общее собрание медицинского факультета, чтобы сделать сообщение о результатах собственных опытов с животным магнетизмом. Собрание это состоялось 18 сентября 1780 года. Профессорско-преподавательский состав явился в полном составе (на факультете было зарегистрировано 160 членов), но отнюдь не за тем, чтобы слушать, а чтобы осудить Деслона. Совещание обещало быть драматичным. Один из выступавших, молодой и честолюбивый профессор де Вуазем (Vauzemes), произнес наполненную иронией речь: «Г-н Месмер излечивал только некоторые болезни, такие как истерия и эпилепсия. Вскоре авторитет его стал распространяться, и, по словам венского хирурга Леру, разум которого он сумел отуманить, Месмер дошел до возможности исцелять добрую половину болезней, поражающих род человеческий. Наконец и Деслон смело провозгласил, что лечит все болезни, даже неизлечимые. А это лишний раз свидетельствует, что:
1) Деслон присоединился к шарлатану Месмеру, что не требует доказательств, так как Деслон публично хвалился своей дружбой с ним.
2) Деслон оскорбил общество ученых. В качестве иллюстрации можно процитировать его слова: „Думаю, что легче было бы свести все четыре главные реки Франции в одно русло, чем собрать парижских ученых с целью беспристрастного обсуждения вопроса, не согласующегося с их понятиями“. 3) Деслон отрекся от прописных доктрин и выработал воззрение, противное здравой медицине. Что касается г-на Месмера, то он желает только выиграть время и заставить дольше говорить о себе, но факультет, радея об общей пользе, я уверен, не потерпит этого. Чем обыкновенно заканчивались исследования мнимых панацей всякого рода шарлатанов и обманщиков? Различные опыты, производившиеся ранее со всякого рода спецификами, разве не поддерживали на некоторое время веру в ничтожные выдумки шарлатанов?..»
