Спан велел Полин заткнуться.
— Нет, — твердила Полин, — не заткнусь, а скажу, плохо ты поступил.
— Заткнешься, — утверждал Спан, — или я тебе язык вырву.
— Ясно как день, — продолжала Полин, — что теперь будет. Все мы знаем, что будет. Все мы знаем, что Милдред верить нельзя. Нету в ней ничего хорошего, никогда ничего хорошего не было...
— Это меня не волнует, — заметил Шили.
— А должно волновать, — указала Полин.
Послышался скрип стула. Кэссиди открыл глаза и увидел, что Спан поднимается и Полин поднимается. Спан нацелился ребром ладони в лицо Полин, та шарахнулась, тут же стремительно рванулась вперед и, схватив Спана за волосы, с силой дернула. Спан широко открыл рот, не издав ни единого звука.
— Да перестаньте, — устало попросил Шили. — Прекратите, пожалуйста.
Полин прекратила и снова села на стул. Спан уткнулся лицом в ладони, просидел так несколько минут, потом вытащил гребешок из кармана брюк и стал расчесывать волосы, пока они не заблестели, как атлас. Он любовно улыбнулся Полин и предупредил:
— Еще раз такое выкинешь — убью. Схвачу за глотку и не выпущу до самой смерти.
Полин говорила, глядя на Шили:
— Конечно, это ошибка. Не пойму, почему ты не выполнил его просьбу.
Шили плеснул себе виски, опрокинул стакан в рот и сказал:
— У меня были свои соображения. Начинаю подозревать, что мои соображения были не слишком удачными.
— Ну, в любом случае, — заключила Полин, — ты хотел как лучше.
— Только все погубил, да? — Голос Шили был сухим, протяжным, усталым. — Все для него погубил.
— Схожу вниз, — вставил Спан, — принесу еще выпить.
— Уговорим еще бутылочку, — подтвердил Шили.
Спан был уже у дверей, и Полин попросила вдогонку:
— Принеси бутылку особого.
— Не сейчас. — Спан открыл дверь. — Потом, когда сможем почувствовать вкус.
— А я хочу сейчас, — настаивала Полин. — Я очень расстроена, и мне надо сейчас. Господи, да посмотри ты на Кэссиди. Посмотри на беднягу Кэссиди. Смотри, вон он спит. Я знаю, его найдут, сцапают. Посмотри на него, он разбил автобус, погубил двадцать шесть человек...
Спан направился к ней. Она схватила пустую бутылку, занесла над головой.
— Поставь, — приказал Спан.
Полин опустила бутылку, уселась на стол и заплакала.
— Ну-ка, слушай, — ласково сказал Спан своей подружке. — Ты же знаешь, что нечего так говорить. Ты же знаешь, что Кэссиди не виноват.
— Да какая разница? — рыдала Полин. — Дело в том, что его обвиняют. Его ищут. И его найдут. И мне жутко подумать, что они с ним сделают.
Голос Шили превратился в надтреснутый шепот:
— Как ты думаешь, Спан? Что с ним, по-твоему, сделают?
— Трудно сказать. Могут обойтись совсем круто. В конце концов, он удрал, он сейчас на свободе. И еще. Про что пишут в газетах. У него на счету разбитый самолет.
— Какой самолет? — переспросила Полин.
— Ты не знаешь? Он водил самолет, — объяснил Спан чисто повествовательным тоном, словно речь шла о простом факте, а не о личной трагедии.
— Кэссиди? — не поверила Полин.
— Конечно, — кивнул Спан. — Самолет. Большой такой, вроде тех, что каждый день над нами летают. Огромный такой, серебристый. Он был летчиком. А однажды, как пишут в газетах, нагрузился перед полетом, и самолет не взлетел, упал и загорелся. Так что много народу погибло. Кэссиди сунули за решетку. Через какое-то время выпустили, но это у него на счету. Ясно? Так и написано: на счету.
— А еще что? — спросила Полин.
— На счету?
— Нет, про Кэссиди. Что еще пишут про Кэссиди?
— Она спрашивает о хорошем, — растолковал Шили Спану. — О хорошем, о том, что не числится на счету. Про светлую сторону картины, например про семью, в какую он ходил школу, в каком колледже учился.
— В колледже? — спросил Спан. — Ты говоришь, он учился в колледже?
— Нет, об этом он никогда не рассказывал. Только, по-моему, это правда. У него хорошее образование.
— По его разговору не скажешь, — пробормотал Спан.
— Я тебе объясню почему, — сказал Шили. — Он прошел через определенный процесс. Что-то вроде окисления. Когда блестящая полировка облезет, какое-то время видна только необработанная поверхность, потом постепенно образуется ржавчина. Это особая ржавчина. Она проникает под наружный слой и идет вглубь.
— Можешь сделать мне одолжение? — попросила Полин Шили. — Не объяснишь ли, о чем идет речь?
— Мы говорим про Кэссиди, — ответил Спан.
— Я не тебя спрашиваю, ящерица. Тебя я прошу только пойти вниз и принести бутылку.
Кэссиди лежал плашмя на спине на раскладной кровати, испытывая пронзительную жгучую боль, которая сейчас остро ощущалась в черепе. Ему пришлось слегка повернуть голову, чтобы как следует видеть всех за столом. Он увидел, как Спан пошел к двери, открыл ее, вышел. Полин встала из-за стола и направилась к койке. Кэссиди снова закрыл глаза.
— Посмотри на него, — проговорила Полин. — Посмотри на беднягу.
Он чувствовал взгляд Полин, которая смотрела на него сверху вниз с состраданием, с чистейшей, искренней добротой.
— Его сцапают, — простонала она. — Я знаю, сцапают. Боже, его упекут на сто лет.
— Не на сто, — возразил Шили.
— А на сколько? Скажи, Шили. Какой срок за такие дела?
— Спан знает об этом больше меня.
— Спан никогда в этом не разбирался. Он разбирается в подлогах, в растратах. В подделке чеков, в почтовых махинациях. Он разбирается... ну, в куче всяких вещей. Но только не в таких. Это совсем другое. Ради Бога, смотри, что с беднягой стряслось. Его посадят за массовое убийство.
— Хорошо бы ты села и помолчала немного. — Голос Шили звучал так, словно его грызла боль. — Ты нисколько мне не помогаешь.
— Тебе? — едко переспросила Полин. — Что ты хочешь сказать?
— Господи Иисусе! — простонал Шили. — Что я наделал? Что я наделал?
— Я скажу тебе, что ты наделал. — Теперь она повысила тон, он стал резким, безжалостным. — Взял своего хорошего друга Кэссиди и загнал его прямо в ловушку. Ты в этом даже признался. Сказал, что пообещал ему кое-что. Пообещал привести Дорис на тот корабль...
— Но я знал...
— Ты чересчур много знаешь. Ты всегда чересчур много знал. Расхаживаешь вокруг и рассказываешь людям, что знаешь. Только вот что я думаю, Шили. По-моему, ты ошалелый дурак. Как тебе это понравится?
— Это мне не нравится. Но боюсь, это правда.
— Правильно, черт возьми, правда. Ты просто ошалелый, дурной старый пьяница. Взвешивать тебя надо не в фунтах, а в квартах. А еще...
— Ох, прошу тебя, Полин, пожалуйста...
— Нечего меня просить. Я скажу все, что думаю. Я не притворщица. Посмотри на того парня на койке. Только взгляни на него. У меня сердце кровью обливается за него. И за Дорис. Да-да, за него и за Дорис. За них обоих.
Шили опустил голову на стол.
— Так ведь нет, — продолжала Полин. — Вместо того чтоб помочь им, ты что сделал? Вместо того чтоб сказать Дорис, где он, кому сказал? Ты сказал этой шлюхе поганой, грязной курице с пастью до ушей, замызганной твари, которая с наглостью заявляет, будто она его жена.
— Но они правда женаты, — простонал Шили. — Они муж и жена.
— Почему это? — не отступала она. — Потому что кто-то за деньги постоял перед ними и прочитал несколько строчек? Потому что Кэссиди пошел и купил кольцо? Ты поэтому объявляешь их брак священным? Он поэтому благословенный? Мне так не кажется. Мне кажется по-другому. Я заявляю, что Кэссиди проклят. Да, черт возьми, она навлекла на него проклятие.
Шили чуть приподнял голову:
— Ты так говоришь потому, что ненавидишь Милдред. Завидуешь ей. Ее внешности.
— Внешности? — взвизгнула Полин. — Если это называется внешностью, я лучше стану тощей, как спичка, и буду худеть еще дальше. Буду жить на воде, на сушеном инжире. Видишь, что у меня спереди? Мало, да? Еле видно. Но я тебе расскажу, что из этого получается. Это разит наповал моего дружка Спана, как пуля из ружья. Он только посмотрит и рот разевает, точно чем-нибудь подавился. И когда я даю это Спану, я поддерживаю в нем жизнь, точно кормлю младенца. А иногда плачу, совсем тихо плачу, но у меня льются слезы. И шепчу ему на ухо. Говорю ему: Спан, ты дьявол, ящерица, только ты мой младенец.
— Если так, — сказал Шили, — если так у тебя получается, тебе нечего никому завидовать. Полин его не слушала.
— Да, — вдохновенно провозгласила она. — Я, конечно, худая. Это, в конце концов, модно. Модно быть как соломинка, как тростинка. Стройной, как в рекламных журналах. Вот такой. Именно с такой фигурой. А не смахивать, черт возьми, на линкор.
— Значит, я прав, — пробормотал Шили. — Ты завидуешь Милдред.
Воцарилось молчание, Полин опустилась на стул у стола и наконец сказала:
— Я больная. Поэтому и костлявая. Я костлявая и больная. А Милдред? Она-то здоровая. Все они почему-то чем злее, тем здоровее.
Шили положил подбородок на сложенные на столе руки, внимательно смотрел на Полин и ничего не говорил.
