— Конечно, возьмем, — сказал Аршин, — только пусть он сначала оставит в покое Наталью. Лошади таких не выносят.
Добровольцы все прибывали, и в конце мая на дворе сельскохозяйственного училища появилась однажды группа в двадцать пять человек из легионерского оркестра во главе с капельмейстером. Привел их Ян Пулпан. Инструментов у них не было, но Киквидзе приказал достать. Раздобыли даже смычковые, чтобы чехи могли давать концерты жителям Тамбова.
В воскресенье шумно было в школьном гимнастическом зале. Музыканты настраивали инструменты, а красноармейцы терпеливо ждали, когда зазвучит первый марш. Карел Петник расставил перед музыкантами пюпитры, разложил ноты, которые нашел в пустовавшей музыкальной школе. Капельмейстер, с красной звездой на легионерской фуражке, постучав палочкой по пульту, улыбнулся зрителям и вдруг побагровел. Показав дирижерской палочкой на человека, сидевшего возле Долины, он закричал:
— Братья, видите этого негодяя? Он и еще один такой же недавно в теплушке избили меня, когда я агитировал не ехать во Францию, а помогать большевикам! — И с этими словами он подскочил к испуганному добровольцу. — Чего смотришь, как невинный младенец, мерзавец, подлец! Как ты вообще очутился среди честных людей, уж не шпионишь ли тут? Похоже на то! — И заколотил его палочкой по голове, ноздри у капельмейстера раздулись от негодования.
Долина схватил его за руку, другой рукой сжал локоть солдата.
— Подожди, товарищ, физической расправы у нас не будет! Предадим его суду, а ты нам расскажешь, что ты против него имеешь. Привел его я, понимаешь, и я же ему голову снесу, если он действительно легионерский шпион, как ты утверждаешь.
— А пока на деревянную лошадку его! — раздалось в толпе.
— Братья, не теряйте рассудка, если он его потерял! — крикнул один из людей Конядры. — Сколько мы еще ошибок наделаем. Ведь и я до недавнего времени был против вас.
Вспыхнула острая перепалка, красноармейцы так тесно обступили капельмейстера и Долину, что те не могли двинуться с места. Кому-то пришло в голову позвать командира полка Книжека.
Норберт Книжек пришел в новой красноармейской форме, словно оделся на бал. Он выслушал капельмейстера, затем Йозефа Долину. Йозеф сказал мало. Он отводил глаза, злясь на себя за то, что вытащил обвиняемого из легионерской теплушки почти против его воли, уверив, что в Красной Армии платят больше жалованья. А Книжек торопился и явно слушал их краем уха.
— Пусть капельмейстер сам решает, как с ним поступить. Это его личное дело.
Красноармейцы зашумели, многие соглашались с Книжеком. Капельмейстер прошелся по залу, остановился перед своим подавленным противником, посверлил его взглядом и наконец, плюнув солдату под ноги, вскричал:
— Ты подлец, это факт, но я человек широкой души, я тебя прощаю. Но всем накажу следить за тобой, можешь не сомневаться.
После этого он быстро вернулся к пульту, взмахнул палочкой, и оркестр заиграл Сокольский марш.
Вербовка новых добровольцев и учения на дворе школы входили в повседневные обязанности чешских красноармейцев. Второй Чехословацкий полк рос. Василий Киквидзе приходил в сельскохозяйственное училище почти ежедневно. Следил за учебной стрельбой, за тренировкой кавалеристов. Однажды под вечер вместе с Книжеком Киквидзе зашел к агитаторам. Те как раз ужинали, и Барбора от волнения чуть не пролил суп на пол.
— Это наши будущие кавалеристы, товарищ начдив, — сказал Книжек. — А агитацию они проводят мастерски. Некоторые прошли бои под Бахмачом и Харьковом, так что боевое крещение у них за плечами. Ищу теперь командира кавалерийского отряда, да вот товарищ Долина советует подождать, пока вернется из лазарета бывший гусарский кадет Бартак, — лучше него, мол, не найти.
Киквидзе с улыбкой поглядел на Долину, потом на Ганзу и Вайнерта.
— Все чехи? Из Легии? — спросил он.
— Нет, мы бывшие военнопленные, — с готовностью ответил Ганза, поднявшись на цыпочки, чтобы казаться выше ростом. — Только вот этот был в Легии, пока его не запломбировали в вагоне и не послали под видом муки господам немцам.
Глаза Киквидзе встретились со взглядом Конядры.
— Что вы делали до войны, товарищ? — спросил начдив..
— Матей Конядра! Изучал медицину. Начдив кивнул ему и обратился к остальным:
— А ваши фамилии, товарищи?
— Бедржих Ганза.
— Йозеф Долина.
— Курт Вайнерт.
— Ян Пулпан.
— Карел Петник.
— Отын Даниел.
— Ян Шама.
— Властимил Барбора.
Все стояли вытянувшись, с котелками в руках. Киквидзе похлопал Барбору по плечу. Парень, обомлев от счастья, еле держась на ногах, смотрел большими голубыми глазами в молодое смуглое лицо повеселевшего начдива, в его темные понимающие глаза.
— На сколько лет вы моложе меня? — улыбнулся Киквидзе. — Самое большее года на четыре, на пять…
Власта смущенно пожал плечами.
Киквидзе отпустил плечо Барборы и, тоже выпрямившись, бросил короткий взгляд на своего адъютанта, потом на Книжека и серьезным тоном проговорил:
— Товарищи! Скоро мы отправимся в бой. Борьба идет не только за честь и славу Красной Армии, но за будущее России и революции. Не забывайте об этом. Неприятеля вы знаете, это уже не только германец и австрияк. Наш боевой путь поведет нас к Царицыну и в Донскую область. Казаки не желают понять, что происходит, им хочется, чтоб все для них осталось, как при царе. Мы — подкрепление частям Красной Армии и советскому строю — должны пробиться через территорию, занятую врагом. Казачьи партизанские отряды нападают на наши поезда с боеприпасами и провиантом. Как видите, нас ждет не увеселительная прогулка. Когда мы снова встретимся, вы мне расскажете о вашей родине, которая, как я слышал, тоже мечтает о свободе. А пока — будьте здоровы! — Киквидзе пожал руку Барборе, затем остальным и обратился к Книжеку: — А гусарского кадета назначьте командиром конного отряда. Выделите ему не менее сорока бойцов. Я хочу, чтобы ваш полк был способен оперировать самостоятельно.
Начдив, сопровождаемый своим молчаливым заместителем, вышел пружинистой кавалерийской походкой, и добровольцы еще долго смотрели на захлопнувшуюся дверь.
— Фигура у него что надо! — первым заговорил Ян Шама.
— Эх ты, Фигура, главное, есть у него кое-что вот тут, — возмутился Аршин Ганза, постучав указательным пальцем по лбу.
Ужин бойцы доели остывшим, досадуя на себя за то, что не рассказали Киквидзе, как задали жару австриякам в бою у Гребенки.
* * *
В погожий июньский день к вечеру дивизия Киквидзе отправилась в путь, к Царицыну. Первая и вторая роты чехословаков и разведывательный кавалерийский эскадрон разместились в первом эшелоне; следом за ними двигались другие роты второго Чехословацкого полка и русские соединения — стрелковый полк, Рабоче-крестьянский пехотный, далее кавалерийские полки и артиллерия. Чехословацкие добровольцы — те, что пришли в Красную Армию из разных лагерей военнопленных, и те, что перебежали в Тамбове из проходивших легионерских эшелонов, — начали сближаться уже в теплушках. Прощупывали друг друга, рассказывали анекдоты… Вспоминали родные места, разыскивали земляков.
В первом от паровоза вагоне на ободранных скамьях разместились кавалеристы, большей частью молодые ребята, которые в армии австрийского императора протирали штаны в драгунских либо гусарских седлах. Они еще не назвались друг другу, но уже сообща дымили и нередко попивали из одной фляжки.
Беда Ганза в день отъезда совершенно переменился — казалось, от старого задиры в нем не осталось ничего. Теперь это был совсем другой человек, готовый к героической жизни. Аршин следил за настроением конников, как овчарка за овцами. Когда они поддавались сентиментальности, он начинал рассказывать про жизнь в Максиме, про Артынюка, Марфу, Наталью, про Лагоша с Нюсей и так и сыпал остротами, стараясь развеселить бойцов.
Как только скрылись из виду маковки тамбовских церквей и фабричные трубы, молодые кавалеристы запели было чешские песенки, но Аршин завел рассказ о том, как он был взят в плен под Львовом. А чтобы ему поверили, задрал рубаху и показал длинный шрам на тощей спине — след нагайки, которыми казаки подгоняли пленных.
— Глядите, ребята, я все умею брать от жизни! — посмеивался он, и в его серых глазах вспыхивали озорные огоньки.
Товарищи его по селу Максим, Петник, Пулпан и Даниел, знали наизусть эту историю, однако терпеливо слушали. Войта Бартак, новый командир кавалеристов, скоро понял намерение драгуна и улыбнулся Йозефу Долине, который держался с напускной суровостью, хотя готов был обнять Ганзу.
— Беда, — перебил Ганзу Бартак, — что же ты не протестовал против такого обращения?
Ганза наморщил веснушчатый нос и улыбнулся гусару. «А ты и здесь думаешь надо мной подтрунивать!» — подумал он и, постучав по сапогу Бартака, ответил:
