— Гляньте, ребята, как нас барышня рассматривает, — сказал Костка, с силой подбивая расшатавшуюся шпалу. — Я уже не спрашиваю, почему эти сумасшедшие ее слушают. Хотел бы я знать, черт возьми, пошла бы хоть одна наша девчонка на такую войну?
— Ты все думаешь о девчонках? — прикрикнул на Костку Карел Петник. Ганоусек, Пулпан и Даниел улыбались. Беда Ганза недовольно поморщился и лаконично сказал:
— Баба в армии — прощай дисциплина, помни об этом, украшение певцов!
Дорогу исправили менее чем за час, и бронепоезд снова тронулся. Через пятнадцать минут за ним двинулся эшелон Сыхры с начдивом. Паровоз фыркал и пыхтел, черт знает как управлялся с ним машинист, однако они благополучно миновали Филоново, покинутое два дня назад, и стали приближаться к Алексикову. В теплушке чешских кавалеристов никому не хотелось держать язык за зубами. Войтех Бартак проехал этот перегон с ними. Сперва они с Шамой и Петником поговорили о том, что рассказывал Кнышев. Потом Бартак вытащил из сумки дивизионную газету и объяснил обстановку в Царицыне. Йозеф Долина слушал краем уха. Он думал о дневальных в вагонах с лошадьми и о том, что, пожалуй, было бы лучше, если бы каждый кавалерист смотрел за своим конем сам.
— Царицын должен держаться зубами и ногтями, — сказал Аршин. — В стратегии я не разбираюсь, был всего ефрейтором, но оставить Царицын — значит, прости-прощай, мама родная.
— Это зависит и от нас, — сказал Шама. — Но вы гляньте, какая земля-то! Мы с вами словно в огромной ложбине. Вроде как поле, а за ним — степь и опять степь… А тучи-то! Брр! То ли дело наша маленькая страна — она вся как садик, даже когда над ней сверкают молнии. Сколько раз я спрашивал себя, судится ли еще сосед с моей мамой из-за межи? Ох и сволочь! Вбил себе в башку, что мы запахали десять сантиметров межи. А здешние поля… Нет, не нравятся они мне… Пустить бы тут паровой плуг — через год-другой пашня была бы как пряник.
— Не бойся, они и без тебя догадаются, — сказал Пулпан. Он хотел еще что-то добавить, но спереди, со стороны Алексикова, послышалась пулеметная стрельба. Бартак выглянул из теплушки. Шама прижался к нему плечом, показывая в степь. В полукилометре от железнодорожной насыпи, заросшей полынью и высокой травой, они заметили двух верховых. Бартак поднес к глазам бинокль.
— Это не наши. Удирают, — вскричал он вдруг. — Винтовку, быстро!
Бойцы сгрудились у двери теплушки. Можно было ужо разглядеть казаков невооруженным глазом. Машинист, видимо, поддал пару, вагоны подскакивали и раскачивались — вот-вот сойдут с рельсов. Бартак, расставив ноги для упора, три раза выстрелил. Начали стрелять и Шама с Петником.
— Нет, так мы их не достанем, — сплюнул Бартак.
— Надо иначе, — сказал Беда Ганза. Он долго прицеливался и нажал спусковой крючок, будто перышком прикоснулся. Получилась осечка. Ганза нажал еще раз и — опять зря. Позади кто-то насмешливо фыркнул. Стреляли и из других вагонов. Матей Конядра, не говоря ни слова, положил ствол карабина на плечо Шамы и выстрелил. Задний всадник вскинул руки над головой, будто хотел за что-то ухватиться, но тут же снова опустил их и поскакал дальше, туда, где над горизонтом торчали неподвижно крылья ветряной мельницы.
— А у тебя верный глаз, Матей! — вскричал Шама. Марусин бронепоезд остановился, ожидая, когда к нему приблизится эшелон чехословаков. Киквидзе пошел к Марусе, которая ждала его на платформе, бледная от гнева. По знаку Бартака из теплушки выскочили кавалеристы и вместе с ним поспешили за начдивом. Шея у Маруси была наспех обмотана бинтами, через повязку просачивалась кровь. На откосе насыпи, скорчившись в полыни, лежал молодой боец. На его виске зияла кровавая рана. Блестели на солнце яростно оскаленные зубы. Пулеметные ленты через грудь уже не внушали страха. Маруся сказала Киквидзе:
— Казаки подпиливали телеграфные столбы. Я хотела к ним приблизиться, а этот дурак выстрелил раньше, чем они нас увидели.
— Это они его убили? — спросил Бартак.
Маруся посмотрела на него, и губы ее дернулись в жестокой усмешке:
— Почему они? Он хотел подать им знак, а когда я его за это выругала, он дал в меня. — Маруся осторожно прижала руку к окровавленному бинту и нервно скривила губы.
К бронепоезду подошли командиры рот, Голубирек с Коничеком и комиссар Кнышев. Маруся спустилась с платформы. Киквидзе сверился с картой, потом быстро спрятал ее в кожаную сумку на боку, ища глазами кого-то среди собравшихся командиров.
— Товарищ Книжек здесь? — нетерпеливо спросил он. Книжек вышел вперед. — Товарищ, пошлите кавалеристов разведать, что там у той ветряной мельницы. Поведет их вот этот товарищ… — Киквидзе показал на Бартака. — Простите, я забыл вашу фамилию. — Войта назвался. — Ага, Бартак, — продолжал начдив. — Возьмите, товарищ Бартак, десять человек и будьте осторожны: у белых могут быть снайперские винтовки.
Киквидзе посмотрел на сурового, молчаливого человека, стоявшего рядом с Марусей. Черным блеском сверкнули глаза грузина. Что кроется в твоей голове, царицынец? Зачем тебя ко мне прислали? Эта эсерка на бронепоезде — она что, издали должна предупреждать казаков, что в нем едешь ты?..
Бартак побежал к своим разведчикам. В теплушке поднялась суматоха, все хватали оружие, седла, но гусар отобрал только тех, кого хорошо знал. Ян Шама помчался к вагонам с лошадьми, стуча саблей о шпалы. Командир полка Книжек поторапливал разведчиков, на него никто не обращал внимания. Через несколько минут разведчики уже были на конях под железнодорожной насыпью. Кони нетерпеливо рыли землю копытами, фыркали и розовыми ноздрями вбирали степной воздух. Рыжая кобыла Петника все время взбрыкивала, тщетно Петник успокаивал ее, хлопая по шее. Бартак доложил Книжеку о том, что они выступают, соскользнул по травянистому откосу, как по льду, и, не коснувшись стремени, взлетел в седло.
— Удалец! — сказал Костка Аршину. — Он в цирке не выступал?
— Слушай, Цирк, — огрызнулся Аршин, — еще слово о нашем Войте, и схлопочешь по шее.
Бартак сдавил бока жеребца коленями.
— Там, наверно, пулеметы! — крикнула ему вслед Маруся, перешагивая через рельсы и присоединяясь к командирам, шедшим за Киквидзе к штабному вагону.
* * *
Бартак повел отряд рысью. Он еще до выступления приказал ехать врассыпную, а слова Маруси заставили его повторить приказ. Вот уже показалась вся мельница, стоявшая за холмом справа, среди ободранных акаций, а ниже широко раскинулась станица, похожая на разбредшихся ло степи кур. Вдруг крылья мельница шелохнулись и начали медленно вращаться.
— Будет мука, — крикнул Костка. — Белые готовятся к празднику. Смотрите, они поручили помол трем мельникам!
Бартак фыркнул:
— В казачьих фуражках и с биноклями…
Слева от мельницы почти до самой железной дороги тянулись пологие холмы. За станицей земля словно сморщилась — овраги, вымоины, местами непролазные кусты да акации. Над хатами горбились седые соломенные крыши. Ян Шама тронул нагайкой локоть Бартака:
— Войта, чую казачий дух.
— За той высоткой, да? — сказал Бартак и сделал знак Шаме с Петником сопровождать его. Ноги коней тонули в высокой траве, резкий ветер хлестал в лицо. Вдруг слева от холма словно разверзлась земля: в нескольких местах сверкнули молнии и над головами разведчиков пролетели снаряды. Бартак придержал встревоженного коня и сдвинул фуражку на затылок. У железнодорожного полотна поднялись клубы Дыма и прогремели взрывы. После первого залпа началась сосредоточенная артиллерийская стрельба по эшелону. Кобыла Петника начала бить задом и испуганно фыркать, как будто ветер надул ей песок в ноздри.
— А, сволочи! — выругался Шама.
— Засада! — Бартак махнул рукой своим и немедленно повернул коня. — Засада! — повторил он и, пригнувшись к шее жеребца, пришпорил его. Краем глаза заметил, как подъезжают остальные эшелоны дивизии Киквидзе.
— Веселая прогулка! — злился сзади Пулпан. — Трава такая, что не видишь ям, кротовый холмик не заметишь, а по ночам тут, видно, черти пляшут!
Снаряды рвались, не долетая до полотна. В эшелонах началось смятение. Командиры выбежали из вагона начдива, торопясь к своим. Бартак увидел, как легко бежит Маруся вдоль поезда и вскакивает на площадку своего вагона. И тотчас бронепоезд царицынцев тронулся с места, однако отъехал недалеко. Из головного вагона царицынцы открыли орудийный огонь по белой батарее. Ганза цедил сквозь зубы ругательства, хмурился и вертел головой, словно что-то кусало ему зытылок. Из вагона начдива выскочили связные, помчались вдоль эшелона. Командир батальона Сыхра шагал к паровозу. Машинист и кочегар исчезли. Бартак соскочил с коня, кинул поводья Долине и показал невдалеке небольшой туннель под насыпью. Долина понял, повел разведчиков под защиту насыпи. Начдив, заметив его, крикнул, чтобы он поворачивался быстрее.
