Немало деревенских сгинуло, но скотину частью сберегли для тех, кто жив остался. Понимали, что это корни их бытия. Не будь на развод тёлочки или курёнка, так и людской поросли конец придёт подчистую. Худая и немощная вся оставшаяся живность теперь паслась на свежей зелени, нагуливалась за зиму. Едва народившимся худосочным детям уже давали пусть не молоко, а молозиво, оставшееся от теляток.
Да и чудом упрятанную на семена картошку садили «в один глазок»: экономили. Пахали землю всем миром на единственных в деревне паре лошадей. Пошла редиска, лук, первые огурцы, выкапывали слащавый корень солодку. Ловили сусликов и хомяков: всё шло в пищу. Жизнь брала своё. Но и смерть не уложила за стреху свою острую косу. Не уследил за заботами едва окрепший вдовец, как его старшенький Митька окончательно начал таять день ото дня. Застудился он в нетопленной избе, ухаживая за младшими. Чахотка одолевала парня и его глаза словно подёрнулись тоской, затуманились. Ладил он грядки под помидоры, да так и умер, привалившись к плетню. Схоронили подле матери тихо и малолюдно: все были в поле. Да и сами-то не особо горевали: выжить бы. А Митька так и так не жилец на этом свете, разве что лишний рот, прости Господи!
Кто посноровистей из выживших, на товарняках отправились за Урал и привезли в лукошках да берестяных коробах несколько сот жёлтых комочков-цыплят. А корм для них на лугах уже поспел. В ход шли и яйца грачей, благо, гнёзд грачи настроили в избытке. Но и тут люди были благоразумны: оставляли птицам на потомство половину яиц. Тем и выжили: травы, овощи, птичьи гнёзда, хомяки да суслики. Случалось и зайку затравить собаками. Тут уж пир горой. Но и здесь блюли благоразумие: в природе нельзя нарушать её порождение. Все на одной земле живём!
Так что к осени подросла тёлочка, коею одарила их корова Зорька. Картоха уродила на загляденье: крупная, гладкая и с желтизной, будто с маслом. Вот только опять не минула стороной беда дом сиротский. Ещё по весне на пахоте любимый младший сын Кирилка напорол босую ногу о бороний зуб. Уж больно нежной сказалась кожа на подошве после зимы. Совсем не та, что у любого деревенского по осени: что твоя яловая шкура на союзках сапог.
Рану тут же промыли мочой и брат Василий присыпал пеплом из кострища. Попервоначалу всё зажило «как на собаке» и снаружи всё казалось делом вполне благополучным. Ныло только внутри прокола, особенно по ночам. Единственная оставшаяся на всю округу деревенская знахарка бабка Яшиха преставилась сразу по весне после страшной зимы. Не от голода, от лет преклонных: ей едва не девять десятков минуло. Отмаялась, родимая. А вот выученица её Валюха-Горюха не намного пережила травницу в пятом поколении. И было-то ей менее двадцати годков. Пятилетней сироткой приютила её Яшиха. Вот с тех самых пор и жили они душа в душу. Но видно крепко срослись их души, да так, что через три месяца, день в день снесли на погост и иссохшую от горя Валюху-Горюху.
Так что пользовать пострела Кирилку было некому. Как ни лечили, чего только не прикладывали… Порой даже казалось, что лечёба взяла верх. Ан, нет: нога вновь распухла, да так, что и в разрезанный вдоль голенища валенок не влазила. Ночами парень стонал и метался от невыносимой боли. К утру страдания прекратились, а нога из синей стала черной. В бреду бедняга звал мать. Или бредил про соловья. Уж больно он любил послушать его по весне. Ждал и теперь, да вот…
Могилу копали легко: земля промёрзла на вершок, не более. Схоронили аккурат в один рядок: Пелагея, Митяй и Кирилка. Не стало у Макара младшего наследника. С деревенскими он помянул сына, да и было запил горькую.
Но время лечит и не такую хворь. Шли годы, Макар сдал в стати и постарел. Раньше-то хотел жениться, да и пару было подыскал, но заботы взяли верх.
Да и дочки с сыном почти никогда не давали ему оставаться наедине со своими думами. Ко всему старшая дочка, заменявшая в семье мать, заневестилась с комбайнёром Гришей. Васятка отростил усы и похаживал на танцы. А последыш Машенька одолевала шестой класс. И было возрадела душа Макара к жизни: сам начал грамоте учиться через младшенькую. Нет-нет, да газету одолеет и рад безмерно. А потом сядет на завалинку, свернёт «козью ногу» из самосада, да калякает с мужиками, что твой лектор в клубе. Знатно! А зимними вечерами потягивал табак-самосад у печки. За ним и Васька приноровился.
Но тут грянула война: попёр немец несметно. Сталин обратился к народу. Вся страна оцепенела: что же это? Ведь говорили, что «на территории врага»… «ни пяди»… «до британских морей», и вдруг-внезапно! Но Васька и его знакомец Гришка, что в женихах у сеструхи Ленки – подались в военкомат добровольцами. Вася мечтал заполучить орден, а посему торопился: а вдруг война так же внезапно кончится и без него! Так и проводили под гармошку почти всех парней. А потом и мужиков по повестке. Потом снова добровольцев, кому срок вышел. А война всё шла и шла. Было сунулся в военкомат и Макар, да не взяли: больно стар.
Вот только назад возвернулся в деревню совсем мало кто. Да и то калеки. А Вася словно сгинул: ни писем, ни похоронки. А Грише оторвало левую руку «как по заказу!» хвастал он. Так что на комбайн он мог сесть снова, да ив доме работник. Сыграли свадебку и зажили они с Ленкой душа в душу. Лет пять, а то и более, почитай, по сей день, всем семейством ждали Васю. Но так и не дождались. Не стало наследников по мужской линии вовсе. Благо, с зятем повезло.
К тому же Гришка кое-какие трофеи с войны привёз, да продал. Купили корову, хозяйство завели. Да было удумали бабы править колхозом избрать Григория. Только Ленка горой: дома мужик нужней! Повзрослела за войну и Машутка. Не мил ей стал деревенский уклад, в город удумала. На врача мечтала выучиться, всё мать, да братьев поминала. Глубоко в её женскую душу жалость к людям запала.
Вот тут уж не вынес одиночества дед Макар. Запил не на шутку. Всё хозяйство нажитое что роздал, что пропил. И остались за его плетнём табак да хрен с лопухами. Всё реже селяне видели во дворе согбенную спину Макара Семёновича. А вскорости и вовсе загинул старик невесть где. Хотя как-то деревенская почтальонка принесла Лене письмо от её сестры Марии. Выходило, что Семёныч вроде прибился к ней. «Ну и ладно, всё не под забором!» – рассудили деревенские.
Да, так оно и было: приютила его дочка, чему даже была очень рада. Дом у неё с мужем был полная чаша. Вот только иной раз некому с малышами остаться. А тут отец родной. Павлушка-то уже в школу ходил, а вот Настенька нет-нет, да приболеет и вместо садика приходилось маме-студентке сидеть дома. Ко всему мягкосердечный Макар Семёнович стал замечательным тестем для Николая. Зять любил свою работу, а ещё больше свою ненаглядную жёнушку. И не без уважения называл Макара отцом. Хотя пенсия у деда была копеечной, он не хотел «сидеть на шее».
А чуть есть толика времени, так резал из липы ложки, а то и свистульки, да забавные фигурки. На рынке его товар ценили за теплоту и брали нарасхват. Так бы и жили.
Но, видно не весь запас бед на род Захара выплеснула судьба-злодейка. И получилось, что Марии в городе хотя и улыбнулось счастье, но как бы наполовину. Вначале безобидная опухоль у её мужа Николая оказалась даже не жировичком. Анализы подтвердили страшное: онкология, то есть рак. Тут уж не до учёбы! И студентка лечфака стала медсестрой онкодиспансера. Очень уж любила Колю Машенька. Взяла поначалу академотпуск. Видно съела геолога-нефтехимика кочевая работа. И дома он бывал не часто, но здесь его ненаглядная Манюня всегда блюла семейный очаг. Теперь их счастью грозила если не трагедия, то беспросветное ненастье. Так оно и случилось: главный и нежданный диагноз определил куда более страшный очаг болезни, да с метастазами. И старшая медсестра Мария Макаровна поняла: дни Коленьки сочтены.
Вчетвером жить стало так трудно, что молодая мама плакала по ночам от безысходности. Какая теперь учёба, коли на пропитание не хватает. Её зарплату даже нищенской не назовёшь – несоразмеримо. Она билась, как рыба об лёд: брала лишние смены, мыла полы в соседнем магазине, но и эти крохи не спасали. Макар, стараясь облегчить дочкины потуги, крутился, как мог. Он забыл про свою старость. Машенькина беда заставляла жить и помогать жить ей. Далее диспансера Марии так и не удалось подняться. Росли внуки, а дед ветшал на глазах. Требовался старику отдых, но об этом и мечтать не приходилось. А Павлушка будто прикипел к дедушке. Жалел его, тёр спину от радикулита, подавал костылик, наливал чаю. Но более всего внук загорелся резьбой по дереву. А Макар изладил для него свой инструмент: ножи, да стамески. Кое что осталось от Николая.
«Золотые руки были у мужика, царство ему небесное!» – Говаривал тесть. Павлик трудолюбием и упорством пошёл в отца. Маша, глядя на своё семейство тихо радовалась. А тем временем Макар стал замечать, что его поделки куда как менее привлекательнее, нежели у внука. Да и покупали их в первую очередь, хотя они были вперемешку с его ложками и игрушками. Доход резко поднялся. На столе появились овощи и сметана, чему Настёна радовалась несказанно.
