— О не гневайтесь, Великий, мне всех жалко. Я изо всех сил борюсь с этим ужасным недостатком, но кто-то держит меня на прицеле и мешает быть равнодушным.
У каждого своя роль в Истории, — понимающе вздохнул Цытирик. — Ничего, я тебя подкрашу и усилю своим рэнем.
— Не надо, пусть я буду слабым, какой есть. Раплет — вот кто сильная фигура. Усиливайте его — ему это очень понравится.
— Не обольщайся насчет себя, Гут. Уж не думаешь ли ты, что добрым быть лучше, чем недобрым?
— Я не обольщаюсь — я совсем и не добрый, а просто такой, как есть, и ничего не могу с собой поделать. Теперь мне даже не хочется идти в Кеоркию — боюсь, не выдержу, распадусь от жалости на части, когда увижу ее вблизи. Мне хорошо быть только служкой — там я становлюсь, как все, спокоен и упрям. И только сквозь тонкие щели глаз, когда щурюсь, у меня иногда вытекают слезы, но это такая малость, что даже строгий Хартинг смотрит на это сквозь пальцы. «В пределах допуска!» — вот что он говорит.
— Так не направить ли нам свои стопы и не толкнуться ли снова к Хартингу в его бесконечность? Там в тишине и спокойствии я сработаю мои последние вандары, а ты пройдешь проверку как новенький.
— Это будет замечательно!
Время встретило Гута, как родного брата. Приемная станция снова выплыла на поверхность — ожидалась новая перекачка из далекой незнаемой системы, и служки были нужны. Гут был принят на новенького, он быстро освоился с работой, и все говорили ему, что он похож на какого-то работника станции, который когда-то давно у них работал, только тот был, пожалуй, поспокойнее и поупрямей, а таким он, Гут, — на самом деле никогда не был. В ответ на это Гут улыбался и думал о том, как встретит новую перекачку, и как она изменит его вновь начавшуюся жизнь.
КУДА ГЛАЗА ГЛЯДЯТ…
Чапа впервые в своей жизни бежала не по следу, а куда глаза глядят. Альдебаран был так устроен, что чем быстрее вы бежите, тем меньше вы создаете шума и всяческих помех. Чапа щадила чужие глаза и уши и бежала настолько быстро, что скоро превратилась по виду в настоящего скворча, который легкой тенью скользит в этих местах по каменистому альдебарану. Почти никто ее не видел и поэтому не трогал. Однако же почти никто — не значит совсем никто. В одном из перелесков Чапа как бегущий скворч была подстрелена воином Гияном, который в качестве подарка принес ее в шатер Кинды.
Кинда принял дар воина, поблагодарил его и пообещал через хартинг жениться на его сестре. Гиян ушел довольный, что не за зря провел в перелеске трудную горячую ночь.
Чапа подняла простреленную голову и огляделась — нет ли поблизости Вити, но Вити она не увидела, а увидела прямо перед собой Гута. Он — намного чернее, чем обычно — сидел у огня, скрестив на груди руки, и смотрел прямо на нее, не узнавая.
— Я, наверное, совсем закружилась, Гут, — сказала собака, — потому что снова вернулась к тебе. Понимаешь, мне это не нравится. Ты, конечно, очень хороший, но мы — собаки — всегда верны одному человеку и нас не исправишь. Прогони меня снова, и я опять от тебя убегу.
Гут замахал руками, закричал что-то непонятное, и на его зов в шатер ввалились еще несколько таких же Гутов. Чапа закрыла глаза и сказала себе, что бредит от раны на голове.
— Это не скворч! — закричал пастух Кинда всем входящим. — Гиян, ты меня обманул! Кого же обмануть мне?
— Обмани Мулле, — сразу нашелся Гиян. — Он стал хингом. Цытирик писал: дуракам — всегда счастье. Вот мы и проверим Мулле — окончательный дурак, или есть еще надежда. Пускай поразбирается для начала в скворчах. Если он не дурак, обидится на нас из-за этого нескворча и объявит Кеоркии войну. Так мы его проверим и заодно получим новую интересную войну. А уж за нами не станет: быстро прихлопнем его со всеми его гороховыми потрохами и довесками. И будет им тогда, каркам, полный каюк — хватит портить нам пейзаж.
— Дело! — воскликнул Кинда. — Вот ты, Гиян, и отправляйся в Кваркеронию. Если Мулле ненароком снесет тебе голову своей тяпкой, Кеоркия как-нибудь это переживет. Так что — вперед!
Отступать было некуда.
Завернув Чапу в лимский лист и бросив ее в мешок, Гиян отправился к Мулле, без устали кляня себя за длинный язык. Чапа всю дорогу не переставая скулила: было неудобно лежать в мешке у Гияна за плечами, вдобавок лимский лист был очень колючий и вонзался ей то в нос, то в лапы, не давая ни на минуту забыться, к тому же ужасно хотелось пить и дотронуться языком до раненой головы, чтобы хоть как-то унять боль.
Гиян со своим беспокойным грузом добрался до Кваркеронии и остановился в раздумьи, стоит ли ему переходить границу. Он увидел, как недавно выкупленные из плена братья Горохи — этим закончилась предыдущая война — строили Мулле новое жилье, как Грибошек собирал щепки и крест-накрест складывал их в яму. Мулле важно расхаживал перед ними туда-сюда, сложив на большом животе натруженные руки, и подавал им советы, как лучше обустраивать Кваркеронию.
«Вроде бы сейчас с виду он не такой уж большой дурак, — подумал Гиян. — Положу-ка фальшивого скворча у него на виду и посмотрим, что будет… убежать мне, если что — пара плюнуть».
Не успел он скинуть мешок на альдебаран, как Мулле посмотрел в его сторону и радостно закричал:
— Кого я вижу?! Ну заходи, Гиян, заходи, пересекай границу! Теперь это ничего не значит. У меня больше не будет войн, хоть пересекай границу пятьсот раз!
«Посмотрим — увидим!» — Гиян нащупал в мешке Чапу. Сжав ее подмышкой, он пошел навстречу хингу.
— Извини, я тебе руки подать не могу — смутился Мулле. — Руки приклеены к животу, чтобы я не хватался за работу. Ох, и трудно же сперва было не работать, но привыкаю — достоинства надо набираться. Третий день набираюсь. Ну как я, Гиян, по-твоему, а?
Гиян сощурился и, насмешливо оглядев Мулле, заставил его поворачиваться, прокрутил его на все триста шестьдесят градусов да еще и не один раз.
— А что — вполне! — он с чувством хлопнул Мулле по животу, а сам подумал: «Сейчас ты у меня запоешь по-другому!». — Я тут, кстати, принес тебе привет и наилучшие пожелания от Кинды. Поздравляет тебя с новой должностью и в подарок шлет тебе вот этого прекрасного скворча.
Гиян передал Мулле мешок с собакой, тот с трудом оторвал от живота руки и принял мешок.
Чапа — хоть и была вся в огне — услыхав имя Мулле, встрепенулась и, с трудом прокусив лимский лист, цапнула Мулле за палец, потому что Гут не хотел ему кланяться.
Мулле от боли затрясся и заорал на всю Кваркеронию, уронив Чапу на альдебаран.
Чапа погрузилась в опавшие листья, их была здесь огромная куча, — единственное, что напоминало ей на Альдебаране далекую землю. Она спрятала в листьях голову и оставалась под ними долго-долго.
— Ты кого это мне, Гиян, принес?! — грозно вопросил Мулле и воинственно подбоченился. — Войны захотел?
Гиян захихикал:
— Ага, войны! Только кто у тебя воевать-то будет, эти, овощи, что ли? — Гиян показал на братьев Горохов и на Грибошека.
Мулле сразу смягчил свой тон:
— Твоя правда — воевать у нас некому. Мои слова не считаются, ладно, Гиян?
— Не знаю, не знаю… — уклончиво ответил Гиян. — Я передам их Кинде, а уж как он там решит…
— Нет — я воевать больше никогда не буду! — заявил Мулле с непривычной для себя решимостью. — Мне все это ужасно надоело. Как себя помню, мы все время с вами воюем. А зачем, для чего? Если хотите — нападайте, а я и пальцем не шевельну, чтобы от вас защититься.
— Интересно! — воскликнул Гиян. — Как же это ты не будешь защищаться, если мы на тебя нападем?
— Ну нападайте-нападайте, а мы будем убитые вами из-за вас лежать! А зато Ноленс сделал нам одно свойство, про которое я тебе не скажу — как ты меня не пытай. Вот убьете нас — тогда запляшете! Правда же, Горохи?!
— Ваша воля, хинг Мулле.
— Видишь, они согласны. И тогда мы с нашим свойством до того вас доведем, что вы сами запросите пощады и вечного мира, а мир заключать вам будет уже не с кем, потому что вы всех нас перебили, а мы со своим свойством не отстанем от вас никогда, вот!
— А мы вас вместе с вашим свойством второй раз пригробим!
— Ну уж дудки! Кого хочешь спроси — хоть самого Гвадария! — дважды никто не умирает.
Гиян почесал ногу об ногу и сказал:
— Передам Кинде — пусть он кумекает, а мне недосуг. Я спец по другим терам!
И он повернул назад.
Братья Горохи вместе с Грибошеком после небольшой передышки кинулись продолжать строительство мирной жизни, а Хинг Мулле Первый снова приклеил руки к животу.
Во время мирного строительства Грибошек вдруг услыхал неподалеку чье-то тяжелое и прерывистое дыхание, которое никак не вязалось с мирной обстановкой. Отложив в сторону строительную щепу, он припустил к Чапе.
Папа Гришка в свое время долго и терпеливо учил Грибошка, что, мол, когда кто-нибудь рядом с тобой тяжело дышит, тому первым делом надо поднести стакан воды, после чего следует ласково погладить того по шляпке — тогда, мол, тот непременно выздоровеет.
