Все трое стали неохотно выкладывать их содержимое на стол. Унтершарфюрер Бланк с вполне понятным беспокойством достал пять сигарет с анашой. Порта взял их и понюхал.
— Как только не стыдно носить в карманах такую мерзость? Ведь прекрасно знаешь, что это запрещено уставом.
— Мне их дал один из арестованных, — пробормотал Бланк в попытке представить свое преступление менее гнусным.
— Неплохое оправдание, — пожал плечами Порта. — Арестованный дал их тебе, а теперь арестованный дает их мне.
Он бережно положил сигареты в карман и перенес внимание на шарфюрера Лойца.
— А ты? Тоже получал подарочки, а?
Не дожидаясь ответа, Порта взял пять бумажных пакетиков и заглянул в один.
— Все хуже и хуже, — произнес он тоном оскорбленной добродетели. — Только трубок недостает, а то можно было б открыть настоящую опиекурильню. — Свирепо взглянул на Лойца. — Как только позволяешь себе употреблять эту гадость? Ты, призванный быть одним из защитников отечества?
Лойц опустил взгляд к полу. Я догадался, что его терзает это унизительное положение, когда он выслушивает упреки какого-то тупого обер-ефрейтора и ничего не может поделать. Шарфюрер вызывающе поднял взгляд. Чуть придвинулся к Порте, мышцы его напряглись, но тут он увидел Малыша и оцепенел. Малыш лениво поигрывал саперной лопаткой — большой, крепкой, с толстым деревянным черенком, укрепленным железными полосками. Под взглядом Лойца он небрежно переломил черенок пополам и отбросил обломки. Взглянул на Порту.
— Теряю форму, — пожаловался он. — Может, попрактиковаться на ком-нибудь из этой компании?
— Потом, — ответил Порта. — Если будут плохо себя вести.
Он положил опиум к сигаретам, взял золотые часы, поднес их к уху, послушал ход и одобрительно кивнул.
— Идут, — сказал он, рассеянно опуская их в карман.
Лойц сделал несколько глубоких вдохов, но промолчал.
Порта бросил алчный взгляд на обершарфюрера Крюге, и его сразу же привлекло золотое кольцо на пальце. Оно представляло собой двух сплетенных змеек, головки их были бриллиантовыми. Порта протянул руку.
— Давай его сюда, а то не будешь спать ночью, беспокоясь о нем.
Крюге возмущенно запротестовал, и Порта раздраженно щелкнул пальцами.
— Не повышай голоса, когда обращаешься к обер-ефрейтору, — с важным видом сказал он. — И снимай кольцо. Для начала мне бы хотелось узнать, где ты его стибрил.
Крюге изменил тактику. Упер руки в бока и выпятил грудь. Старик старательно писал за столом, не поднимая глаз от регистрационного журнала.
— Ты что, не видишь, — зарычал Крюге, — что я обершарфюрер?
— Не слепой, — надменно ответил Порта. — Но поскольку ты здесь арестант, мне плевать, будь ты хоть генералом. И я буду обращаться с тобой как с дерьмом, потому что ты и есть дерьмо.
Лицо Крюге пошло красными пятнами.
— Я доложу об этом! Требую, чтобы ты обращался со мной уважительно, как того требует устав.
— Уважительно! — глумливо произнес Порта. — Да ты не достоин даже вытирать мне задницу! И чем скорее поймешь, что находишься уже не в особенно благоприятном положении, тем лучше для тебя.
И снова протянул руку.
— Знаете, кому понравится это кольцо? — обратился он к нам. — Старушке Жаркой в «Урагане». Эта девочка хорошо меня обслужила. Будет справедливо, если она получит что-то на память обо мне. А если будешь хорошим мальчиком, — известил он Крюге, — я скажу ей, что ты мне дал этот подарок, и всякий раз в приятные минуты мы будем вспоминать о тебе, находящемся в бригаде Дирлевангера.
При упоминании об этой бригаде на лбу Крюге появился нервный тик. Это считалось совершенно секретным, но и мы, и Крюге с товарищами прекрасно знали, что это штрафная бригада СС, исключительной задачей которой являлось находить и уничтожать всеми возможными средствами партизан, кишевших в густых лесах возле Минска. Командовал ею бригадефюрер СС Дирлевангер. Его отправили на эту должность из тюремной камеры, где он отбывал срок за насильственные преступления. У него были почти патологические садистские замашки. И однажды он так хватил через край, что даже Гиммлер с Гейдрихом потребовали для него трибунала и смертного приговора. Список выдвинутых против него обвинений был длинным и начинался с наименее жестокого — изнасилования нескольких польских пленниц, — но убийца находился под мощным покровительством обергруппенфюрера СС Бергера, а тот в длившейся больше часа беседе сумел убедить Гейдриха и Гиммлера, что ради спасения отечества необходимо терпеть Дирлевангера и его грубые методы ведения войны. Гейдрих, в частности, согласился с его доводами, поскольку они почти полностью совпадали с его указанием противостоять террору еще большим террором, ожесточенности — еще большей ожесточенностью.
Дирлевангер в конце концов встретил ту смерть, какой заслуживал, но, к сожалению, только 21 января 1945 года. Он ввел варварскую пытку медленно поджаривать людей на открытом огне и в один прекрасный день в Польше сам оказался ее жертвой. Группа немецких солдат нашла бригадефюрера повешенным за ноги на дереве, голова его находилась сантиметрах в десяти над тлеющими углями и была основательно прожарена. По словам польских партизан, операцию эту проделали восемь его подчиненных; они окружили Дирлевангера и пели веселые песни, пока он мучительно расставался с жизнью.
Вопил бригадефюрер четыре с половиной часа. Сейчас в военном музее в Варшаве есть картина, напоминающая об этом событии, на которой ненавистное лицо Дирлевангера хорошо видно среди пляшущих языков огня[29].
Крюге злобно смотрел на Порту из-под насупленных бровей. Относительно своей участи у него не было никаких иллюзий, он прекрасно догадывался, что ему уготовано. Он видел многих людей, в том числе и старых товарищей, отправленных в бригаду Дирлевангера, но не видел никого, вернувшегося оттуда. Ходил слух, что там навсегда исчезали не только люди, но все их следы, уничтожались документы, вещи, даже фамилии в списках.
У Крюге был всего один шанс, и то слабый, потому что он находился в полной зависимости от каприза начальника военной тюрьмы в Торгау, а этот однорукий тип, мрачно думал Крюге, известен своей нелюбовью к гестапо. Спасти его могло только одно — вести себя в тюрьме как можно лучше и при всякой возможности выражать ненависть к СС. У начальника тюрьмы должны быть повсюду доносчики, и начальнику рано или поздно станет известно о поведении заключенного Крюге. Может, тогда, если повезет, ему удастся избежать бригады Дирлевангера…
— Ну? — произнес Порта.
Крюге потряс головой, отгоняя дурные предчувствия, и вызывающе взглянул на Порту. Малыш, сделав два быстрых, легких шага, встал рядом с ним, громадный, угрожающий. В таких обстоятельствах протестовать и дальше наверняка казалось тщетным. Крюге снял кольцо и угрюмо отдал.
— Так-то лучше, — сказал Малыш, подталкивая его к двери в коридор, ведущий к камерам. — Пошли, запрем тебя на ночь. Будешь чувствовать там себя уютно, пока утром не явятся за тобой твои кореша.
— Да поможет ему бог, — весело сказал Порта. — У него нет ни единого шанса. Уже, считай, покойник.
Малыш открыл дверь, и они втолкнули Крюге в голую камеру. Малыш стоял, вертя связку ключей, пока Порта любовался неправедно приобретенным кольцом.
— Каково это, — спросил с любопытством Малыш, — быть живым трупом?
Крюге почувствовал, что начинает потеть. И утер лоб грязным носовым платком, в углу платка были инициалы, определенно принадлежавшие не ему.
— П.Л., — неторопливо прочел вслух Порта. Он смотрел на инициалы, выгравированные на внутренней стороне кольца. — Крюге, П.Л. — это кто?
Лоб обершарфюрера покрылся потом.
— Паула Ландау — она умерла в Нойенгамме.
— И она отдала тебе кольцо за трогательную заботу о ней, — предположил с насмешливой усмешкой Порта.
Крюге беспомощно водил платком туда-сюда, теперь все его лицо было в каплях нота. Паула Ландау. Страх разоблачения преследовал его с тех пор, как он снял кольцо с пальца мертвой девушки — то есть почти мертвой. Не его вина, что она умерла; девушка была еле живой, когда ее привезли в Нойенгамме. Он не мог ничего сделать для ее спасения, и никто не поблагодарил бы его, если б он сделал. На его совести была не смерть, а кольцо. Он украл эту драгоценность, что само по себе считалось актом предательства и каралось смертной казнью. Разумеется, если б он не присвоил кольцо, это сделал бы кто-то повыше чином, но казалось маловероятным, что трибунал примет это как веский довод в его оправдание.
Крюге бросил украдкой взгляд на Порту, потом быстро нагнулся и отвинтил каблук сапога. С раскрасневшимся лицом распрямился и сунул своему мучителю две пятидесятидолларовые кредитки.
— Вот и все, что у меня есть — бери, похоже, мне они уже ни к чему.
