Лайош постучался. Отворил мужчина лет сорока. Он был одет и явно собирался уходить. Из комнаты через распахнутую дверь на кухню вырвался детский гомон и голос женщины, наводившей порядок.
— Простите, — начал Лайош, — я шел через поселок к трамваю, вдруг слышу, кто-то стонет. Заглянул в дом, а там какая-то старуха лежит без памяти, может быть, даже при смерти.
Мужчина слушал молча, с недоумением. Он был худ и бледен, лицо его прорезали глубокие морщины. На чужой голос вышла из комнаты и хозяйка, тоже худющая, бесцветно-серенькая, словно мышка.
— Кто бы это мог быть? — взглянула она на мужа.
— Посмотреть надо, — после долгого раздумья промолвил худой мужчина. — Может, это тетушка Юли. Она иногда ночевала там.
В проеме уличной двери выросла фигура мальчишки-подростка.
— Вернулся? — удивился худощавый мужчина.
— Еще бы! — передернул плечами мальчик. — Такая облава на проспекте идет, что и птица не пролетит!
— Ну и что тебе облава? У тебя же заводское удостоверение есть!
— Есть, есть! Не успеешь рот открыть, как тебя уже заберут окопы рыть или в левенте[30]!
Хозяйка предостерегающе повела бровью, кивнув на незнакомца. Лайош заметил это и с улыбкой махнул рукой.
— К семи утра облава наверняка кончится, — высказал предположение парнишка. — По крайней мере трамваи пропустят. В это время уже чиновники едут на службу. В прошлый раз так же было.
— А сейчас сколько? — спросил Лайош.
— Четверть седьмого. Лучше опоздать, чем к ним в мешок угодить!
Все четверо стояли и молчали, не зная, что делать дальше. Лайош думал о том, что если в семь часов он прицепится на какой-нибудь трамвай, то будет у жены в половине восьмого — ее хозяева еще не встанут. А о старухе позаботятся эти люди.
— Пойдете взглянуть?
— Ну пойдемте… — неохотно согласилась женщина, — только накину что-нибудь на плечи…
Они склонились над старухой, по-прежнему бившейся в лихорадке — даже под пальто Сечи.
— Никакая это не тетушка Юли! — констатировала женщина. — Я не знаю ее!
Мужчина осторожно приоткрыл пальто, чтобы получше разглядеть лицо больной, и тут же с отвращением отдернул руку.
— Тьфу ты! — процедил он сквозь зубы. — Да на ней вши кишмя кишат!
В нос ударила страшная вонь. Женщина испуганно отшатнулась.
— Что же мы с нею делать будем? — спросил мужчина.
— В тепло бы ее куда-нибудь, — осторожно предложил Лайош. — Врача вызвать.
— Ну нет, — резко закричала женщина, — к себе я ее не пущу! Мы хоть и бедные, ничего, кроме ребятишек, у нас нет, но уж в доме — чистота. Как же, чтобы из-за нее все мои ребята обовшивели!
— Врача, говорите? — устало переспросил мужчина и задумался. — Во-первых, он и не поедет. Врачи от страхкассы сюда даже к умирающим не выезжают. А если какой и согласится, кто ему платить будет? — Он вопросительно посмотрел на Лайоша, но тот молчал, обдумывая создавшееся положение.
— В больницу нужно ее, — продолжал мужчина. — Да только…
— Вот, вот! — подхватила его жена. — Вызвать скорую помощь?
— Скорая помощь… Так ведь это ежели ее врач вызовет или, скажем, полицейский, а иначе она и не поедет…
По общему молчанию было ясно, что с полицией никто из присутствующих иметь дело не хотел.
— А где здесь поблизости больница? — спросил вдруг Лайош.
— Больница Иштвана…
— Нет, госпиталь Ласло, — вспомнил мужчина, — этот еще ближе будет. Вот здесь, на Дяльском проспекте.
— Надо остановить какой-нибудь грузовик или повозку, — предложил Лайош, — и попросить отвезти.
Мужчина зло отмахнулся:
— Какой дурак согласится! Она же вся в дерьме.
— А ручной тележки ни у кого нет? — спросил Лайош, но ему никто даже не ответил.
Ведь бедняжка-то все равно, видно, при смерти, — медленно, задумчиво сказал мужчина. — А мне уже и идти пора.
— Но не оставлять же ее тут одну, — разозлился Лайош, уже промерзший до костей. — А если она не при смерти? Откуда нам это известно? Может быть, в больнице ее в две недели на ноги поставят. А так она погибнет здесь… Но ведь это же человек, не собака!
— Не собака, не собака! А что мы можем поделать?
— Далеко до этого вашего Ласло?
— Километра полтора-два будет. Не так уж и далеко.
— Разве о том разговор, что далеко? Да я ее хоть на руках унес бы. Она же не весит ничего.
Лайош решительно наклонился к беспомощному, дрожащему в лихорадке телу больной, подсунул под него руку и поднял вместе с тряпками.
— Пустяки! — проговорил он. — Конечно, она ничего не весит. Только бы не вонь эта да вши…
Мужчине, как видно, стало неловко, и он нерешительно сказал:
— Может, вдвоем унесем? Что-нибудь вроде носилок сочиним.
— Возьмите лестницу! — сообразила вдруг жена.
Они накидали тряпок на небольшую, метра в два длиною, лесенку, служившую, вероятно, насестом для кур, и уложили на эти импровизированные носилки больную. Накрыли ее толстой конской попоной.
— Смотри, одеялку принеси обратно, — предупредила женщина мужа, — не забудь! А вшей — я их в печке выжарю… Этим ребятня покрывается, — словно оправдываясь, пояснила она Лайошу.
Они подняли с земли свою невесомую ношу — спереди худой мужчина, сзади Лайош.
— Вот так же мать у меня померла, — проговорил мужчина тихим, полным раскаяния голосом, когда они тронулись в путь. — Должно быть, так вот и померла… Тому десять лет уже. В прислугах была, ну состарилась, непроворна стала. Хозяева и выставили ее за дверь. А я по деревням в это время скитался, работы искал. Ну что я ей мог прислать? Выселили ее из квартиры… А она и писать-то не умела… Я узнал, когда уж вернулся. А умерла она, как мне сказали, в Молнаровском поселке, в яме придорожной. Ходила, старое тряпье собирала… Руку поранила, заражение крови приключилось… Посинела вся, сказывают…
Пока они несли старуху по улице, прохожие то и дело подходили, дивились, спрашивали, кто такая да что с ней. Однако до больницы добрались без помех. Привратник вытаращил на них глаза и отослал в приемный покой Там их встретил молодой худощавый врач в белом халате. Откинув попону, он простукал грудь больной. Какие они все же, эти врачи, будто и не знают слова такого — брезговать!
На выкрашенной белилами стене — электрические часы… Красная секундная стрелка ковыляет мелкими, спотыкающимися шажками Без десяти семь… Незнакомый мужчина распрощался с Лайошем, забрав с собою попону и лесенку. Ему нужно было спешить…
«Пора и мне смываться отсюда, — подумал Лайош. — Выйду на проспект Хунгария. В семь часов сяду на трамвай…» Но тут размышления его оборвал голос врача:
— Не сможем мы ее принять… милейший. У нее воспаление легких. А здесь инфекционная больница.
У Лайоша сразу взмокла спина.
— Доктор, вы же видите, в каком она состоянии. Примите ее, прошу! — И он укоризненно и с отчаянием посмотрел доктору в глаза. — Вы не можете выбросить ее на улицу! Она погибнет.
Врач вернулся к письменному столу, что-то записал на продолговатом листке бумаги и, вздохнув, словно самому себе, сказал:
— Эх, сколько людей сейчас погибает. И не таких старых, как… — И, спохватившись, тут же спросил участливо: — Вам больная кем доводится? Мать?
Лайош на мгновение заколебался: может, сказать «да»?
— Нет, — проговорил он, — никто она мне. Я и не знаю ее вовсе. Случайно наткнулись на нее с тем мужчиной.
Врач молчал, обдумывая положение, и смотрел на Лайоша с глубокой, искренней симпатией.
— Да, — сказал он неизвестно к чему. — Что ж, придется отправить ее в другую больницу. — Сняв телефонную трубку, он набрал номер. — Дайте мне справку о наличии свободных коек, — сказал он в телефон и в ожидании ответа разъяснял Лайошу, прикрыв трубку ладонью: — Ее обязательно нужно куда-нибудь отправить. Только бы место найти… Здесь инфекция, понимаете? Куда бы я ни положил ее, она подцепит еще что-нибудь, и тогда — катастрофа.
Лайош хотел что-то возразить, но врач отмахнулся от него, а в телефон сказал:
— В больнице «Эржебет»? Спасибо… Ну вот! — Он с торжествующим видом обернулся к Лайошу. — Знаете, где находится «Эржебет»?
С трудом сдерживая себя, Лайош попытался как можно спокойнее объяснить врачу положение вещей. Между тем секундная стрелка все бежала и. бежала неумолимо по кругу. Часы показывали уже семь.
— Послушайте, доктор! Вы же видели, как мы принесли ее сюда на носилках? А как я дальше ее поволоку? На спине?
Врач задумался.
— Ну хорошо, — сказал он наконец и рассмеялся сердито. — Дам я вам нашу больничную машину. — Он набрал номер. — Черт бы побрал ваше человеколюбие! — И, снова положив трубку, добавил: — А потом выкручивайся, когда притянут к ответу! Это единственная санитарная машина, которую нам оставили. Не следовало бы давать ее для транспортировки чужих пациентов… Но если мы будем надеяться на Скорую помощь, то бедняжка…
