Положив драгоценности матери в сейфовую ячейку банка «Чейз Манхэттен», где он открыл счет на свои первые двадцать пять долларов, Даниэль поначалу устроился в сырой однокомнатной квартирке, неподалеку от ресторана, в котором нашел работу.
Первое впечатление от Йорквилла навсегда врезалось ему в память. Его охватило тоскливое предчувствие, едва он впервые увидел немецкие вывески над витринами магазинов. В городе было так много беженцев, что его неофициально окрестили «Германтаун». Многие чувствовали себя уютнее среди своих, но Даниэль был недоволен: ему хотелось говорить по-английски, изучать новые обычаи, стать своим среди американцев. Однако его страхи мгновенно развеялись, как только он познакомился с Леоном и Сарой Готтсман, хозяевами ресторана. Леон был венгерским евреем, до прихода Гитлера он жил в Берлине и работал шеф-поваром в роскошном ресторане на Курфюрстендамм. Ему повезло, он вовремя успел уехать в Америку. Там он в первый же год воспользовался счастливым шансом и открыл ресторан, где предлагал посетителям смесь венгерской и немецкой, вернее, еврейской кухни. Сара Леви начала работать у Леона кассиршей в 1941 году, и уже через неделю они оба поняли, что созданы друг для друга. Сара стала не только женой Леона, но и его деловым партнером. Заведение Леона начало процветать. При малейшей возможности супруги нанимали молодых евреев, зная, как тяжело им приходится даже в Нью-Йорке, поэтому, прочитав рекламное объявление, помещенное в «Еврейской газете» адвокатом Мишеля Брессона, Леон ответил без промедления.
– Но у нас нет вакансий, – возразила Сара. – Мальчик приедет из Швейцарии, а мы не сможем предложить ему работу.
– Этот мальчик – повар, а не официант или мойщик посуды.
– На случай, если ты позабыл, у нас уже есть шеф-повар. Это ты!
– Ты сама все время твердишь, что я слишком много работаю. – Леон обнял жену. – Я хочу, чтобы этот мальчик стал моим помощником. Дела идут хорошо, мы можем себе это позволить.
Итак, Даниэль приехал к ним со своими сборниками рецептов, драгоценным радиоприемником и английским словарем. Как и Брессон до него, Готтсман вскоре всем сердцем привязался к своему трудолюбивому помощнику, научил его всему, что знал сам, а его жена окружила мальчика материнской заботой.
В первую неделю 1947 года Даниэль получил тревожное письмо из Швейцарии.
«Мой дорогой друг,
Прежде всего посылаю тебе наилучшие пожелания на Новый год и, как всегда, от всего сердца желаю тебе успехов и счастья. К сожалению, это не единственная причина, заставившая меня взяться за перо. Моя племянница Натали и ее дорогая мамочка узнали, что я не вышвырнул тебя на улицу, а помог перебраться в Соединенные Штаты. Как ты, наверное, догадываешься, эта новость их совсем не обрадовала. С тех самых пор они пытаются убедить местные власти, что я принял на работу беженца, заранее зная о его нелегальном положении. В последнее время меня регулярно навещают инспекторы, расследующие «анонимные» жалобы о несоблюдении техники безопасности и правил гигиены.
Я никогда не спрашивал, что на самом деле произошло между тобой и Натали, но лишь недавно мне стало окончательно ясно, как неистово она тебя ненавидит. Возможно, со временем она все забудет и оставит тебя в покое, возможно, ее гнев выгорит и погаснет сам по себе. Но, мне кажется, тебе следует держаться настороже и никогда не забывать о ней. Молодая женщина, столь изобретательно пытающаяся разрушить жизнь родного дяди, тем более не станет церемониться, когда речь пойдет о твоей.
Я выдержу этот маленький шторм, можешь не сомневаться. Не позволяй Натали Брессон стать кошмаром твоей жизни. Своих врагов нужно знать в лицо. Напиши мне поскорее, как у тебя идут дела, и передай мои наилучшие пожелания Готтсманам – они очень добры к тебе.
С любовью, твой друг Мишель».
Расстроенный Даниэль сразу же ответил на письмо, предлагая свое заступничество перед властями. Ответ пришел две недели спустя, короткий и полный оптимизма: Брессон уверял Даниэля, что ему нет никакой нужды волноваться. Даниэль написал еще раз, настаивая на своем вмешательстве, но на этот раз ответа не получил. В марте, встревоженный молчанием Мишеля, он позвонил в Швейцарию из квартиры Готтсманов. Ему ответил незнакомый голос.
– Ресторан «Леман»?
– Ресторан закрыт.
– Закрыт? – нахмурился Даниэль. В Швейцарии было восемь часов вечера. – Закрыт на обед?
– Закрыт навсегда.
Даниэль перебрал в уме тысячу вариантов.
– Где месье Брессон? Хозяин?
– Понятия не имею, месье.
Только в мае пришло наконец письмо от Мориса Вайнберга. Мишель умер, кратко сообщил адвокат, а Даниэль, согласно его завещанию, стал наследником восьмидесяти тысяч швейцарских франков.
Подавленный горем Даниэль позвонил Вайнбергу.
– Что случилось?
– Мишель умер три недели назад.
– Но как это произошло? Он же не болел!
– Он умер от внутреннего кровотечения. Прободение застарелой язвы желудка.
– Как это могло случиться?
Вайнберг ответил не сразу, на линии слышалось потрескивание разрядов.
– Боюсь, что он стал пренебрегать своим здоровьем, Даниэль. Мне кажется, вам известно, что в последние месяцы у него было множество проблем.
Когда Даниэль повесил трубку, его била дрожь. Щеки у него пылали. «У него было множество проблем…» У него была только одна проблема – Натали Брессон! Глаза серны и острые белые зубки хорька… О, как бы он хотел измолотить кулаками это ненавистное лицо! Ему хотелось слетать в Париж и открыто бросить обвинение этой стерве и ее матери, ведь он точно знал, что именно они в ответе за смерть Мишеля. Он хотел встать на защиту друга. Но было уже поздно.
Неожиданное проявление щедрости Мишеля вызвало слезы у него на глазах. Вайнберг написал еще раз, предлагая свою помощь по размещению денег в Европе, но Даниэль ее отклонил. Он перевел деньги на свой счет в «Чейз Манхэттен».
Вайнберг сообщил, что Брессоны в Париже пришли в ярость, узнав о завещании.
– Опротестовать его они не могут, – сказал он по телефону, когда Даниэль позвонил ему, – потому что не могут вас дискредитировать. Забудьте о них. Все это в прошлом.
«Слабое утешение, – подумал Даниэль, – но лучше, чем совсем ничего».
К 1948 году Даниэль уже вполне свободно, хотя и с легким акцентом, изъяснялся по-английски, встречался с американскими девушками и стал во множестве получать предложения от владельцев кафе поступить на работу. Все эти предложения он неизменно отвергал. Однако ранней осенью того же года, сменившей душное лето, он почувствовал, что больше не выдержит запахов гуляша и тушеной капусты, и понял, что пора двигаться дальше.
