есть шелухи, которая остается от пшеничного зерна», – как выяснил Поло. «Они готовят ее, как мы готовим пойло для свиней: берут эту крупчатку, то есть отруби, кладут в горячую воду, чтобы размягчить, оставляют на некоторое время, пока все зерна не отделятся от шелухи, а потом едят такую размоченную, лишенную всякого вкуса». Однако это не все самоограничения относительно пищи. «Они постятся много раз в году – невеликая потеря, учитывая, как ограниченна их диета, – и не едят ничего, кроме отрубей, и пьют воду, и много времени проводят в молитве, так что жизнь их безмерно трудна». Семейная жизнь не освещала их бесцветное существование, полное самоотречения и духовного жара, потому что монахи «ни за что на свете не берут жен». Даже их одеяния, черные или синие, «сделанные из самой простой и грубой материи», словно предназначены были причинять неудобство. Как и следовало ожидать, спали они только на «очень жестких и дешевых циновках».
«Жизнь их трудна, как никакая другая», – скорее с ужасом, чем с восхищением замечает Марко.
Описав эти образцы крайнего самоотречения, Марко переходит к самому отвратительному, с его точки зрения, ритуалу – сожжению умерших. Этот обычай, недоступный пониманию европейца, странным образом очеловечивал его приверженцев в глазах Марко: он выяснил, что они ревностно верят в существование души и жизнь после смерти. Совершив этот скачок отождествления, он вник в их духовную жизнь, насколько это было для него возможно. Он отмечает абсолютную зависимость оплакивающих покойного от расчетов астрологов и некромантов, которые определяют время кремации и похорон в соответствии со временем рождения. «Некромант или астролог прибегает к своему дьявольскому искусству и говорит родственникам, что предсказано и под каким созвездием, под какой планетой и знаком тот был рожден, и день и час, когда должно сжечь тело». Эта процедура могла отложить похороны на недели и даже на месяцы, и семье усопшего приходилось держать тело в доме, «ожидая, пока планеты будут благоприятны им, а не противны, потому что они никогда не произведут сожжения, пока прорицатель не скажет, что настало благоприятное время».
Подчиняясь требованиям астрологов – или планет, – члены семьи сооружали раскрашенный гроб из толстых досок, «хорошо подогнанных», помещали в него тело и запечатывали гроб смолой и известью, покрывали шелком и окуривали камфарой и другими благовониями, чтобы «тело не смердело».
Каждый день семья выставляла угощение из «хлеба, вина и мяса, как если бы умерший был жив». Не было средства избавить дом от этого требовательного гостя, пока не позволят планеты; всякому, кто пренебрегал предсказаниями астрологов, «приходилось очень плохо».
Любовная забота родственников продолжалась и после того, как тело выносили из дома. «Родственники умершего строят маленький дом из тростника или прутьев, с крыльцом, устеленным богатейшими тканями из шелка или золота, соответственно своим возможностям, посреди дороги. И когда мертвого проносят мимо столь украшенного дома, они останавливаются, и домочадцы помещают тело у подножия павильона, и кладут в достатке вина и мяса на землю перед мертвым, думая тем подкрепить и вернуть силы духу умершего, поскольку он должен присутствовать при сожжении тела».
Еще один обычай, долженствовавший обеспечить умершему положение в загробном мире, поразил воображение Марко. «К месту сожжения, – говорит он, – родственники несут цветные изображения мужчин и женщин, вырезанные из бумаги, – еще одно технологическое новшество, – сделанной из коры деревьев, и на них надписаны имена родственников, так что сжигают как бы и их тела – и лошадей, и овец, и верблюдов, и другой скот, и бумагу в виде денег величиной с безант» – византийскую монету. «Все это они бросают в огонь и сжигают вместе с телом, и говорят, что в ином мире у мертвого будет столько рабов и служанок, лошадей и монет, столько скота и овец, сколько бумажных изображений сожжено из любви к нему и положено перед телом, и он будет жить в богатстве и почете».
На этом месте повествование Поло неуловимо, но в очень важном отношении меняет тон, как если бы Марко выхватил перо из рук Рустикелло и принялся описывать приключения своими словами, не полагаясь на переписчика. До сих пор рассказчик держался в рамках жанра путевых рассказов. С этого времени даже рука Рустикелло не сдерживала Марко, ощущавшего великий смысл и глубину своей истории, и не мешала ему создавать нечто эпическое, многостороннее, полное оттенков, сравнимое с «Историей» Геродота: обзор исчезнувших культур и павших империй. Постепенно в «Путешествии» открываются все более широкие перспективы, словно навеянные распростершимися перед ним бескрайними просторами и их невиданными обитателями.
Чем дольше оставался Марко в стране тангутов, тем более отбрасывал свою застенчивость и настороженность, тем свободнее говорил об их жизни, отражая в этом рассказе и пробуждение собственной сексуальности. По ходу повествования вырисовывается новый Марко Поло, не столь благочестивый и самодовольный, более открытый знаниям и, следовательно, приятию незнакомого, но обольстительного мира, окружавшего его.
Женщины Камула (ныне называемого Хами), прилегавшего к провинции Тангут, наконец расшевелили Марко. Вообще люди этих мест представлялись ему подобными милым детям, щедро делившимся едой и питьем с «путниками, проходящими той дорогой». Мужчины, «весьма приверженные веселью», проводили дни, играя на музыкальных инструментах и распевая, а также за чтением и письмом и в «великих телесных радостях», особенно с путешественниками, подобными Поло. Однако именно женщины совершенно пленили Марко.
«У этого народа есть такой обычай, – доверительно сообщает он. – Если незнакомец останавливается в доме на ночлег, хозяин радуется и принимает его с восторгом и, стремясь доставить ему всевозможные удовольствия, наставляет своих дочерей, сестер и других родственниц утолять все желания чужеземца, доходя до того, что на несколько дней покидает дом, в то время как чужеземец остается в доме с его женой, и они предаются великим радостям. И так все мужчины в этом городе и провинции носят рога от своих жен, но ничуть того не стыдятся. А женщины их красивы, жизнерадостны и услужливы». Можно не сомневаться, что они готовы были услужить и молодому Поло, едва достигшему мужской зрелости.
Однако, признает он, можно сказать, что такая распущенность бесчестит мужчин и женщин Камула, «но именно потому, что таков обычай всей провинции и он весьма угоден их идолам, они оказывают столь добрый прием чужестранцу, нуждающемуся в отдыхе». Еще более примечательно, что семейные узы остаются в целости. «Все женщины весьма хороши, и веселы, и шаловливы, и весьма послушны желаниям мужей, и довольны таким обычаем».
Хотя это описание кажется скорее фантастичным, нежели правдоподобным, скорее иронической гиперболой, чем точным отчетом, Марко подразумевает вполне установившийся обычай тех мест, представляющий
