Окончательно я проснулась, когда было уже совсем светло. Лежу, стараюсь не дышать слишком глубоко. Упираюсь голой задницей в его пах, и явственно чувствую утреннюю эрекцию. Одна его рука под моей головой, наверное, затекла. Второй крепко охватывает моё запястье, словно во сне боится, что я сбегу. А мне элементарно — писать хочется ужасно. Непросто быть рабыней, ох, как непросто. Терплю. Уповаю на то, чтобы он хотя бы не захочет секса сразу же, иначе просто описаюсь. Надо встать, да. Но… мне до странного спокойно. Я чувствую смутную тревогу, но вместе с ней покой, который не посещал меня уже давно. Мама ушла, Василек заболел, а потом ушёл тоже, я осталась одна, совсем одна, а теперь… Хорошо. Только это до тех пор, пока он не проснётся.
Наконец я поняла, что сражаться с позывами мочевого пузыря у меня больше нет сил и тихонько высвободилась. Разжала его пальцы на своём запястье, подтянула к себе плед, что лежал на краю постели — сколько бравады бы я не выплескивала, быть обнажённой, когда на меня смотрят мне сложно. Выбралась из под его руки, обернулась… не спит. Смотрит внимательно. Глаза серые, чуть сонные, ресницы пушистые. Удивительно чистая кожа, её хочется касаться, и не верится, что этот человек курит одну за другой и так много пьёт. Любая красавица убила бы за такую кожу. Но сейчас меня удивляет не это. В его глазах ни капли сумасшествия, а вчера они были полны им, его было столько, что воздух казался отправленным, я дышала им и тоже с ума сходила.
— Где платье? — хриплым со сна голосом спросил он.
— Какое?
Главное, чтобы не дрогнул голос. Мне нужно, чтобы он сам поверил в то, что сходит с ума. Платья нет, не было, не могло быть, оно плод его больной фантазии. В глазах и правда мелькнула тень сомнения, а затем Черкес поднялся с постели, нисколько не стыдясь ни своей наготы, ни внушительной эрекции. Потянулся, я поневоле залюбовалась его длинным сильным телом, которое не портили даже шрамы — ими пестрела вся спина, бедро… Прошёл к столику, взял кувшин, в котором вчера был лёд, а сейчас наверняка тёплая вода, опустошил его в несколько глотков. Я решилась встать, кутаясь в плед.
— Ты куда?
— В туалет…
— Там.
Указал мне направление. Я просеменив в пледе пошла. Голова кружилась, но температуры, по ощущениям, не было, только слабость и в ушах звенит, спасибо недоеданию, алкоголю и простуде. Хозяйская ванная внушает уважение — она огромная и вся выполнена из зеленовато-серого, в прожилках, мрамора. Большая, тёмная, словно склеп комната. Я торопливо делаю то, зачем пришла, чищу зубы пальцем, не рискнув искать в шкафчиках запасную щётку, умываюсь холодной водой и также в пледе иду обратно.
Весь вчерашний беспорядок уже исчез, пахнет свежим сигаретным дымом. Теперь я сижу в кресле, правда уже натянув халат, в котором пришла, руки на коленях сложила, Черкес плещется в ванной. Незнакомая мне горничная молча вошла, расставила на столике многочисленные богатства и испарилась. У меня желудок свело судорогой — не могу вспомнить уже, когда последний раз ела по человечески.
— Почему не ешь? — спросил Черкес входя.
На нем одни лишь джинсы. Своих шрамов он точно не стыдится, скорее — просто забывает о них, или не считает нужным на этом зацикливаться. И он явно чувствует себя хорошо. Слишком хорошо, не перестаралась ли я?
— Мне не разрешали…
Черкес со вздохом закатывает глаза, выбивает сигарету из портсигара, закуривает, распахивает окно, впуская холодный воздух. Я смотрю на столик. Он полон божественной еды. Но… после поста и болезни я опасаюсь есть слишком плотно. Поэтому беру тарелочку с кашей, ставлю на колени — тепло, и ем очень медленно. Пальцы предательски дрожат. А Черкес, который курит в это время у окна вдруг быстрым шагом подходит ко мне и удерживая пальцами подбородок поворачивает моё лицо к свету.
— У тебя синяк.
Это даже не вопрос. Утверждение. Он легонько гладит мою скулу. Синяк едва заметен, уже начинает выцветать, но он есть. Смотрю на Черкеса — ноздри нервно раздуваются при дыхании. Глаза тёмные, непроницаемые, но я знаю, сколько в них сумасшествия. Он, как тот конь, бешеное необузданное животное. Я не знаю, что связывает его со старухой, какие узы, я терпеть её не могу, но мне вдруг становится страшно и жаль её.
— Откуда? — продолжает он.
Я высвобождаю свое лицо. Думаю напряжённо, спрятавшись за выскользнувшей из косы прядью. Затем вру.
— Я просто ударилась. Ничего особенного.
Отставила свою так и недоеденную кашу, потянулась за кофе. Пальцы снова дрожат но уже от страха и от волнения. Всё же… непонятный он совершенно, Черкес, и этим пугает. Не знаешь, чего от него в следующую минуту ждать. И вот точно не этого. Он… опустился передо мной на пол, совсем, как я вчера. Развёл мои ноги в стороны. Под халатом ничего, да, это моё осознанное решение. Но вчера я была пусть больной, но такой сильной, я словно черпала силы из его безумия. А теперь он до странного сосредоточен, у него серьёзный взгляд, я не знаю, что у него на уме…
— Закрой глаза, — попросил, а может приказал он.
Совсем, как я вчера. Я закрыла. И сразу все так обострилось. До предела. Послевкусие хорошего, с лёгкой горчинкой кофе на языке. Секундная стрелка монументальных часов, которая размеренно и неторопливо отсчитывает мгновения моей жизни. Прикосновение Черкеса к моей коже.
Ночью я была храброй. Подумать только — несколько часов назад всего. Я просто попросила его закрыть глаза и сбросила халат. Времени, чтобы опомниться у него не было. Я взобралась к нему на колени, губ не касалась, это… слишком личное. Коснулась чуть колкой щеки, вздохнула запах сигаретного дыма, терпкой туалетной воды, запах его кожи… А потом сиплое дыхание, треск рвущейся ткани. Кружево, почти прозрачная, невесомая чёрная паутина просто расползалась под его пальцами. Я сказала себе — все будет так, как в прошлый раз. Ты уже занималась сексом раньше, ничего страшного. Потерпишь ещё разочек. Все — ради цели, которая видится смутно где-то в туманном будущем. И все было именно так… запах алкоголя, сильные мужские руки, страх, который подавить полностью не удавалось, и необъяснимая тяжесть в животе. Она говорила, что может быть иначе. Рвалась наружу, требовала выхода, а я кусала губы и терпела, терпела…
— Не открывай, — повторил он, словно я посмела бы открыть.
Сегодня я мечтала лишь о том, чтобы вернуться в «свою» комнату, забраться с головой вод одеяло, и спать так долго, сколько смогу, чтобы изгнать из себя и болезнь, и страх. А ещё, чтобы кот пришёл. Но у Черкеса свои планы. Его руки небрежно поглаживают мои колени, не спеша продвинуться дальше. Я жду. Что бы не случилось, просто жду. Сейчас от меня ничего не зависит.
— Где платье в котором ты была?
— Я не знаю, — почти простонала я. — О чем вы…
Он узнал это платье ночью, я сразу поняла. Сейчас он не может понять, что происходит. Может, и правда, с ума сошёл? По мне, так вполне ожидаемо и предсказуемо… Он не может разобраться в нас, в женщинах, которые так похожи, не знает, что делать со мной. А вот я знала — нужно просто отпустить меня. Отпустить и все это закончится…
— Девочка, — прошептал он. — Ты заигралась…
Я чувствовала его шёпот, такой горячий, на коже своих… бёдер. Хочется глаза открыть, посмотреть и одновременно страшно, хотя логика подсказывает, что вряд-ли он увидит, поймает меня, если его лицо… почти между моих ног. Чувствую короткое горячее прикосновение, гадаю, язык это, или показалось мне вообще? Пальцы скользят в подколенную ямку, щекотно… а потом просто подхватывают меня, подтягивают ближе к краю кресла, к нему. Я буквально падаю назад, теперь мои глаза не просто закрыты — зажмурены.
— Я вас боюсь! — жалобно вскрикиваю я.
— Правильно делаешь.
Теперь я боюсь того, что он делает со мной. Мне легче, когда он жесток. Предсказуем. Пусть хватает меня за горло, бросает на пол, пусть трахает прижав к стене, а не… вот это все. Томление разливается внутри. Я получала удовольствие от секса, когда то… Но оно было не таким, что в ожидании прикосновения внутренности скручиваются в узел. Я не хочу так. Не хочу, чтобы Черкес играл мной, в нашей игре другие правила! И дом затаился, я даже секундных стрелок больше не слышу будто секундных стрелок. Я слышу смех. Далёкий, но в его переливах слышится счастье. Я слышу топот босых детских ног. Дом удовлетворён — все идёт к тому, ведь наследники, любые, именно так и делаются.
