— Если ты рассчитываешь, что я отдам её тебе, когда она мне надоест, я тебя огорчу, — сообщил я.
Черт, этот бифштекс определённо вкусен, а мир нравится мне все больше.
— Но почему?
В голосе Виктора мне чудится обида. Детская такая, словно сейчас разревется и убежит жаловаться маме, хотя я знаю, кто его мать — собирал информацию ещё до того, как мне стало скучно жить. Она живёт в соседнем городе, в самом историческом центре, в коммуналке, в которой потолки поражают лепниной на высоте пяти метров, а на кухне кран течёт, тараканы бегают и к туалету вечная очередь. Она пьёт. Виктор пытался вытащить её из этого дерьма, но она не желает. Иногда я думаю, что моя мать могла бы жить также если бы не умерла — непросто быть матерью одиночкой с копеечной зарплатой. Но хочется думать, что она была сильнее, хотя бы в память о своём роде, в который так верила.
— Потому что она моя, — спокойно объяснил я. — Я её купил. Мяса не хочешь? Оно определено удалось.
Виктор насупился — точно деньги не вернул, и вряд-ли уже вернёт, деньги если делают ноги, то быстро и далеко. А я радуюсь, что в моей девушке ещё одной загадкой больше — если конечно она украла эти деньги, которые сами по себе нахер мне не нужны, свои бы потратить. Но я верю в святость сделки, я её купил, значит, она моя. Всё просто.
— Ты лучше кофе попей, — советую я. — Божественно.
Делаю глоток и закрываю глаза. И правда — чудесно. Учитывая, что Виктор сидит насупившись, сверлит меня взглядом мрачным и бокал с виски сжимает нервно. Только настроение портит. То ли дело — кофе.
— Ты и правда сумасшедший, — сказал он.
Я брови приподнял вопросительно — жду, чего дальше скажет.
— Ну-ну, — подбодрил я. — Начал, давай говори дальше. И не бойся ты так, чего потеешь? Не нужно выставлять меня головорезом, я же наиприятнейший человек.
И улыбнулся премило. Жизнь прекрасна, когда у тебя есть возможность её чувствовать, но к сожалению Виктор таких малостей ценить не умел. Я видел, что он на взводе, но каким-то чудом пытается удержать себя в руках.
— Ты пожалеешь, — буркнул он подымаясь.
— Непременно, — обещал я. — А чтобы я непросто жалел, а умывался кровавыми слезами, давай войну устроим? А что, давно в этом городе никто не воевал, у меня ребята скучают и томятся. У тебя белой перчатки нет с собой? Как жаль, и я тоже не захватил.
— Псих, — сказал он глядя на меня, никак не решаясь уйти.
Я поглядел по сторонам. Слева от тарелки лежит красиво свернутая салфетка, молочно-белая, сгодится. Я аккуратно расправил её и только потом бросил — моей ловкости бы позавидовали цирковые жонглеры. Салфетка аккуратно повисла на голове Виктора, я бы даже сказал — ему так лучше. Он определённо так красивше. Виктор наверное растерялся и не сразу её с себя снял.
— Можно сказать, я вызвал тебя на дуэль, — любезно объявил я.
Мне даже жалко его стало. Виктор же не виноват, что мне жить скучно. Да и вообще, я вурдалак и убийца, отчего бы ещё в психах не походить? Дурная слава, я вам скажу — тоже слава. А уступать свое я не намерен даже если оно мне совсем не нужно. Только если выгодно продать, а продавать мне девушку совсем не хочется.
— Егор, — кивнул я.
Тот понял меня без слов и Виктора вывели из кабинета, в котором я ужинал. Я сразу же выбросил его из головы, в ней дорогой мех и обнажённая женщина. Хотя нет, сначала нужно эту женщину одеть и вывести на улицу, и смотреть на её лицо, в её глаза. Попытаться понять, так ли ей важно просто шагать по снегу, а может, играет снова… у меня нетерпение — хочется скорее домой и изучать уже свою игрушку вдоль и поперёк, по всем параметрам. Мысленно создаю табличку — Ванда и она, эта девушка, которая либо Ванда, либо необъяснимая игра природы и точная копия другого человека, во что поверить сложно. И все, чем они похожи, чем они отличаются вносим туда. Не самое плохое развлечение для умирающего из-за скуки и сжирающего себя мозга мужчины в самом расцвете сил? Мне тоже так показалось, и я довольно потёр руки.
Ресторан, в котором я ужинал находится в старой части города, в историческом здании конца девятнадцатого века, уютной теплой парковкой здесь не пахнет, но это вполне окупается отличной кухней. Тяжёлые, кованые двери услужливо раскрываются передо мной я выхожу на улицу и замираю.
С неба вода течёт. Неторопливо, капля за каплей, а тонкая струйка стекает с карниза и задорно урча дробно стучит по асфальту. Дождь слизывает снег, оставляет в нем мокрые чёрные пятна, которые все расползаются, становятся шире, и вот уже мокрая снежная каша подкрадывается к самым моим ногам. Наклоняюсь, подхватываю её прямо с промерзлой брусчатки, комкаю в кулаке. Пальцы леденеют от холода, между ними сочится вода, впитывается в грубую ткань пальто.
— Какого хрена? — спрашиваю я у хмурого тёмного неба и даже наверх смотрю, словно жду ответа. — Какого хрена?
Я разочарован. Я чувствую, как хорошее настроение вытекает из меня капля за каплей, словно из прохудившегося сосуда. Я зол, я чертовски зол. Жалею, что отпустил Виктора так просто. Если бы я знал, что снег растает, я бы не разбрасывался салфетками, я бы с наслаждением ударил, так, чтобы мой кулак впился в его плоть, кожа окрасилась красным. Я зол, а в височках маленькими молоточками начинает постукивать боль, хотя я и стараюсь убедить себя в том, что это самовнушение, что я просто убедил себя — ляжет снег, станет лучше, что не может мой дурацкий мозг быть настолько чувствительным.
— Домой, — говорю я и занимаю место в машине.
Радостное возбуждение схлынуло, я больше не думаю о том, как красиво смотрится обнажённая женщина на куске мехом стоимостью во многие тысячи долларов. Но о самой девушке я думаю. Думаю о том, что она моя таблетка. Наркотик. Нейролептик, в зависимость от которых я так боялся попасть.
Глава 16. Лиза
Кот словно отрёкся от меня, настолько павшей, и не приходил до самого вечера. Я разволновалась — уже привыкла к нему. Привыкла спать, ощущая тяжесть его гладкого тёплого тела, к тому, как покусывает мои руки, когда проявляю слишком много ласки по его мнению. Наконец к вечеру пришёл, даже без мыши — видимо, не очень удачный был день. Я проголодалась, но таки оставила ему половину сосиски и полоску бекона.
— Ешь, — пригласила я. — Только не бросай меня больше.
Кот съел, потом сел умываться, ничего не пропустив, ни длинных, с пушистыми мочками ушей, ни хвоста, ни уж тем более своего мужского достоинства. Я к тому времени уже намылась до скрипа, смывая с себя запах Черкеса, алкоголя, сигаретного дыма, посидела, перебрала пальцами струны скрипки и теперь категорически не знала, чем заняться. На улице начался дождик, я даже пожалела Черкеса — вспомнила, как он ждал снега. Можно было бы спуститься в подвал, но меня ещё немножко покачивало и я опасалась, что со своей незалеченной простудой просто подхвачу пневмонию. А ближе к ночи в тишине дома заскрежетал ключ — кто-то явно решил ко мне наведаться. Дверь открылась и в комнату вошла старуха, в руках поднос.
— Пустые тарелочки принесли? — спросила я. — И не лень вам?
Старуха бахнула подносом об стол и звук получился внушительным. Я потянулась и подняла ближайшую крышку. Под ней — кусок куриного филе с продольными полосками от гриля, рядом подрумяненные кружочки томатов и нежные маленькие початки кукурузы.
— Ешь, — велела мне старуха.
— С чего это такая щедрость? Там мышьяк, да?
Старуха уперла руки в бока и окинула меня мрачным взглядом. Я вспомнила, что в прошлый раз у неё в кармане был огромный нож и поежилась — нормальные люди такого с собой не таскают. Может Черкесу я уже надоела, а старуха у него специалист по грязным делам? Вот нисколько бы не удивилась.
— Если ты думаешь, что я тебя ненавижу, — сказала она вдруг, порядком меня удивив. — Ты ошибаешься. Ты мне безразлична, мало того, глаза б мои тебя не видели. Я просто вижу, куда ты хозяина тянешь, знаю это, а кроме него у меня никого нет.
