Со скрипом повозка двинулась. Проехав уползающего Норихиру, прямо перед его носом, на выезде на Седьмую улицу повозка и женщина с мужчиной исчезли.
3
— И что? — спросил Сэймей у Хиромасы.
— Норихира сейчас лежит в своем доме, у него началась лихорадка, — складывая руки на груди сказал Хиромаса.
— Он попал под сглаз, видимо.
— Сглаз?
— Угу. Так же, как и Инумаро, что попал под него и умер.
— И Норихира тоже умрет?
— Нет, думаю, обойдется. Инумару же был только что после убийства человека, залит свежей кровью, ведь так? Инумаро был в состоянии, особенно подверженном влиянию сглаза, а Норихира наверняка не таков, поэтому полежит пять дней и выздоровеет, — сказал Сэймей и сам себе налил саке в опустевшую чашечку. — Значит, она говорила: «Еду во дворец»…
— Да.
— Значит говорила: «Доеду за семь дней»… — бормоча, Сэймей поднес к губам чашечку. — Как интересно…
— Разве ж это интересно? У меня-то из-за этого проблемы.
— В чем проблемы?
— В том, следует ли почтительно донести об этом до ушей императора, или нет.
— А, и правда! Если дело в таком виде, как сейчас, дойдет до императора, наверное что-нибудь придут сказать и мне, а раз пока ничего нет, значит императору еще ничего не рассказали.
— Да.
— Вот как.
— Меня вчера позвали к Норихире. Ну, и он мне рассказал все это. И просил совета, что теперь делать. Потому-то сейчас знаю только я.
— И что будешь делать?
— Вот, пришел к тебе за советом. Если это в бреду сказал вор, то до императорских ушей тоже достигнет. Если тебя еще не позвали, значит Император не обратил на это такого уж внимания. Но если придворный видел того же демона, и к тому же сожран один его слуга, то и император не сможет остаться спокоен.
— И почему ты еще не рассказал обо всем императору?
— Вот об этом — отдельно, Сэймей. Я же тебе говорил, что Норихира большой донжуан?
— Ну.
— Дурень Норихира в тот вечер соврал императору, а сам поехал к любовнице!
— Что?
— В тот вечер было полнолуние. Ты же знаешь, что обычно в такие вечера во дворце Сэйрёдэн устраивают любование луной и камерные состязания в стихах.
— Ну, да…
— Если луну не видно, то пишут стихи на тему того, что луна не видна. И Норихира должен был участвовать…
— Ага…
— Норихира, балбес, напрочь забыл об этом, и обменялся с женщинами письмом с просьбой о свидании.
— И он выбрал женщину.
— Чертов Норихира написал императору, что свалился от внезапной болезни и не может прийти на стихотворное состязание, написал парочку угодливых стихотворений, приложил одно зеркало, уподобив его луне, и послал все это со слугой во дворец.
— Хм, хм.
— Стихотворение было такого содержания: «Сегодня облака вышли и спрятали луну. А раз так, то, конечно, состязание не возможно. Потому я пошел за облака доставать луну. Луну-то, цель свою, я в руки заполучил, но от небесного ветра поднялась температура и сам я присутствовать не могу, а вот луну посылаю вам».
— Так, а сам поехал к женщине и повстречал демона.
— Ну и вот, ты же понимаешь, Сэймей! Если говорить про демона, то все узнают про ложь. Вот Норихира и советовался со мной.
— Понятно.
— Сэймей, что делать? — спросил Хиромаса.
— Ну что ж, сейчас я ничего не могу сказать. Пока не увижу повозку своими глазами.
— Увидишь? Повозку?
— Как на счет завтра вечером?
— Завтра вечером мы сможем ее увидеть?
— Скорее всего сможем увидеть на перекрестке Большой дороги Феникса и Третьей улицы в час Кабана.
— Почему ты так уверенно говоришь?
— Потому что! Женщина сказала: «Доеду во дворец за семь дней».
— Да.
— В первый вечер на Восьмой улице, на следующий вечер на Седьмой улице она была?
— …
— И то, что эта повозка исчезала.
— А?
— За это время повозка движется вверх по Большой дороге Феникса.
— Угу.
— В таком случае… Конечно, так как никаких случайных свидетелей не было, нельзя сказать со всей уверенностью, но: на третий день — Шестая улица, на четвертый день — Пятая улица. Сегодня пятая ночь, получается — Четвертая улица.
— Действительно! Вот как! Однако, Сэймей! Почему же эта повозка не может за один день доехать от ворот Расёмон по Дороге Феникса до ворот Судзакумон, входа во Двор, так, единым духом?
— Ну, может, есть по дороге разные дела…
— Получается, Сэймей, если оставить все как есть, послезавтра, то есть на седьмой день, повозка придет ко входу во Двор, воротам Судзкакумон.
— Скорее всего, так и будет, — когда Сэймей ответил, Хиромаса еще сильнее, чем прежде, сжал руки на груди и уставился в сад.
— У нас проблема, — глядя в сгущающуюся тьму сада, буркнул Хиромаса.
— Так я и говорю: пошли завтра, посмотрим.
— Повозку?
— Перед часом Кабана устроим засаду на перекрестке Большой дороги Феникса и Третьей улицы.
— И что-нибудь из этого выйдет?
— Сначала посмотрим. Если это будет нечто слишком уж плохое, то расскажем все императору, и сделаем для начала хотя бы «запутывание сторон света», или же подготовим какое-нибудь особое колдовство.
— Ладно, это твоя работа, на тебя полагаюсь. А еще, Сэймей. Честно говоря, есть еще одно дело, в котором мне нужен твой совет.
— Что?
— Я хочу, чтобы ты мне кое-что объяснил.
— Объяснил?
— Понимаешь, я от женщины письмо… ну, стихотворение… того… получил…
— Стихотворение?! Ты? Ты, Хиромаса, получил стихотворение от женщины?
— Ага. Ладно бы получил, но я же в стихах совершенно…
— Что, поэзия — совсем ни как?
— Да так же, как и твое сю. Путаница одна, — сказал Хиромаса. Сэймей только улыбнулся. Мускулистый Хиромаса сидел с таким видом, что любой бы согласился, что этому мужлану стихи не под силу, но дали бы ему в руки бива, его медиатор создал бы такие звуки, что никто не поверит, что это один и тот же человек.
— Прелести стихов не понимаю, — буркнул Хиромаса.
— Ну, и когда же получил?
— А, так это, помню точно: четыре дня назад. Вечером. Я как раз шел тогда в Тодзи, Восточный храм, чтобы передать туда сутру «Ханнёкё», переписанную императором. Вышел из дворца Сэйрёдэн и пошел. А когда проходил ворота Дзёмэймон, тут все и произошло. Из тени сакуры, что растет перед дворцом Сииндэн, вдруг выскочила девочка лет семи — восьми. И пихнула мне в руки это письмо. А в письмо… Ты представляешь, Сэймей? В письмо был даже вложен цветок горечавки!
— Ого-го! — Сэймей, довольно посмеиваясь, смотрел на Хиромасу. А Хиромаса, чувствуя на себе взгляд Сэймея, еще больше деревенел лицом.
— И вот. Я осмотрел письмо и цветок. Поднимаю голову — а девочки уже ни где нет!
— Хм.
— Быть не может, чтобы такая кроха одна там стояла. Наверняка ее какая-нибудь таинственная принцесса увела обратно во дворец. И тогда я раскрыл письмо. А там оказалось стихотворение!
— Ладно, покажи-ка мне эти стихи, — сказал Сэймей, и Хиромаса достал откуда-то из-за пазухи письмо и передал его Сэймею. Там было написано женским почерком:
Представь: я запрягу печаль. Так что же за сердце привезет Повозка редкого гостя?
— Ого! Ну, понятно, — глядя на стихотворение, кивнул Сэймей.
— Что? Что понятно-то?
— Что ты к какой-то женщине слишком холодно относишься.
— Холодно отношусь? Не помню такого! Бывало, что меня женщины отвергали, но чтобы я — женщину, такого никогда не было! — Хиромаса покраснел. — Сэймей! Объясни, что там написано?
— Ну, все очень просто и понятно.
— А я не понимаю! Потому тебя и спрашиваю! Я в этом мало сведущ, и такая изысканность как обмен стихотворениями чтобы сообщить друг другу о своих чувствах — мне не доступна. Если любишь, шепни «люблю», получи рукопожатие в ответ — вот это мне понятнее. Сэймей, слушай! Не делай вид, что тебе все на свете безразлично. Просто объясни для меня эту песню. — Хиромаса краснел все больше и больше. А Сэймей с интересом разглядывая Хиромасу, начал:
