Белой тьмы. Выпавший снег словно вбирает в себя слабый свет и, превратив его в сияние холодной белой тьмы, распространяет в ночи неверное свечение.
Падает снег, укрывает и засохшие метелки мисканта, и валериану, и кипарис, и гортензии, и кусты леспедеции. И деревья, и травы, буйствовавшие каждая в свой сезон, все они сейчас погребены под снегом.
Вторая половина месяца Симодзуки.
По солнечно-лунному календарю — ноябрь, по солнечному календарю — декабрь.
Утром шел ледяной дождь, но к полудню он превратился в снег с дождем, а к вечеру стал снегом, и только с наступлением ночи наконец-то стал падать хлопьями.
В комнате на татами стоит жаровня, в ней красные угли потрескивают, словно ломаются тоненькие иголочки. По сторонам жаровни сидят двое мужчин. Оба сидят, скрестив ноги. В том, что сидит, оставляя сад по левую руку, с первого взгляда можно узнать воина. Он одет в зимнее «носи», повседневное кимоно из плотной ткани и шаровары — сасинуки. В лице этого человека, которому можно дать лет тридцать пять или около того, есть некая миловидность.
Его высокородие Минамото-но Хиромаса-но Асон.
Напротив Хиромасы — не воин. Даже когда он сидит, по нему видно, как он высок. Глаза карие с синим отливом. Волосы — черные. Кожа — белая. У него такие алые губы, что можно подумать, будто просвечивает кровь, текущая внутри. Очень тонкий нос, и вообще, все лицо напоминает иностранца.
Оммёдзи. Абэ-но Сэймей.
Зима, а Сэймей беззаботно облачен всего лишь в тонкое каригину, так же, как и летом.
И пусть они сидят в комнате, но двери-то всегда распахнуты, и из-за этого холодно так же, как и на улице.
Двое пьют саке. Сбоку от жаровни стоит круглый поднос, а на нем валяются несколько опустевших кувшинчиков из под саке. Стоит как следует лишь один кувшинчик. На подносе, кроме того, есть тарелка грубого обжига, а на ней — сушеная рыба. Двое, подливая себе сами, разогревают сушеную рыбу над жаровней и едят ее.
Ветра нет, но двери стоят на распашку. Температура в комнате не отличается от наружной. Двое, лишь изредка обмениваясь словами, подносят к губам саке и смотрят на тихо падающий снег. Когда мягкий снег, снежинка за снежинкой, касается уже лежащего на земле снега, то кажется даже, что слышен тихий, едва слышный шорох.
В этом заснеженном, выглядящим сухим, саду был всего лишь один, все еще цветущий, фиолетовый цветок. Колокольчик. Этот единственный фиолетовый цветок пока еще был виден, все еще не засыпанный окончательно снегом. Но и его цвет, наверное, скоро скроет идущий снег.
— Какой тихий снег…
Это прошептал Хиромаса. Он не отрывал взгляд от заснеженного сада. Похоже было, что слова слетели с его губ просто так, случайно, ни к кому не обращаясь, и тем более не обращаясь к Сэймею.
— Какой легчайший снег… — Сказал Сэймей. И он тоже смотрел в сад.
— А там что виднеется? — Хиромаса спросил о том, на что последние несколько минут глядел не отрываясь, о чем-то фиолетового цвета, видневшемся в снегу. Сэймей, похоже, сразу же понял, что то за вещь, о которой спросил Хиромаса. — Не колокольчик ли?
— Да.
— А разве колокольчики все еще цветут до такой поры?
— Получается, что среди множества цветков есть и те, что цветут, — тихо сказал Сэймей.
— Хмм, — кивнул Хиромаса. — Вот оно как.
— Да, вот так.
— Хм.
— Хм.
Они хмыкнули, и снова настала тишина.
Снег тихо падал с неба.
Сэймей протянул руку к сушеной рыбе, и, взяв пальцами, подставил ее огню в жаровне. Рыбу принес Хиромаса. Он прошел в ворота усадьбы Сэймея уже вечером.
— Надо же, ты и правда пришел, Хиромаса… — так сказал вышедший ему на встречу Сэймей.
— Ты ведь позвал меня! — ответил Хиромаса.
— А, ну да, так и есть… — не меняя выражения лица только и ответил Сэймей.
Дело было утром. Хиромаса спал в своей комнате. И вдруг послышался голос:
— Эй, Хиромаса!
От этого голоса Хиромаса проснулся. Однако, открыв глаза, он не мог понять, что же его разбудило. До его слуха доносился мягкий звук дождя. «Наверное, дождь», — только и успел подумать Хиромаса, как вдруг, словно подсмотрев его мысли, голос сказал:
— Дождь.
Голос раздавался прямо у изголовья. Хиромаса посмотрел туда, а там сидела кошка и рассматривала Хиромасу. Черная кошка.
— А к вечеру будет снег! — сказала кошка человеческим голосом.
— Сэймей… — прошептал Хиромаса. Ведь голос, который издавала кошка, был похож на голос Абэ-но Сэймея.
— А хорошо бы сегодня, ближе к ночи, выпить по чашечке, глядя на снег… — сказала кошка. Зеленые, блестящие кошачьи глаза смотрели на Хиромасу. — Сакэ я приготовлю, а ты закуски принеси, что ли.
— Ага, — автоматически ответил кошке Хиромаса.
— Хорошо бы сушеной рыбы…
— Понял.
— И еще, кстати, есть одно дело, о котором я бы хотел тебя попросить…
— Что?
— Принеси меч. Хоть длинный, хоть короткий, любой меч «тати», но главное, чтобы это был меч, которым зарубили пятерых — шестерых.
— Что?!
— Есть у тебя? Такой меч?
— Да не то, чтобы нет…
— Тогда прошу. — Сказав так, кошка прыгнула за спину Хиромасе. Хиромаса поскорее обернулся туда, но черной кошки уже нигде не было. Кошка исчезла из запертой комнаты.
Меч, который он принес, так, как ему сказала кошка, лежит сбоку от Хиромасы. Меч, которому довелось убить шесть человек. Убивал не Хиромаса. Отец Хиромасы. Это было десять лет тому назад. Когда нынешний император только-только вступил на трон, в окрестностях столицы бесчинствовала одна банда разбойников. И среди воинов, которых послали усмирить этих разбойников, был отец Хиромасы. Так что те шестеро, которых зарубил этот меч, все были разбойники. Хиромаса не знал, зачем Сэймей ему сказал принести такой меч. Он все собирался спросить, но пока еще не спросил, и только пил саке и любовался заснеженным садом.
Те следы, которые оставил Хиромаса на снегу сада вечером, уже наверняка засыпаны. Вот сколько уже прошло времени. Кроме Хиромасы и Сэймея в просторном доме нет ни души. Как и ночной сад, дом погружен в тишину. Когда Хиромаса приходил в этот дом, ему несколько раз доводилось видеть здесь людей. Но были ли эти люди настоящими людьми, или это были служебные духи — сикидзин — которыми пользуется Сэймей, — этого Хиромасе известно не было. Вполне возможно, что в этом просторном доме человек лишь один — Сэймей, а все остальные — не существа из этого мира, какие-нибудь служебные духи, или мононоке. И даже то, действительно ли этот дом находится на дороге Цутимикадо, на этом самом месте — это тоже Хиромаса переставал понимать, если начинал над этим раздумывать. Бывали минуты, когда он думал, что, может быть, он сам, Хиромаса, единственный человек, который может войти в этот дом.
— Слушай, Сэймей! — сказал Сэймею Хиромаса, глотнув саке.
— Чего? — Сэймей перевел взгляд из сада на Хиромасу.
— Я давно хотел тебя спросить. Ты что же, в этом огромном доме один живешь?
— А если и так, то что же?
— Да я подумал, не грустно ли тебе…
— Грустно?
— Без людей не одиноко ли? — Хиромаса первый раз спросил об этом Сэймея. Вглядевшись в лицо спросившего, Сэймей легонько улыбнулся. Это была первая улыбка Сэймея за сегодняшний день.
— Так как же?
— Ну, может и грустно. Может и одиноко. — Сэймей сказал так, словно речь шла о ком-то другом. — Однако это вовсе не имеет отношения к тому, есть ли в этом доме люди или нет.
— И что?
— Человек — один.
— Один?
— Человек по сути своей таков.
— То есть, человек изначально рожден одиноким?
— Так и есть.
Похоже, Сэймей говорит о том, что по людям он скучает, но это не от того, что он здесь живет один.
— Сэймей! Я не очень понимаю что ты говоришь! — честно признался Хиромаса. — В конце концов, ты — одинок?
— Какое затруднение, — Сэймей криво улыбнулся. Глядя на эту улыбку Сэймея, Хиромаса улыбнулся в ответ.
— А ты чего смеешься, Хиромаса?
