Она еще не говорила Эльфине про «Высший здравый смысл», но время от времени цитировала ей «Мысли», а про себя решила, что подарит ей на свадьбу «Высший здравый смысл» в чудесном переводе Г.Б. Мэйнуоринга.
Эльфина стремительно продвигалась вперед. Мудрые советы Флоры находили самый живой отклик в ее честном сердечке. Небольшая размолвка случилась только из-за стихов. Флора предупредила, что, если Эльфина хочет выйти замуж за благородного джентльмена, со стихами придется завязать.
– Я думала, поэзии будет вполне достаточно, – мечтательно проговорила Эльфина. – То есть если кого-нибудь полюбишь и скажешь, что пишешь стихи, он тоже сразу тебя полюбит. Ведь поэзия – это так замечательно!
– Напротив, – решительно отвечала Флора. – Как правило, молодые люди пугаются, узнав, что девушка пишет стихи. А в сочетании с неухоженными волосами и экстравагантным стилем одежды это почти приговор.
– Я буду писать их тайно и опубликую, когда мне исполнится пятьдесят, – упрямо объявила Эльфина.
Флора с холодным видом приподняла брови и решила вернуться к этому вопросу, когда Эльфина сделает прическу и наденет новое красивое платье.
В третью неделю они вошли, преисполненные надежд. Поначалу Эльфину смущали новые миры, открываемые перед ней Флорой, но мало-помалу она освоилась и расцвела, как пион. Надежды окрыляли ее, и Флора, несмотря на всю свою уверенность, иногда думала со страхом, какой ужас ждет их впереди, если мечты не сбудутся.
Но они должны сбыться! Об этом Флора писала своему союзнику, Клоду Харт-Харрису. Она выбрала спутником на бал его, а не Чарлза, поскольку знала, что должна будет полностью сосредоточиться на Эльфине, а в случае Чарлза некий личный интерес, некий потаенный ток невысказанных слов отвлекал бы ее от главного.
Клод написал, что приглашений надо ждать числа девятнадцатого. В то утро Флора спустилась на кухню, исполненная радостного волнения.
Было половина девятого. Миссис Муривей закончила подметать и вытряхивала половик снаружи, под утренним солнцем. Флора всегда дивилась, видя тут солнце – ей казалось, что лучи не должны пробивать плотную атмосферу скотного двора.
– Чудес-утро, – сказала миссис Муривей и присовокупила, что давно не было такой хорошей погоды.
Флора с улыбкой согласилась, подошла к буфету, достала свой собственный зеленый чайничек (подарок миссис Смайли) и жестяную коробку китайского чая. Она выглянула во двор и, к своей радости, обнаружила, что никого из мужского населения фермы поблизости нет. Эльфина уже ушла на прогулку, Юдифь, надо думать, лежала на кровати пластом, глядя свинцовыми глазами в потолок, по которому уже лениво ползали первые весенние мухи.
Бык внезапно взревел на низкой, темно-багровой ноте. Флора замерла с чайником в руках и задумчиво глянула через двор.
– Миссис Муривей, – твердо сказала она. – Быка надо выпустить. Не могли бы вы мне помочь? Вы боитесь быков?
– Да, – ответила миссис Муривей. – Боюсь. И вы его не выпустите, мисс. При всем моем к вам уважении, мисс Пост, хоть режьте.
– Мы можем направить его к воротам вилами или как там это называется, – проговорила Флора, разглядывая орудие, висящее на стене хлева.
– Нет, мисс, – возразила миссис Муривей.
– Ладно, я открою ворота и попробую его выгнать, – сказала Флора, которая ужасно боялась быков (да и коров тоже). – А вы будете махать на него фартуком и кричать, миссис Муривей.
– Да, мисс. Я поднимусь на второй этаж и буду кричать из окна. Оттуда будет слышнее.
И она пулей взлетела по лестнице раньше, чем Флора успела открыть рот. Через несколько секунд из окна наверху раздался ее пронзительный голос:
– Я здесь, мисс Пост! Начинайте!
Вот тут Флоре стало по-настоящему страшно. События развивались куда быстрее, чем она ждала. На нее накатило отчаяние. Она стояла, покачивая в руке чайник, и силилась вспомнить, что читала про привычки быков. Они бегут на красное. Хорошо, что на ней все зеленое. Они агрессивны, особенно весной (а сейчас середина апреля, деревья в цвету). Они поднимают тебя на рога…
Воротила снова взревел. Звук был резкий, скорбный: в нем слышался болотный, гнилостный дух. Флора пробежала через двор, открыла ворота, ведущие на поле. Потом взяла вилы (или как там это называется) и, стоя как можно дальше от хлева, повернула ими защелку. Дверь распахнулась.
– И-и-и-и-и! Выходи, скотина! – завопила миссис Муривей.
Бык, не поднимая головы, медленно побрел к воротам. Флора осторожно шла за ним, держа вилы наперевес. Миссис Муривей пронзительным голосом умоляла ее, бога ради, быть осторожнее. Один раз Воротила полуобернулся к Флоре, но та решительно выдвинула вперед вилы. Наконец, к ее облегчению, бык вышел через ворота на поле, и Флора захлопнула их в ту же секунду.
– Вот! – проговорила миссис Муривей, появляясь в дверях со скоростью владельца газеты, объясняющего, отчего поддержанный им кандидат провалился на выборах. – Я же вам говорила!
Флора повесила вилы на место и вернулась на кухню сделать себе завтрак. Было девять часов. Почтальон мог появиться с минуты на минуту.
С этой мыслью Флора села завтракать так, чтобы видеть в окно дорогу, ведущую к ферме; она не хотела, чтобы кто-нибудь из Скоткраддеров забрал у почтальона письма, среди которых может оказаться приглашение на бал Кречетт-Лорнеттов.
Увы, как раз когда на повороте дороги показался почтальон, к нему присоединился кто-то еще. Флора тянула шею, силясь разглядеть, кто это. Однако человек был так густо обвешан фазанами и кроликами, что лица было не различить. Он остановился, что-то сказал почтальону, и нечто белое перешло из рук в руки. Обвешанный кроликами Скоткраддер опередил Флору. Она сердито откусила кусочек поджаренного хлеба и продолжила наблюдения. Человек с кроликами на шее приближался к дому, и вскоре Флора узнала Урка.
Хуже было не придумать.
– Мерзко видеть, как сегодняшний обед болтается у кого-то на шее, да? – заметила миссис Муривей, собиравшая поднос с едою для миссис Мрак. – Да и завтрашний, и послезавтрашний.
Урк открыл дверь и медленно вошел в кухню.
Он охотился на кроликов. Его узкие ноздри слегка расширились, вбирая запах крови от семнадцати тушек. Их холодный мех гладил его руки, так что казалось, будто мертвые зверьки молят о пощаде; хвосты пяти фазанов, привязанных к охотничьему поясу, мягко хлопали его пониже спины. Вес двадцати пяти убитых животных (наверняка по карманам у него были рассованы две-три полевки) пригибал его к земле, как тяжелые, налитые кровью корни бессловесного дерева. Он сомлел от убийств, словно сытый лев, лежащий на туше гиппопотама.
Письма Урк держал перед собой и разглядывал их с сонным видом. Флора с возмущением заметила, что на конверте, подписанном аккуратным почерком Чарлза, алеет кровавый отпечаток.
Терпеть это было невозможно. Она резко встала, протянула руку и сухо потребовала:
– Мои письма, пожалуйста.
Урк через стол толкнул ей письма, но одно оставил себе и теперь с любопытством разглядывал герб на конверте. («Господи», – подумала Флора.)
– Думаю, это тоже мне, – сказала она.
Урк не ответил. Он взглянул на нее, потом на конверт, потом снова на нее и лишь затем проговорил, хрипло цедя слова:
– Кто пишет тебе из Окотень-Холла?
– Мария, королева Шотландская, – с прискорбной грубостью ответила Флора и вырвала письмо у него из рук. Она убрала конверт в карман жакета, села за стол и продолжила завтрак. Однако хриплый низкий голос продолжал цедить:
– Думаешь, ты умная, да? Думаешь, я ничего не вижу? Всех этих книжек из Лондона и прочей дряни? Так вот, послушай меня. Она – моя женщина. Она принадлежит мне, как несушка кочету, и никто другой ее не получит, ясно тебе? Она обещана мне бабкой с самого рождения. Когда ей был час от роду, я кровью водяной крысы начертил на ее бутылочке крест и показал, чтобы знала: она моя. Каждый год, в день ее рождения, я носил ее на Крапивную закраину, и мы вместе ждали у старого колодца, когда выплывет водяная крыса. Тогда я говорил: «Помни». Она спрашивала: «Что помнить, дядя Урк?», но она знала. В этом году, когда водяные крысы будут спариваться под боярышником, я назову ее своей. Кто такой Дик Кречетт-Лорнетт? Мальчишка! Вечно с лошадьми, как и его отец. Много раз я лежал в кустах, смотрел на этих дурачков и посмеивался. Мы с водяными крысами умеем ждать своего. Так и зарубите себе на носу, мисс. Эльфина моя. И пусть она такая-разэдакая, я не против, – тут его голос стал таким масляным, что миссис Муривей возмущенно прищелкнула языком. – Я люблю сладкое да нежное. И она моя…
– Это мы уже слышали, – перебила Флора.
– И тому, кто захочет ее у меня отнять, не поздоровится. Мы с водяными крысами своего не отдаем!
– Это они у тебя вокруг шеи? – заинтересованно спросила Флора. – Я ни разу не видела водяную крысу, а тут сразу столько!
Урк угловатым, хищным, вороватым движением отвернулся от нее и вышел из кухни.
