– Папа скоро придет, тогда поужинаем. Чувствую, что-то тебя беспокоит.
– Мам, мне нужны две тысячи рублей, – выпалил я.
– Две тысячи! Ты хочешь машину купить?
– Нет. В общем… у меня долг.
– Ты что, в зары [13] играл? С кем? И проиграл такую сумму? Кто этот бандит? Папа его посадит! Да нет, ты в такие игры играть не стал бы… Или это как-то связано с Мари?
– Ты что! – закричал я. – Не трогай Мари, она святая! Да они сами были готовы мне дать эти деньги, даже заставляли их взять!
– Заставляли? Что случилось, Давид, почему они заставляют тебя брать деньги? Вот сейчас отец придет, и мы во всем разберемся. Хотели людям помочь телефон установить, девушка показалась мне такой достойной, умной, а что получается на самом деле? Всего пара месяцев, как она появилась, и все пошло кувырком!
– Мама, эти люди к моим проблемам не имеют никакого отношения, они просто хотели помочь мне!
– Люди тебя знают два месяца, однажды ты у них переночевал. А потом они предлагают тебе такую сумму, почти двухлетнюю мою зарплату! Это что, так принято у французов? Должна я удивляться или нет? Или ты считаешь, что это абсолютно логично и естественно, да?
Вошел папа, открыв дверь своим ключом.
– Все дома? Где наш молодой боксер? А, свои талоны на усиленное питание расходует… Что-то случилось? У вас напряженные лица.
– Переодевайся, мой руки, я пока на стол накрою, – сдержанно произнесла мама.
– Что случилось, Люсь?
– Сущий пустяк, парню срочно нужны две тысячи рублей. А французы его заставляют взять эти деньги.
– Все не так, мам, дай мне сказать! – вспыхнул я.
– Люсь, а чего ты волнуешься? Что меня поражает – это та прыть, которую проявляют наши возможные будущие родственники.
Папа был в хорошем настроении, он вообще всегда шутил, и ему это, как правило, удавалось.
– По-видимому, – продолжал он, – они хотели купить для молодых небольшую квартиру, ну, предположим, однокомнатную, чтобы наш сын не мотался каждый день по всему городу. Чтобы они с девушкой вместе ходили на занятия, вместе возвращались… обед, понятное дело, они готовить не будут, в один день придут обедать к нам, во второй – к ним. Они же будут очень заняты созданием потомства… Чем плохая перспектива, Люсь?
– Папа, у меня нет настроения шутить. Я хочу, чтобы вы знали: я попал в сложную ситуацию.
– Почему в сложную? Ты же не остался без крыши над головой. У нас четыре комнаты, одну возьмете вы, думаю, и на кухне место для нашей белокурой парижанки найдется. Понятно, что она там появится только для того, чтобы покушать. А я брошу английский и начну заниматься французским. Все очень даже интересно складывается.
– Папа, меня могут выгнать из университета, наказать, даже посадить!
– Что случилось? – отец моментально стал очень серьезным.
Я рассказал всю историю в общих чертах, стараясь поменьше упоминать о Мари.
– И этот артист сейчас в больнице? Есть угроза его жизни?
– Врачи говорят, рана серьезная, но опасность миновала.
– И он требует от вас пять тысяч рублей? Да, это, конечно, немалые деньги. Но опасность кроется в другом – в незаконном хранении огнестрельного оружия, это тоже чистый криминал.
– Знаю, но пистолет – наша единственная серьезная улика. Если дело примет другой оборот, артиста можно посадить именно за незаконное хранение оружия.
– Что вам с того, что артиста посадят? Начнем с того, что пока во всей этой истории он единственный потерпевший. Публика его любит, и этот случай – дополнительная реклама для него, как и для парижанки, за которую два стокилограммовых спортсмена набросились на подвыпившего артиста, еле стоящего на ногах. Один из них применяет излюбленный прием уличных хулиганов, кувалдой-головой ломает любимцу публики носовую перегородку, а другой, уже побывавший под следствием за убийство, правда, совершенное как будто в рамках необходимой самозащиты, наносит человеку глубокое ранение в живот. Дослушай, не делай резких движений. Все там присутствовавшие также подлежат наказанию за то, что не сообщили о преступлении. Но с учетом того, что они студенты и это было в первый раз, их ждет административное наказание, так как, повторяю, фактически они стали свидетелями преступления и никому не сообщили. Понял? Вот так, сын, выступают адвокаты, прокуроры, вот так преподносят газеты. Конечно, нам с отцом Рафы в этом случае на своих должностях не удержаться. Как я могу быть руководителем идеологического фронта, если мой сын, борец-хулиган, наносит трагическому герою, учтите, Русского театра, травму? Может быть, он вообще против того, чтобы в Армении действовали культурные заведения на русском языке? Да еще и родные дяди его отца отличились: один был армянским националистом, убил пристава, а другой, царский офицер, сражался против Советской власти. Не говоря уже о материнской линии, тоже далеко не пролетарской. И вот их потомок сегодня наносит травмы не кому-нибудь, а человеку – проводнику языка великого Ленина, в далекой, мечтающей о независимости и историческом реванше Армении. Вот, мой мальчик, как можно объяснить происходящее. Первый же инструктор ЦК КПСС или Комитета партийного контроля из Москвы напишет такой доклад, что ты сам себя будешь презирать и требовать самого сурового наказания. А если к этому делу еще подключится КГБ, а они обязательно подключатся, им сейчас особо нечего делать, окажется, что Мари – это не Мари, а Мата Хари, засланная в нашу родную социалистическую страну шпионить и разлагать советскую молодежь. Она уже смогла с помощью своей исключительной красоты создать вокруг себя шпионскую сеть с привлечением двух идиотов-спортсменов, юристов, детей высокопоставленных чиновников. Вот так, сын мой. В прежние годы сосланные в Магадан и на Колыму люди имели в сто раз меньше улик против себя, чем вы сегодня.
– Папа, Жюль Верн и другие писатели-фантасты просто дети перед тобой. Ну и фантазия!
– Сынок, я партийный журналист, учти, заслуженный журналист, а вот фантасты, да еще какие, сидят в КГБ и КПК, и притом то, что я сказал, намного логичнее, чем все, за что в свое время увозили в Магадан собирать урожай винограда и бананов. Еще недавно людям предъявляли такие обвинения, которые только последнему дебилу могли показаться обоснованными и разумными.
– Тогда что мне делать? Может, уже не ждать суда и приговора, а сразу купить билет в Магадан и устроить там комсомольскую свадьбу с Мари?
– Не получится, для этого надо сперва принять ее в комсомол.
– Да, в комсомол она не хочет…
Прозвучал телефонный звонок. Я пошел снимать трубку – вдруг это ребята из штаба?
– Давид, это я, Мари, с нашего телефона, первый звонок вам! Поблагодари отца и маму от меня и от моих родителей, я очень рада и признательна! Позвоню сейчас Варужану и Аиде, другим знакомым и подругам. Запиши номер, я перезвоню через час. Еще раз спасибо!
– Мари благодарит за установку телефона от себя и от своих родителей.
– Хорошая девочка, – кивнул папа, – жаль, что не наша.
– Что значит – не наша? Советская гражданка, ну, полуармянка. Она же не виновата, что родилась там.
– Не национальность и не гражданство определяют внутреннее состояние человека, а его предпочтения. Мари и ее семья не нашли в этой стране того, что искали, – человечности и доброты. При первой же возможности они улетят. Попомни, сын, мои слова: они не останутся здесь. Сожалею, но послушайся моего совета, не связывай с этой девушкой свою судьбу, расставаться потом будет сложно. Придется всю оставшуюся жизнь жить со шрамом на сердце…
* * *
Папа и мама нашли необходимую сумму для покрытия моего долга. Собирали по частям у родственников и знакомых под предлогом покупки импортного мебельного гарнитура. Деньги Ваник передал брату артиста, взяв с обоих расписку, что претензий и жалоб они не имеют. Кроме того, братья подтвердили в милиции главную версию произошедшего: что незнакомые хулиганы напали на Леонида на улице и нанесли ему ножевое ранение, что он был пьян и потому не помнит подробностей. Ваник и Рафа пообещали вернуть пистолет, но, получив от Леонида расписку, Рафа внезапно передумал и решил оставить оружие у себя. Мои уговоры сдать пистолет в милицию как найденный на улице никак на него не действовали. Я знал, что маленький дамский браунинг ему очень понравился, и Рафа не расставался с ним – даже в жару он носил пистолет под сорочкой навыпуск или в кобуре на ноге. В общем, сколько я знал Рафу, без оружия он практически никогда не выходил из дома – до браунинга он постоянно носил тот самый охотничий нож, который чуть не превратил происшествие с Леонидом в непоправимую трагедию.
Постепенно частые встречи с Мари и оживленная студенческая жизнь отодвинули случившееся на дальний план. Лишь через полгода Леонид вернулся на сцену. Несколько раз мы с Мари видели его на улице, потяжелевшего и какого-то несвежего. Он делал вид, что не замечает нас, мы, в свою очередь, проходили мимо, делая вид, что не замечаем его. Ваник, несмотря на свой уже солидный возраст – ему было тогда лет тридцать пять, – продолжал с нами дружить. Особенно тесно он общался с Рафой и постепенно превратил того в заядлого мотоциклиста. Когда я в последний раз по его просьбе попытался уговорить Рафу вернуть пистолет и забыть имя Леонида, предупредив, что пока мы это не сделаем, возможность подвохов со стороны Миши остается, разговор закончился острым спором.
