План был очень смелый и имел под собой достаточно оснований. В случае разгрома наших войск у Сарыкамыша противнику открывался почти беспрепятственный прямой путь в Тифлис.
Естественно, что с потерей последнего нашему высшему командованию пришлось бы очень считаться в смысле выделения на Кавказ крупных сил с главного фронта. Заняв Тифлис, турки сравнительно легко могли бы осуществить свой оккупационный план включительно до занятия Бакинских нефтяных промыслов. В последнем случае Энвер-паша возлагал большие надежды на поддержку его операции местным мусульманским населением. Отдавая должное последнему в лояльности к России, нам все-таки и это обстоятельство надо было иметь в виду, так как турецкая агитация в этом направлении работала уже много лет до начала войны.
Столь заманчивый план, сулящий столько надежд турецкому командованию, имел и свою оборотную сторону медали. Технически он встречал много препятствий, и главным из них было неудовлетворительное состояние дорог. Пути следования неприятельских корпусов представляли тип аробных дорог,[72] по сильно пересеченной местности, переходивших зачастую в труднопреодолимые тропы. Суровая и снежная зима еще больше отягощала этот марш, где снежные заносы и метели грозили каждый час прервать движение. Кроме того, противник, обойдя наш фланг и составив угрозу нашему тылу, в свою очередь сам мог оказаться в положении обойденного, при этом очень подвергая серьезному риску свои пути сообщений.
Так или иначе, турецкая армия в начале декабря приступила к осуществлению своей задачи, и к 12 декабря головные части подходили уже к крепости Карс и к Сарыкамышу.
Положение Кавказской армии становилось не только грозным, но и критическим.
* * *Полк медленно поднимался, выйдя из Хоросана, в гору по крутой аробной дороге. Ночь была холодная и ветреная. Падающий еще с вечера снег усилился и бил по лицу до боли какой-то мелкой дробью. Крупа, как называли солдаты этот снег, влезала всюду, за воротники, за рукава и за полы шинели. Дорога оказалась ниже всякой критики. Временами нам казалось, что мы сбились с пути, но следы колес показывали обратное. Наконец мы взобрались на вершину, тут стало не легче. Сильный порывистый ветер пронизывал нас до костей, чуть не сбивая с ног. Дуя в этих местах не переставая по несколько суток, он сносил с вершин гор весь снег в лощины и в овраги, устраивая там заносы. Громыхая по оледеневшим камням, патронные двуколки стали осторожно спускаться вниз. Ветер как будто стих, но зато новое препятствие: мы влезли в снежный сугроб. Поднатужившись несколько раз, кони остановились. Взяв на унос завязшие в снегу двуколки, при помощи людей их наконец удалось вынести вперед.
Дорога опять пошла в гору, а затем опять вниз, и так, казалось, без конца. Я взглянул на часы, было около трех часов ночи. Еще три часа с лишком болтаться в темноте.
Сориентировавшись, я выяснил, что мы двигались на север по хребту, что на правом берегу речки Ханычая. К рассвету дорога свернула с хребта на восток. Одно время мы шли над глубоким оврагом. Снизу доносился шум быстрой речки. Затем дорога пошла круто вниз. Нам надо было перейти на другую сторону оврага и взять направление на Меджингерт. Часам к восьми полк остановился привалом на берегу речки в полуверсте от Чермука. В оставленных домах небольшого хутора расположен был этапный пункт[73] и, кажется, хлебопекарни. На противоположном берегу стоял прибывший ночью мортирный дивизион, который должен был дальше следовать вместе с нами. Внизу было значительно теплее, ветер остался в горах, да и назойливый снег переставал падать. Одно непонятное явление природы поражало глаз: среди оледеневших берегов бурной речки местами росла зеленая трава. Оказалось, что между домами били горячие минеральные ключи, а один из домов представлял баню, где без всяких печей температура даже в зимнее время была достаточно высокой.
Получив горячую пищу и отдохнув часа два, полк выступил в поход, продолжив свой марш на Меджингерт. Он имел теперь в середине колонны мортирный дивизион. Пройдя мост, мы стали подниматься узкой дорогой на противоположную сторону обрывистого ущелья.
Уже больше часа мы вертелись по крутым зигзагам, удаляясь от места привала лишь в вертикальном направлении. Мост и дома постепенно удалялись, как будто вниз, и наконец стали казаться нам как бы игрушечными. Вслед за последним зигзагом гигантский овраг скрылся с наших глаз. Дорога пошла ровнее, но все же продолжала идти в гору на перевал, до которого оставалось еще с час ходу. Небо стало проясняться, и вскоре ослепительное южное солнце засверкало по снежным скатам гор, напоминая о буране прошлой ночи, как о тяжелом сне. Горизонт все время расширялся. Оглядываясь назад, мы стали уже видеть синие верхушки Джилигеля и Азанкейских высот. Впереди, на востоке, пока все было закрыто перевалом, но через четверть часа голова колонны достигла его. Люди головных рот не то чему-то удивлялись, не то радовались. Полный любознательности, я поторопил коня. Когда я оказался на самом перевале, я понял причину их восторга. Перед нами впереди лежал почти весь Соганлуг. Крупные массивы гор с белоснежными вершинами тонули в темной синеве сплошного соснового леса. Одна гора, казалось, хотела превзойти другую, но выше всех их был гордый Суруп-Хач. Он властвовал над всем, горя на солнце остроконечной головой. Дикая, суровая, но величественная природа, она еще привлекательнее казалась для нас, так как она была уже Россией. Может быть, далекой окраиной ее, но все же Россией, которую мы не видели со дня начала войны. Полк остановился на малый привал. Старые солдаты не без гордости объясняли новым топографию панорамы.
– Смотри вперед, – говорил один. – Эта большая гора зовется Суруп-Хач. Левее и ближе к нам Лагер-Медер, а еще ближе, вот эти голые сопки, одна рядом с другой, будет уже Хорум-Даг. За ним идет саша (шоссе), которая сворачивает там внизу на Сарыкамыш, а сам Сарыкамыш будет вон там, за этим лесистым хребтом, в верстах так в пятнадцати от него.
Солдат был прав. Он принадлежал к числу тех, которые в продолжение трехлетней службы переисходили вдоль и поперек всю пограничную полосу, изучив местность включительно до троп. Я подошел к нескольким офицерам 3-го батальона. Они внимательно рассматривали в бинокли Азанкейские высоты, но разобрать что-либо было трудно. Гул артиллерии почти отчетливо доносился до нас. Конечно, нелегко было по одним лишь звуковым впечатлениям судить о бое, но нам казалось, что там, у Джилигеля и Ардоса, происходит что-то важное, чем обыкновенная артиллерийская перестрелка. Послышалась команда «Вперед». Люди зашевелились, торопясь занять свои места в строю.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
