- Хорошо-с… Вот этот, как его… - Гельветов заглянул в лежащую перед ним докладную, - Костин… Ну кто он есть сам по себе? Толковый, хорошо подготовленный, опытный инженер-технолог, всецело принадлежащий Системе. Ни больше, ни меньше. Так у нас плохих-то - нет. Все до единого плод длительного отбора и селекции. Не какой-то там Костин сегодня, так сякой-то Митин - завтра. Этот, простая душа, - сразу кинулся информировать. Махая хвостом и искренне ожидая, что похвалят и дадут косточку. Вполне, кстати, заслуженную… К сожалению. А другой может оказаться себе на уме. Очень себе на уме, и знает, что инициатива наказуема, а в том числе, - какая именно наказуема обязательно. Он промолчит и будет неограниченное время разрабатывать, пока не придумает, что со всем этим делать… Поймите, у нас несколько непривычная для Советской традиции стратегия, не самая лучшая, но зато беспроигрышная: быть впереди всех в любых существующих, перспективных и мыслимых разработках… Так что уничтожать его идею мы не будем. Мы немедленно бросим ее в разработку.
- Хорошо. А с этим-то что делать будем.
- А! - Гельветов небрежно махнул рукой. - На ваше усмотрение. Эй! Эй! - Он вдруг остановился, пораженный неожиданной мыслью. - Вы только без этих ваших… Без крайностей там! Чтоб этого у нас не было! Я ответственно заявляю: поссоримся насмерть, и не факт, что вы окажетесь победителем…
- Ну что вы!? Как можно-с, - Гаряев сосредоточенно уставил глаза в одну точку, и Валерий Владимирович почти физически ощутил исходящий от него азарт особого рода вдохновения, - только вот что… Когда у вас эту его писанину как следует разовьют, вы мне пришлете результат вместе с исполнителем…
- Простите, - по положению с этими материалами категорически запрещено знакомить даже вас.
- Да бог с ними совсем, - раздраженно махнул рукой Гаряев, которому замечание не в тему сломало кайф, - вы все вместе пришлите. Тем более, что в ваших хренотах я не пойму ни слова, даже если наизусть выучу… Есть у вас подходящий человечек?
- Еще какой. Девятнадцать лет. С третьего курса МИФИ украл, договорился, что диплом ему и так дадут. На кафедре Научного Коммунизма и Истории Партии страшно недовольны были. Донос написали!
- Вы это серьезно?
- Ну! Смешно, конечно, но тогда я, помнится, рассвирепел страшно, поговорил на уровне куратора, и попросил по ним как следует дать. И дали, надо сказать, по-настоящему, чтоб другим неповадно было.
- Ого!
- Извините. Надо совершенно беспощадно, придирчиво, в совершенно омерзительной манере, скандально искоренять все, что мешает делу. Чтоб у всех этих дураков даже мысли не возникало прибегать ко всяким там ихним фокусам, когда речь идет о делах нашей Системы. Хорошим нужно быть с людьми умными и полезными. Со всеми прочими совершенно необходимы непреклонность и совершенная беспощадность в сколь угодно несоразмерном употреблении власти, - и тогда все будет в порядке. Все тебя понимают и уважают… Совершенно искренне, кстати.
- Профессор! Из вас вышел бы совершенно исключительный уголовник. Крестный Отец. Смотрели такой фильм? А этот, как его, - он стоил ваших хлопот?
- Да. Еще как. Вообще, к сожалению, в нашем деле чем моложе человек, тем он при прочих равных условиях эффективнее. Будь у нас пятнадцатилетние, они, боюсь, обгоняли бы всех этих маститых и заслуженных в пять-шесть месяцев. Это признак любого совершенно нового дела.
- Так вы пришлете мне этого своего вундеркинда? Я хочу, чтоб он доподлинно понял, чего именно я от него хочу
- О! Огромное вам спасибо… Юрий Андреевич?
- Просто Юра.
- Ну зачем вы так. Возраст не есть эквивалент статуса и значимости… Вам удалось… в сколько-нибудь значительной мере развить идеи из докладной?
- Порядочно, - пожал неожиданно-мощными, покатыми плечами отрешенный, не от мира сего очкарик с редкой белесой щетиной по бледной физиономии, - у него стиль вообще какой-то… дубовый. Сплошные повторы, лишние циклы. А еще он проглядел минимум половину областей применения. Явный не систематик. Навыка никакого.
- Но придумал-то первый!
- Ну, - вундеркинд махнул рукой, - нашли бы не позднее, чем через три месяца систематического поиска. Неизбежно. Но, конечно, молодец. Особенно для технолога.
- Но разницу-то - сумеет почувствовать?
- Хэ… - молодой человек улыбнулся улыбкой одновременно и высокомерной и беспощадной ко всяким там низшим существам. - Да уж хрен-то с пальцем не спутаешь. И ватник с фирмовой дубленкой.
- А нужна? Я ведь все равно собирался о премии похлопотать. И еще… Юрий Андреевич?
- Слушаю вас.
- Строго между нами, - Гаряев чуть развел руками, - совсем-совсем. Дело не то, что секретное, а - достаточно щекотливое, так что вы уж, пожалуйста, - никому.
Проводив вундеркинда, он некоторое время разглядывал документ, насвистывая, как совершенно счастливая птица, а потом подал голос:
- Раечка! Пожалуйста, - состарьте соответствующее количество листочков, да и напечатайте-ка на них вот это… А дату поставьте, скажем, пятнадцатое ноября четыре года назад…
Раечка привычно отпечатала на белых листах желтоватый тон к середке пожиже, к краям - погуще, а поверх набрала указанный текст.
- Товарищ Костин? Распишитесь-ка, Сергей Анатольевич, да примите пакет. Осматриваете печати, значит, собственноручно вскрываете конвертик, и знакомитесь в моем присутствии. Потом, - так же собственноручно, - бумажечку в мельницу извольте…
- Да я в курсе, - рассеянно кивнул головой технолог, - спасибо.
Такого удара он не получал никогда в жизни. Плод его вдохновения оказался жалкой, безграмотной, бескрылой пачкотней по сравнению с тем, что кто-то ослепительный сделал, судя по всему, просто между делом, небрежно, играя чудовищной, прямо-таки тектонической мощью своего таланта, как культурист играет бугристыми мясами… ЧЕТЫРЕ ГОДА ТОМУ НАЗАД!
Контролер поглядел на него, покивал сочувственно и доверительным тоном произнес:
- А на словах меня просили передать, что на настоящий момент эта технология настолько усовершенствовалась, что практически перестала быть собой. Они сказали: "Отменила сама себя". Сам академик Осин сформулировал, а потом еще четыре года сам же и разрабатывал. А это, - он небрежно указал на лежащие перед Костиным листки, - и секретят-то по инерции да еще потому что есть общие правила. Но все-таки просили передать, что вы молодец. Без малейших способностей к композиции уловить таким образом общую тенденцию может только очень крепкий профессионал. Бумажечки - в мельницу, а с вас позвольте расписочку…
Начальник цеха долго, из последних сил, с деревянным лицом терпел, но потом, оказавшись с Костиным наедине, оглянулся и прошипел, задыхаясь от злобы:
- Самый умный, да? В "Сапиенс" захотел? В первачи? А нас тут за тебя… Все перешерстили, во все носы с-совали, ни одной мусорной корзины не пропустили. Каждое лычко мне в строчку поставили. Они - мне, а уж я, - прости покорно, - тебе, интеллектуал сратый! Я тебе покажу, как с рацухами через голову соваться! Ты у меня из Норильска вылезать не будешь… Э, постой-ка, - да от тебя еще и попахивает, кажется? И, говорят, не первый уже день с самого утречка… Или я ошибаюсь?
Эта беседа - вовсе не была предусмотрена изощренным умом полковника Гаряева и всецело являлась результатом частной инициативы начальника цеха.
Сказки все-таки случаются. Тогда, - совершенно смешное время тому назад, - Седьмак дал самому себе Аннибалову клятву что, ежели, значит, чего вдруг да сдвинется с мертвой (просто-таки бездыханной) точки то, он непременно, под любым предлогом вытащит к себе майора Гладилина. И не то, чтобы Магомедов был хуже, а - до зуда захотелось переломать скрытую в глубине души прекрасного летчика тихую, молчаливую, закоренелую безнадегу. Кроме того, слегка стыдясь своих чувств, недостойных истинного коммуниста-интернационалиста, он несколько недолюбливал кавказцев. Совершенно так же, как глухо недолюбливали их, видя на рынках, измордованные службой и очередями служащие и нажившие безнадежную сутулость работяги. Ничего не делают, а как живут, с-суки черножопые! О богатстве кавказцев среди широких масс трудящихся ходили самые фантастические слухи, и нет нужды, что правды в них было процентов, от силы, десять. А они, казалось, еще и провоцировали эти самые массы прямой спиной и вовсе позабытыми в Центральной России повадками хозяев жизни. Не как чиновники, фактические рабы государства, а - по-настоящему, сами по себе. Но главное было все-таки это самое, - совершенно иррациональное желание показать хорошему человеку, в котором вдруг увидел скрытое от постороннего глаза, что не всегда в этой стране все кончается безвыходным тупиком. Но "фармацевты" не подвели, и теперь майор летал на предсерийной "двойке", наслаждаясь полетом, как жаворонок по весне. Двигатель только-только доведенной серии "К" глухо, солидно звенел, как бы намекая, что, в случае чего, он может добавить и еще, - столько, сколько потребуется Повелителю. "Десятка", которая по существу перестала быть "десяткой", превратившись в нечто совсем-совсем иное, плотно "влипала" в воздух на постоянных курсах и в движении ее чувствовалась стремительная, упругая мощь. Подчиняясь любому движению рукоятки, со спокойным, достойным изяществом, без малейшей натуги выделывала такие номера, которых не постыдилась бы и легендарная "тэшка", а в его руках потом добавила еще кое-что и от себя. На удобно изогнутых, - что хотят, то и делают! - экранах по первому желанию, но еще и при необходимости выводилось все, что душеньке угодно, и не только цифирь, но и картинки. Цветные. Про электронный "борт" вообще нечего было и говорить, - слов у него таких не было. Но "фармацевты" не забывали о них, и с каждой неделей бывшая "десятка" становилась все надежнее, экономичнее, прочнее. Все более зорким становилось ее, недавно еще подслеповатое, зрение. А вот в том, что машина стремительно умнела, была уже его, майора Гладилина, непосредственная заслуга, потому что каждый вечер, вне зависимости от того, были в этот день полеты или нет, он уединялся с малахольными ребятами из какой-то конторы, называвшейся почему-то Отдел Легкой Фракции, и вместе они делали все новые программы для неизбежного, неизбывного в те укромные времена "МПБ - 4.ТЧ1024/ ПА", бывшего, помимо всего прочего, тактическим "мозгом" машины. Иртенев оказался на сто процентов прав: после этого изделия от них на-адолго отстали с разработкой новых процессоров, и они смогли всецело посвятить себя разного рода "подкожным" разработкам. А к Седьмаку подошел его двадцатисемилетний представитель у "фармацевтов" и пошептал на ушко что-то такое, от чего он начал вовсю отмахиваться и брызгать слюной. Он разве что только не крестился, и орал:
