Вот почему все вокруг довольны жизнью? Хотя, может, если покопаться, то только делают вид, что довольны. На Серафиме, вон, тоже не написано, что ее только что бросили. Мало ли, почему плачет. Может, зуб болит.
Она поспешно промокнула остатки слез платком и трубно высморкалась. Сидевшая рядом бабка, до этого с сорочьим интересом косившаяся в Симину сторону, вздрогнула и перекрестилась.
Итогово шмыгнув, Серафима начала восстанавливать макияж. В сумерках утекавшего на закат дня процесс шел проблематично, но помогала шальная мысль: когда кажется, что все потеряно и надежды нет, как раз и открывается второе дыхание. Вот вдруг именно сейчас, врезав от души и полюбовавшись результатом, экспериментаторша-судьба решит осчастливить великомученицу? А она вся в разводах туши и опухшая, как переваренная сарделька.
У остановки призывно бибикнул автомобиль.
– Что-то слишком быстро, – мелькнуло в Серафиминой голове трусливое сомнение. – Неправдоподобно.
К машине тут же, уверенно повиливая тощим задком, направилась тонконогая блондинка. Джинсы, больше похожие на две трубочки для коктейля, свободно болтались на ее конечностях.
«Надо же, и никаких комплексов!» – завистливо подумалось Симе.
Бабка сплюнула, а стоявший неподалеку одышливый толстяк вдруг перестал пыхтеть и засопел в другой тональности.
Когда блондинка изогнулась грациозной дугой, отчего ее коротенькая куртенка задралась, обнажив дистрофичную талию и выступающие острые позвонки, а джинсы сползли, явив миру углы тазовых костей, на одном из которых было вытатуировано нечто брутальное, бабка с дребезгом захихикала, а мужик выдохнул и зажмурился.
– Везет же, – отвернулась Серафима. – А мне вот не бибикают.
Но, как выяснилось, бибикали именно ей.
Недовольно отлепившись от дверцы, девица процедила:
– Дама, это вас.
– Меня? – встрепенулась Сима, но тут же солидно нахохлилась и, демонстрируя высокомерное удивление, медленно и нехотя пошла к машине. От неожиданности она даже не обиделась на «даму». Какая она дама?! Девушка на выданье! В самом соку, можно сказать.
Как чувствует себя начинающая актриса, поднимающаяся на сцену за неожиданным «Оскаром» и смачно падающая, не дойдя до заветной статуэтки, под прицелом сотен фотоаппаратов и камер? Примерно схожие ощущения испытала Серафима, увидев за рулем не мускулистого блондина, не брутального шатена, а мелкую наглую брюнетку из Антошиной постели.
– Ну здравствуй, Разуваева, – ухмыльнулась нахалка. – То, что ты меня не узнала, списываю на шоковое состояние. Я тебе, кстати, тоже не обрадовалась сначала. Не надо на меня так зыркать, дыру протрешь.
– Сначала? – мрачно переспросила Сима. – А сейчас что, передумала и решила продолжить приятное знакомство?
– Не хами. Между прочим, этот скунс мне целый месяц мозги пудрил и врал, что безнадежно женат на Медузе-горгоне. Так что мне сейчас тоже плохо. Считаю, что нам надо выпить. Кстати, если твой мозг все еще в тумане, то напоминаю: я Даша Малашкина. Память освежилась?
– Дашка? – потрясенно округлила глаза Серафима.
– Давай я сразу угадаю: ты меня не узнала, потому что я дико похорошела, а вовсе не потому, что я стала старой страшной обезьяной.
– Дашка, сколько лет, сколько зим.
– Много, Сима, много. Так много, что челюсти сводит от тоски и печали. Ты хоть помнишь, что в мае десять лет, как мы школу закончили?
– Ну помню. В смысле, вспоминаю иногда.
– И как?
– Чего?
– Как была тормозом, так и осталась, – вздохнула Даша. – Встреча выпускников будет. Чуешь, чем пахнет?
– Чем?
– О, как все запущено-то, – сдвинула красивые брови Дарья. – Тебе что, есть чем похвастаться? Семья, карьера?
– Ну я как-то не думала.
– А ты подумай. А вот представь, приходишь ты на встречу: этот крутой бизнесмен, эта артистка, эта директор, а какая-нибудь Анька Зиновьева – вообще жена олигарха! А мы где?
– Где?
– В Караганде! Два ничтожества, без денег, счастья и перспектив.
– Ну почему? Перспективы есть всегда.
– Ага, – трагически скривилась Даша. – Все дело в их качестве. Попасть на кладбище – тоже перспектива. Но кого она обрадует?
– Нет, ну встретиться-то все равно будет приятно. – Серафима никогда не задумывалась о том, что ее можно расценивать как «ничтожество без денег, счастья и перспектив». То есть сама про себя она, может, и думала нечто похожее, но никогда не предполагала, что то же самое про нее может сказать абсолютно посторонний человек. Одно дело – знать про то, что у тебя вставная челюсть или чирей на заднице, и совсем другое – продемонстрировать это на людях. Особенно покоробило напоминание о Зиновьевой. Эта девица постоянно изводила ее насмешками и даже играючи разрушила зародившийся намек на первую любовь с мальчиком из параллельного класса. Как этого Ромео звали, Серафима уже не помнила, в память врезалось лишь одно: когда кавалер дозрел наконец пригласить ее на танец на школьной дискотеке, Анька перехватила его на подходе и что-то зашептала, приобняв обалдевшего от неожиданного счастья парня. Они ходили вместе целую неделю, после чего Зиновьева нашла новый объект для флирта. А Сима потеряла веру в мужчин.
Анька никогда ей не нравилась: бесстыжая, высокомерная, хамоватая. У нее все всегда получалось: если не выучить – то списать, если не заинтересовать – то соблазнить, если не стать первой красавицей – то хотя бы оставаться самой популярной и обсуждаемой. Она пользовалась успехом у старшеклассников, у одноклассников и даже у учителей. При этом никто не мог сказать точно, был ли у нее с кем-то настоящий роман, в том самом полном смысле этого слова, который вкладывают в этот термин неопытные, но уже дозревшие школьницы.
Красавицей как раз считалась Даша. Наверное, поэтому она тоже не любила и с такой неприязнью вспоминала Зиновьеву.
Кстати, наверное, потому Дашу так волновала встреча выпускников, что негоже первой красавице школы оказаться на второстепенных ролях. Хочется прийти королевой. Такой, какой уходила, какой ее запомнили, а не отчаянно пыжащейся неудачницей.
– Даша, да я бы рада тоже удивить бывших одноклассников, только нечем. И, думаю, большинство просто живет, ничего особого не добившись. Так что нет повода так уж переживать.
– Это уверенности в твоем голосе нет, – отрезала Малашкина. – Или ты считаешь, что ничего страшного, когда за твоей спиной сочувственно перешептываются? Когда снисходительно жалеют, а в душе радуются: а я-то – на горе, а эта-то – в болоте. Не хочу в болоте, хочу на самолете. Чтобы под его серебристым крылом остались все, а я буду искренне жалеть и сочувствовать. Я ж добрая, я умею. Чисто теоретически, если будет такая возможность. Надо, Сима, стремиться в космос, чтобы достичь хотя бы вершины какого-нибудь холмика. Жизнь всегда дает меньше, чем хочешь, чем просишь и чем заслужил. Чем меньше хочешь, тем меньше получишь. Загребай руками все, тогда хоть горстка, а твоя будет.
