«Любопытно, — подумал Грис, — но вождь революции, поставивший целью свергнуть Карреру, этот бледный, одетый во все черное странный человек, что сидит сейчас в углу, вцепившись длинными, худыми руками в подлокотники кресла, все еще для меня загадка».
— Где вы намереваетесь высадить первый десант? — спросил он и тут же спохватился: — Нет! Не говорите! Лучше, если я не буду этого знать.
— Я не оставлю вам никакой письменной информации, но вы должны иметь хотя бы общее представление о наших планах. Почти весь сержантский и по крайней мере на две трети офицерский состав гарнизонов Пуэрто Эсмеральды, Сан-Фернандо, Оуро Верде, Лос-Платанос, Парамо и Соледад-дель-Мар на нашей стороне. При известии о нашем первом десанте они тотчас восстанут. Кроме того, в некоторых странах есть определенное число эмигрантов из Сакраменто, которые хорошо вооружены, обучены и готовы к вторжению. Если наш план не удастся, мы поднимемся в горы и партизанской борьбой постараемся пробудить национальное и мировое общественное мнение. Едва революционные войска вступят на родную землю, начнутся волнения в университетах, на фабриках, на улицах городов и в сельских районах. Это будут саботаж, пассивное сопротивление и прочие подобные акции. Если же гарнизон Пуэрто Эсмеральды сразу перейдет на нашу сторону, что весьма вероятно, победа будет молниеносной.
Леонардо Грис подошел к окну и выглянул наружу. Не заметив ничего подозрительного, он вернулся к гостю и спросил:
— А чем я могу помочь движению?
— Продолжайте публиковать свои статьи, доктор, и делать доклады. Старайтесь, чтобы официальные и общественные круги этой страны узнали правду о положении в Сакраменто — это очень важно для успеха нашего освободительного движения.
— Директорам газет, видимо, уже надоели мои письма. За последнее время многие из них не были опубликованы…
— Что ж, остаются доклады. Ваша трибуна, с которой вы можете говорить. Да и одно ваше присутствие здесь, доктор, немаловажно.
В знак согласия профессор кивнул.
— Выпьете кофе? — вдруг спросил он, будто кофе мог растопить лед наступившего молчания.
— Нет, спасибо. От кофе у меня бессонница.
«Странно! — подумал Грис. — Это наша третья встреча, а между нами не возникло ничего, что хоть немного напоминало бы дружбу или откровенность. Кто виноват? Я или он? Или мы оба?» Грис взглянул на Мигеля Барриоса, и ему показалось, что тот уже сидит на троне или, вернее, в кресле президента республики Сакраменто.
Издалека донесся вой сирены. «Наверно, пожар», — подумал профессор и вспомнил рассвет, когда так же протяжно завывали сирены и из окна мексиканского посольства он смотрел на отблески пламени, охватившего со всех сторон город.
Молчание продолжалось, и Грис стал перебирать в уме то, что слышал о Мигеле Барриосе: этот человек сидел в тюрьме и немало пострадал от притеснений и издевательства полицейских Карреры.
Нарушил молчание Барриос:
— Мне известно, что вы в хороших отношениях с одним из секретарей посольства…
— Да, с Пабло Ортегой. Это он в ночь, когда пал Морено, с риском для жизни доставил меня в посольство, где я и попросил убежища. Ему я целиком доверяю.
— Сын крупного помещика. Отпрыск одного из могущественных семейств, которые правят нашей страной и несут горе нашему народу. Все они — лакеи «Шугар эмпориум» и ЮНИПЛЭНКО.
— Уверяю вас, Пабло отнюдь не гордится своим происхождением и в глубине души на нашей стороне.
— Нетрудно вести себя так, когда живешь в Вашингтоне, получаешь хорошее жалованье и ездишь на дорогой машине. Хорошо, если б эти чувства и политические взгляды, которые, как вы выражаетесь, кроются в глубине его души, поскорее вышли наружу и превратились в конкретные действия. Только тогда я поверю, что он на нашей стороне.
— Лишь время подтвердит или опровергнет мое мнение о Пабло Ортеге.
— Впрочем, хватит о нем. Вы знаете Роберто Валенсию?
— По-моему, слышал это имя.
— Он настоящий революционер и будет моей правой рукой.
Грис снова сел. Теперь он вспомнил Валенсию, который в студенческие годы занимался пропагандой революционных идей в университете и не раз подвергался арестам.
— У Валенсии светлая голова, — продолжал Барриос, — он знает, чего хочет, отлично изучил тактику партизанской войны. В общем, это человек мыслящий и в то же время способный действовать, что теперь редко встретишь.
Грис рискнул задать вопрос, о котором тотчас пожалел:
— Можете ли вы точно сказать, когда начнется вооруженное восстание?
Барриос ответил не сразу.
— Месяца через два-три. Оно должно вспыхнуть перед ноябрьскими выборами. Все говорит о том, что Каррера готовится произвести государственный переворот, распустить конгресс и арестовать своих противников, лишь бы остаться у власти и не допустить выборов. Ему нужен предлог… — Он поднялся. — Ну ладно, я пойду. Наверно, в следующий раз мы увидимся только в Серро-Эрмосо…
В этих его словах было больше торжественности, чем надежды.
— Вы хотите еще о чем-то меня попросить?
— Нет. Просто я хочу сказать вам, доктор Грис, что, если мы решим создать эмиграционное правительство Сакраменто, вам будет поручено возглавить его.
— Можете на меня рассчитывать. И спасибо за доверие.
Он помог Барриосу надеть пальто.
— Не знаю, помните ли вы, профессор, что моя жена и дети убиты полицией…
— Очень сожалею! — растерянно прошептал Грис.
— Я тоже очень сожалею, доктор, поверьте мне. Но сейчас не время для соболезнований и сантиментов, сейчас время действовать и ненавидеть.
«И обязательно ненавидеть?» — хотел было спросить Грис, но удержался.
— Одну минутку, — сказал он, снова подошел к окну, высунулся наружу и внимательно посмотрел по сторонам. Улица была пустынна. Грис вернулся к гостю. — По-моему, надо сделать так: я выйду сейчас и пойду к реке. Через пять минут после меня выйдете вы и пойдете к центру. Если человек в светлом плаще здесь, он наверняка увяжется за мной.
Барриос кивнул. Грис надел пальто, и они спустились вниз. У дверей на улицу Барриос сказал:
— Я думаю, что вскоре вы узнаете обо мне из газет…
Они пожали друг другу руки. Первым вышел Грис.
Часть 2. Празднество
12
Билл Годкин полагал, что человек обретает естественность, простоту и свободу, лишь когда, вернувшись вечером домой, сбрасывает маску, которую вынужден носить в обществе, снимает с себя одежду, в которой ходил целый день, и надевает старые брюки и разношенные ботинки. Именно поэтому шеф латиноамериканского бюро Амальгамэйтед Пресс чувствовал себя не в своей тарелке, когда вечером в пятницу входил в посольство республики Сакраменто, одетый в костюм из тёмно-синей саржи, лучший в его скромном гардеробе вдовца, мало заботящегося о своей внешности. Билл прекрасно понимал, что костюм его плохо отглажен, а галстук, пожалуй, слишком яркий. (Рут говорила, что галстуки красноватых тонов идут к костюмам любого цвета.) Ботинки, которые он сам чистил, немного жали. Побрился Билл наспех всего лишь полчаса назад, поэтому его чувствительная кожа была покрыта маленькими ссадинками, которые горели под рукой, когда он касался щёк и подбородка. Годкин не любил многолюдных сборищ и всегда норовил забраться в угол потемнее в компании двух-трёх друзей. На дипломатические приёмы он ходил только по долгу службы.
Некоторое время Билл стоял в вестибюле посольства со шляпой в руке и погасшей трубкой в кармане, мечтая о том, чтобы у него не спросили пригласительного билета, который он забыл не то дома, не то в бюро.
К нему подошёл Мишель; слегка поклонившись, он осведомился об имени гостя, чтобы сообщить о вновь прибывшем господину послу, который стоял у двери зала в окружении сотрудников посольства. Мажордом ещё раздумывал, не переспросить ли: Бодкин или Годпин, когда Габриэль Элиодоро заметил журналиста и, направившись к нему с распростёртыми объятиями, воскликнул: «Дружище! Сколько лет!..» В его голосе было столько радушия, что растерявшийся Годкин на минуту почувствовал себя важной персоной. И всё же встреча эта была приятной для Годкина, несмотря на весьма тёмные истории, которые он слышал о после.
Посол взял шляпу из рук журналиста и, словно мяч, кинул её мажордому, который поймал этот чёрный бесформенный предмет, ни на минуту не утратив европейского высокомерия.
— Прошу вас, Годкин, — сказал Габриэль Элиодоро, взяв его под руку. — Будьте как дома и не уходите, не поговорив со мной. Нам есть о чём потолковать…
Посол представил Годкина даме, стоявшей рядом с ним.
— Сеньора Виванко, сегодня она выполняет роль хозяйки дома.
Годкин пожал руку смуглой красавице и подумал: «Господь щедро одарил её. Впрочем, скорее дьявол. Но у посла хороший вкус». Росалия же представила его мужчине, который стоял следующим в шеренге служащих посольства.
