— Я вас знаю, — пробормотала австрийка, указав на него длинным и худым указательным пальцем и кокетливо прищурившись.
— Конечно, знаете, сеньорита.
— Вы чилиец, не так ли?
— Нет, сеньорита, я…
— Не говорите, я сама отгадаю. Эквадорец!
— Нет, — ответил Пабло, сохраняя серьёзный вид, несмотря на гримасы, которые строил Гонзага, стоявший за спиной Августы.
— Мексиканец?
— Нет.
— Но вы дипломат…
— Да.
— Перуанец?
— Нет.
— Тогда, наверно…
— Я из Сакраменто.
— Да-да, я знаю ваше лицо. Меня зовут Августа, а вас?
— Ортега. Пабло Ортега.
— Очень приятно. — Девушка протянула руку, которую Пабло не задержал долго в своей.
Вдруг лицо Августы Шнейдер просветлело: она заметила супругу тайваньского посла, пользовавшуюся большим уважением в дипломатических кругах Вашингтона. Забыв о Пабло, она направилась к китаянке.
— Миссис Као!
— Спасены, — вздохнул Ортега.
— Нет, теперь пришёл мой черёд, — смиренно сказал Гонзага. — Появилась моя «возлюбленная», бог покарал и меня.
Миссис Патриция К. Вудворд — ей было уже под семьдесят — принадлежала к числу самых известных дам американской столицы и гордилась своей дружбой с супругой президента. Испытывая материнскую нежность к латиноамериканцам, она изучала испанский язык вместе с жёнами конгрессменов и, как говорил Гонзага, после трёх лет занятий едва освоила несколько фраз, вроде: «Buenos dias, amigos!», «Hasta la vista», «Que rico!», «Muchas gracias!»
Она схватила Пабло за подбородок и, потрепав, сказала:
— Вы мне очень нравитесь, Паблито, но, откровенно говоря, Гонзагу я люблю больше всех. Я хочу представить его одной очаровательной девушке: этот закоренелый холостяк должен жениться. Пошли, Орландо!
Они направились в большую столовую, где был накрыт стол. Пабло проводил их взглядом. Высокая, худая, с морщинистой, обвисшей, несмотря на множество пластических операций, кожей, с крашеными волосами, отливавшими красным цветом, миссис Вудворд была вся увешена экзотическими украшениями. Она вообще питала страсть к ожерельям, браслетам и серьгам, вывезенным из Африки, Полинезии и Малайзии, где их носили как амулеты. Красилась и одевалась она настолько крикливо, что Пабло всегда казалось, будто перед ним актриса, которой дали роль вульгарной мещанки.
Ортега повернулся, чтобы идти в вестибюль, и очутился лицом к лицу с мисс Кимико Хирота.
— А! — воскликнул он, пожимая протянутую японкой руку. — Когда вы пришли?
— Несколько минут назад.
Черноволосая, блестящая головка едва доставала до плеча Пабло, а круглое личико Кимико Хирота, очаровательное, как у фарфоровой куколки, будило в нём братскую нежность; впрочем, настойчивость её невинных раскосых глаз заставляла Пабло волноваться совсем по-иному.
Ортега остановил официанта.
— Что будете пить?
— Имбирное пиво.
Он отыскал на подносе бокал с пивом.
— Мы должны условиться выпить как-нибудь чаю, — сказал Пабло, рассеянно поглядывая на дверь зала.
Всё шло отлично. Голова больше не болела, он ждал встречи с Глендой, чей образ весь день преследовал его, пьяня и возбуждая, хотя сегодня он ничего не пил.
— Вы должны мне хайку, — прошептала мисс Хирота, и Пабло вручил ей листок бумаги.
Зима Твёрдым, синим пятном На белом снегу — Мёртвая птица.
Кимико долго читала, потом проговорила, не поднимая головы:
— Как это грустно!
— Согласен. Но это правда. Прошлой зимой я сам наблюдал эту картину из окон посольства.
— Но ведь сейчас весна! — воскликнула Хирота.
Однако Пабло уже не слушал японку — его взгляд снова был устремлён на двери зала.
— Вы ждёте кого-нибудь? — спросила Кимико.
— Одного знакомого, вернее — знакомую. Она здесь никого не знает, поэтому я должен её встретить.
Он поклонился, осторожно коснувшись руки мисс Хирота, словно хрупкой дорогой статуэтки, и добавил:
— Разрешите, я вас покину на минуту? Будьте как дома, я сейчас вернусь.
Кимико кивнула, словно послушный ребёнок. Она стояла там, где её оставил Пабло, и листок, который он дал, казался ей тяжёлым, будто мёртвая птица.
13
Когда начали прибывать первые гости, Габриэль Элиодоро Альварадо, по просьбе Клэр Огилви и согласно протоколу, стал во главе шеренги сотрудников посольства. Однако он весьма напоминал непокорного норовистого коня на старте, готового в любую минуту ринуться вперёд. Время от времени Габриэль окидывал взглядом зал… Поначалу всё казалось ему забавным: он даже придумал игру, угадывая, кто приедет следующим, и с интересом знакомился с представителями дипломатического мира Вашингтона, будто демонстрирующими разнообразие рас и народностей.
Но по мере того, как зал наполнялся гостями и шум голосов становился всё громче, церемония знакомства стала надоедать Габриэлю. Он забеспокоился, как человек, купивший билет на спектакль, и боящийся пропустить первый акт. Неужели он не сможет участвовать в празднике, который даётся в его честь? Наконец не в силах более противиться искушению, он попросил Молину занять его место…
В зале, заполненном теперь до отказа, всё блистало и переливалось яркими красками: наряды женщин, роспись на потолке, парча обивки, а в зеркалах бесконечно множились огни громадной люстры и канделябров. Всё это доставляло послу Сакраменто наслаждение не только эстетическое, но и чувственное. Он с наслаждением вдыхал аромат духов, к которому примешивался запах вина, дым сигар и сигарет, его приятно волновала обстановка приёма, где собралось много красивых, хорошо пахнущих женщин… Дрожь пробежала по телу Габриэля. Чёрт возьми! Вот это праздник!..
К нему подходило множество людей, и те, кто говорил по-испански, восторгались меблировкой посольства и приёмом. Габриэль Элиодоро благодарил. Если подходила женщина, да к тому же хорошенькая, он целовал ей ручку; если это был мужчина, Габриэль дружески похлопывал его по плечу, и снова отправлялся разгуливать по залу.
— Вы что-то ничего не пьёте? — обратился он к высокому белокурому господину, стоявшему со скучающим видом. Тот, вежливо пожав плечами, пробормотал:
— Sorry, sir, I don» t speak Spanish.
— О'кей! — воскликнул посол и подозвал проходившего мимо официанта: — Эй, приятель! Подайте-ка что-нибудь нашему другу! — Официант тоже не знал испанского, однако правильно понял жест гостеприимного хозяина.
Ответственный чиновник правительства Доминиканской Республики, выпивший три коктейля, отчего у него заблестели глаза и развязался язык, подхватил Габриэля Элиодоро под руку и, отведя к одному из зеркал, не очень уверенно проговорил:
— Мой дорогой посол, а что, если мы объединим вооружённые силы наших стран и вторгнемся на Кубу? Как вы смотрите на это?
— А ведь это идея, дружище! — Посол улыбнулся, решив обратить всё в шутку. — Только кто будет финансировать операцию? Уж не гринго ли?
— А почему бы нет? Это в их интересах, просто они не понимают! — С унылым видом доминиканец покачал головой. — Тупицы! Благодетель покупал у них самолёты, танки, пулемёты, боеприпасы… А что делает Пентагон? Рекомендует Эйзенхауэру наложить эмбарго на поставки военного снаряжения в зону Карибского Бассейна! — Он с силой сжал руку Габриэля. — Но я вот что вам скажу, дружище: наш военно-воздушный флот сильнее кубинского. У нас восемьдесят боевых самолётов, из них более пятидесяти — реактивных. У кубинцев же всего шестьдесят, а то и меньше, уверяю вас. Мы должны осуществить вторжение на Кубу, пока не поздно. Поверьте мне, этот бородач — коммунист. Хоть он и отрицает это, но он попал под влияние простонародья. Сейчас самое время! — закончил доминиканец с пророческим видом и внезапно покинул собеседника, бросившись за официантом, который проходил мимо с подносом, уставленным бокалами.
Габриэль Элиодоро посмотрелся в зеркало и поправил галстук. Если Трухильо всерьёз думает, будто кум Каррера ввяжется в подобную авантюру, он просто помешался.
Посол отошёл от зеркала и очутился в самом центре зала под люстрой. Интересно, из какой страны этот элегантный негр в европейском костюме, но в маленькой шапочке? Из Гвинеи? Или Ганы? Нет, из Ганы вон тот, в белом балахоне.
Критическим взглядом Габриэль окинул маленькую китаянку, беседовавшую с женой пакистанского посла. Его внимание привлекла ножка, заманчиво выглядывавшая из-под укороченной с одного бока юбки. Однако при ближайшем рассмотрении ножка оказалась слишком тощей, как и сама китаянка. Не понравилось Габриэлю и её лицо, желтовато-бледное, с узкими глазами.
Какой-то господин с чёрной бородкой («Держу пари, индиец!»), длинными, как у женщины, волосами, в чалме, но в европейском костюме приблизился к Габриэлю, пожал ему руку и что-то сказал по-английски или по-французски. Габриэль улыбнулся в ответ и на всякий случай воскликнул:
