Высокие боевые награды получили и многие другие красногорцы, сражавшиеся в лыжных отрядах.
В войну гарнизон форта вступил слаженным воинским коллективом, готовым к самым серьезным испытаниям...
Неприступный редут
Утром 7 ноября я познакомился с личным составом батареи. Стоя перед строем и вглядываясь в лица бойцов, я старался подавить в себе чувство невольной озабоченности. Как-то пойдет наша совместная служба? Я не был свидетелем того, как складывался этот боевой коллектив, не проникся еще ощущением его традиций и привычек. В неизбежном процессе притирания друг к другу возможны и шероховатости, и осложнения. Удастся ли их избежать, быстро стать и частицей этого коллектива, и его авторитетным главой? По своему, хоть и не очень большому, опыту я знал, что все это далеко не праздные вопросы.
А на меня, в свою очередь, смотрело несколько десятков пар глаз изучающих, выжидающих, любопытных. Их внимание привлекла и моя общевойсковая одежда, и не очень, по-видимому, уверенное выражение лица. Казалось, они спрашивали: "Каким же ты окажешься, наш новый командир? Будешь ли ты стоить уважения и доверия или между нами останется непреодолимый рубеж строго официальных отношений? Сумеешь ли ты стать тем, кем мы хотим: не только твердым начальником, но и старшим другом, умным наставником, человеком, за которым идут в огонь и в воду?"
Преодолев минутное замешательство, я представился: назвал себя, свою предыдущую должность и место, где мне пришлось воевать. Выразил удовлетворение по поводу того, что мне доверили командовать таким заслуженным подразделением, отлично зарекомендовавшим себя еще во время боев в составе Лужского сектора. Прочитав праздничный приказ командира форта, я поздравил бойцов с двадцать четвертой годовщиной Октября и высказал уверенность, что мы ознаменуем ее новыми боевыми достижениями в борьбе с немецким фашизмом. В ответ прокатилось гулкое "ура".
Потом слово взял комиссар батареи. Он прочел выдержки из доклада Сталина на торжественном собрании в Москве и призвал сержантов и краснофлотцев приумножить усилия в борьбе с ненавистным врагом. И снова над строем прогремело "ура".
Строй распустили. Я обошел огневую позицию. Все орудия были в полной готовности открыть огонь. В глаза бросался четкий, отлаженный порядок, та внутренняя, непоказная дисциплина, без которой невозможен боевой успех.
А затем слушали по трансляции передачу из Москвы, с парада на Красной площади, слушали речь Сталина. Это вызвало изумление, гордость, дало заряд такого хорошего настроения, какого все мы не испытывали давно. И невзгоды сегодняшнего дня как-то отодвинулись под напором оптимизма, никогда не угасавшей веры в нашу победу.
Вечером Кирпичев принес в нашу комнату посылки - на каждого по одной.
- От кого?-не понял я.
- Со всей страны идут, - объяснил комиссар.- Шлют люди из тыла на фронт, в действующий флот. Балтику тоже не забывают. Вот мы и получили по подарку на каждого бойца.
Вскрыв посылку, я обнаружил в ней кусок сала, мыло, махорку, шерстяные носки, рукавички и кисет. Была туда вложена и записка, написанная круглым, неустоявшимся почерком: "Дорогой боец! Ты меня не знаешь, но это ничего. Наш папа на фронте. Он уже три месяца ничего не пишет. Мы с мамой убирали картошку, выполняли по две нормы. Сейчас работаем на Н-ском заводе и тоже даем по две-три нормы. Ты за нас не беспокойся, воюй хорошо, а мы все сделаем для победы. Может быть, наш папа ранен. Отомсти за него фашистским гадам. Женя".
Я отложил записку. Защемило сердце. С особой остротой представились мне трудности жизни в тылу, от имени которого со мной говорил незнакомый подросток Женя (кто он - мальчик или девочка, я так и не узнал). В который уже раз пришло чувство беспокойства за жену и дочку. И как хотелось скорее подать команду "К бою!".
Команда эта прозвучала на следующий день, 8 ноября. Батарея получила боевую задачу уничтожить скопление противника в деревне Керново.
К этому времени я уже хорошо уяснил себе следующее. Кольцо противника, окружившего ораниенбаумский пятачок, местами приближалось к нам километров на двадцать, местами отстояло на 24 километра. Дистанция эта не была случайной. Именно на расстояние до 25 километров могли бить 305-миллиметровые орудия снарядом образца 1911 года. Был еще снаряд образца 1928 года.
С ним дальность стрельбы достигала сорока двух километров. Но таких снарядов имелось значительно меньше. К тому же каждый выстрел ими вчетверо сильнее изнашивал канал орудийного ствола, чем снаряд старого образца. Стало быть, он в четыре раза приближал срок замены лейнера - сменной стальной трубы с внутренними нарезами, образующей канал орудия. А это далеко не простая операция.
Словом, двенадцатидюймовки стреляли в основном снарядами 1911 года. По этому радиусу и стабилизировалась линия фронта, лишь в отдельных местах захватывая территорию, находящуюся под огнем нашей главной артиллерии.
Такие дальности огня не были доступны остальным батареям форта, кроме нашей 211-й. Наши стотридцатки системы Б-13 2С били на дистанцию 139 кабельтовов, или, по сухопутным мерам, почти на 25 километров. Стало быть, только две двенадцатидюймовые батареи да наша 130-миллиметровая и могли вести с форта эффективный огонь по наземным целям. Этим-то и объяснялась активность 211-й батареи на Красной Горке.
Для управления огнем по морским целям на нашем каземате возвышалась небольшая деревянная башенка с дальномером и визиром. Для стрельбы же по целям наземным, не требовавшей непосредственного наблюдения с батареи, был оборудован командный пункт в самом каземате. Там и разместился я, не без волнения готовя исходные данные для первого залпа. Ведь я здесь чувствовал себя дебютантом!
Но вот раскат залпа докатился до командного пункта, и волнение пропало. Все мысли и чувства были полностью захвачены боевой работой.
Дебют оказался удачным. Как сообщили посты наблюдения, снаряды густо падали в районе цели. Было уничтожено шесть домов, занятых фашистами, и одна автомашина. Огонь батареи рассеял вражескую пехоту. Лейтенант Тощев доложил о четкой работе огневого взвода, руководимого старшиной Крищенко. Особенно выделялись орудийные расчеты сержантов Гришенкова и Смородова.
С радостным чувством объявил я свою первую благодарность отличившимся.
9 ноября нас снова позвал сигнал тревоги на боевые посты. На этот раз я уже чувствовал себя куда увереннее.
Так начал я втягиваться в жизнь форта. Дела на батарее шли неплохо, особенно после того, как командиром огневого взвода стал лейтенант Федор Юдин, знакомый мне по Бьёрке.
Постепенно расширялись мои представления о системе сухопутной обороны Ораниенбаумского плацдарма в целом и Красной Горки в частности. Как-то зашел ко мне комиссар форта Иван Федорович Крылов. Поинтересовался настроением, служебными делами,, спросил, приходилось ли мне уже бывать на переднем крае. Узнав, что нет, сказал:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
