поищем, вдруг нам повезет?
— Егор!
Я рассмеялся. Алла очень забавно возмущалась — у неё морщилась переносица, носик задирался ещё выше, а глаза становились похожими на глаза героев японских мультфильмов. Только они были не совсем милыми — а, скорее, показывали весь её гнев. Гнев маленького котенка.
Алла насупилась, обхватила чашку двумя ладонями и спрятала в ней лицо. Пришлось вставать с уютного лежбища, подходить к девушке и тыкаться лбом в её затылок.
— Извини, Ал. Что-то я сегодня слишком наглый, что ли. Ещё не отошел от разговора с мамой этого… И от них самих…
— Понимаю, — тихо сказала она. — Но хватит на сегодня, я из-за твоих планов сама на взводе, боюсь страшно… Может, лучше будет, если ты от меня уйдешь? И драться ни с кем не…
— Не говори так, — оборвал я её. — Знаешь, у японских самураев есть такой кодекс Бусидо, по которому они живут. И один из пунктов прямо говорит — надо понимать, что позорит честь. Вот если я оставлю тебя из-за угроз этих ублюдков, это опозорит мою честь. И мне останется только совершить сэппуку.
— Что совершить?
— Это у них такой обычай, — объяснил я. — Опозорившийся самурай садился на пол и вспарывал себе живот с помощью вакидзаси, а его лучший друг — я попрошу Жасыма — отрубал ему голову катаной.
— Егор! Что за ужасы ты рассказываешь?! — Алла развернулась ко мне, едва не опрокинув кофе.
— Это красивый обычай древнего народа… ну, не очень красивый, скорее, жестокий и кровавый, но я буду вынужден сделать это. Женщины, кстати, тоже что-то подобное делали, только они горло перерезали.
Все мои познания в кодексе Бусидо и самурайских обычаях были получены из художественных фильмов, которые пока не добрались до советских зрителей, но Алле этого знать не стоило. Она и так восприняла всё это слишком всерьез.
— Егор!
— Да ладно, ладно. Шучу. Не буду я делать никакую сеппуку. Но и тебя не брошу. А поэтому мне нужно заставить этих ребят передумать. Просто я ещё не придумал, как именно. Но в любом случае, это будет не завтра. Завтра нас ждут грибы и вертолеты.
* * *
Заснуть в этот день мне удалось не сразу, несмотря на все мои таланты и юное тело. Обычай резать себя большим острым ножом почему-то задел в моей душе какие-то струнки — хотя, наверное, и не совсем те, на которые рассчитывали те, кто придумал так смывать позор. Я вдруг понял, что хочу законсервировать 1984 год, чтобы он сохранился на веки вечные — ну или хотя на то время, которое отмерено мне, моим детям и моим внукам.
Оруэлл оказался неправ. Выбранный им год оказался самым лучшим в новейшей истории человечества. Где-то, конечно, шли войны; где-то от голода и болезней умирали люди. Кто-то зарабатывал на страданиях, кто-то разорялся, страдая. Но в мире в кои-то веки возник баланс, который не позволял главным игрокам совершать резких движений. Баланс был достигнут всей предыдущей историей взаимоотношений востока и запада, его, кажется, никто не видел из тех, кто жил здесь и сейчас и по первому разу. Я же знал, что буквально через год хрупкое равновесие будет разрушено, когда в посудную лавку ворвется Михаил Сергеевич Горбачев.
Был ли он виноват в том, что случилось потом? Безусловно. Власть мало взять, её нужно удержать. С первым ему безусловно помогли — возможно, это были как раз те ребята из ГКЧП, но, может, и кто-то из тех, кто уже сегодня имеет всю полноту власти на одной шестой суши. Я этого не знал, но это было неважно. А вот с удержанием у товарища Горбачева ничего не получилось, всё-таки он был настоящим неудачником, даже Хрущев на его фоне выглядел вполне прилично…
Я замер в темноте, боясь потерять с таким трудом нащупанную нить. Было очень соблазнительно объявить Горбачева идиотом — да и не только его, но и всех его предшественников скопом. Мол, им оставили страну с ядерной бомбой и кучей миньонов, а они всё проебали, как последние лохи, ну, кроме бомбы, слава богам и добрым людям, иначе всё, что происходило за несколько лет до моего попаданства, могло закончиться совершенно иначе.
Но я помнил популярную максиму — про то, что сложные проблемы всегда имеют простые, легкие для понимания неправильные решения. Хотя как рабочую версию её стоило принять. Принцип Питера, в конце концов, никто не отменял, а тот же Горбачев ещё на уровне ЦК не продемонстрировал ничего, что выделяло его на фоне многочисленных секретарей или даже рядовых членов этого авторитетного органа[15].
Его, конечно, запихивали во всеразличные комиссии и посылали с ответственными поручениями, но был ли с этого толк? Я не помнил. Но выяснить было проще простого. Нужно было снова посетить библиотеку, опять полистать подшивку «Правды», выбрать оттуда всё, что так или иначе связано с определенной фамилией, занимавшей определенный пост. Это шесть лет, двести с лишним номеров в год и восемь страниц. Все страницы смотреть не обязательно — культуру и спорт можно пропустить, да и вообще секретарей ЦК КПСС местные СМИ старались не опускать ниже третьей страницы. В общем, за пару дней можно было управиться — и либо подтвердить, либо опровергнуть мою теорию о некомпетентности товарища Горбачева.
Откровенно говоря, мне очень хотелось с кем-нибудь поделиться своими знаниями. С кем-то более опытным, знающим и сообразительным, кто сможет в рассыпанных там и сям по моей памяти осколках будущего увидеть масштаб катастрофы и пути её предотвращения. Сам я, похоже, был на это не способен, потому что для меня будущее катастрофой не было — я там просто жил и в меру сил выживал. Правда, подходящего человека на роль конфидента не имелось. Им мог стать старик с Сокола, который пока что был вне досягаемости моих откровений.
Но для продолжения моих библиотечных изысканий мне нужно было разобраться с прихлебателями Боба. Причем так, чтобы они навсегда забыли о моём существовании и о существовании Аллы.
Глава 8
Грибы отсюда
В воскресенье мы встали в несусветную рань, и несколько долгих минут после того, как прозвенел будильник, мне дико хотелось снова закрыть глаза и никуда не ездить. Но я понимал, что магний сам себя не добудет, а без него мои разборки с друзьями Боба пройдут на совсем другом уровне, на котором я уступал своим соперникам почти по всем параметрам. Выходить на честный бой один на один с тем же Родионом
