– Понятия, понимаешь? – повторил Лисо.
– Мне по херу твои понятия, – Сергей Борисович тоже перешел на «ты».
– Ты беспредельщик, да? – Лисо откинулся в кресле. – Как бы не пожалел!
– Я беспредельщик, да, – покивал Сергей Борисович.
Встал, быстро достал из комода пистолет и всадил четыре пули в живот Лисо. Тот завыл.
Прибежали охранники. Замотали ему рот скочтем. У него были безумные предсмертные глаза, коричневый лоб стал мокрым и серым. Сергею Борисовичу было не жалко. «Вот если бы кино про Афган, я б разрыдался», – подумал Сергей Борисович и хмыкнул сам на себя.
– Доделать? – спросил охранник.
Сергей Борисович пожал плечами. Лисо унесли. А Сергей Борисович продал дачу и уехал за границу. Вместе с женой и этой девушкой.
Кстати, девушка так и не сказала, как ее зовут. Паспорта у нее не было, так что сколько ей лет – тоже неизвестно, а сама она не помнила. И про свою семью и дом тоже не помнила ничего или говорить не хотела. Ну и ладно. Сергей Борисович за всё заплатил. Назвали Флорой, как на картине Боттичелли. Флора Александровна Смоленцева, потому что на метро «Смоленская» она стояла.
Он надеялся, что со временем она придет в разум. Наверное, думал он, у нее в детстве была какая-то страшная травма. Может быть, родители ее держали в кладовке на цепи и насиловали каждый день. Может быть, били. Может быть, она с двух лет жила в интернате, оттого и ничего не помнит.
Но все заботы с Флоры стекали, как с гуся вода. Читать она почти не умела. Учиться не хотела. С психологом у нее контакта не получилось. Ложилась на кушетку и молча ковыряла в носу все пятьдесят минут, и так – три раза в неделю, сто евро сессия, не в деньгах дело, но глупо же вот так почти полгода безо всякой динамики! Это аналитик сам сказал, добавив, что она психически сохранна.
Хорошо, допустим. Но мыться, менять белье и расчесывать волосы ее надо было заставлять, как маленькую. Она иногда сбегала из дому; обычно ее находили в кафе, где она лопала пиццу, смотрела телевизор вместе с болельщиками и кричала «Гол! Гол!».
Один раз она пришла к Сергею Борисовичу в спальню, когда его жена уехала на пару дней. Вошла в халатике. Сергей Борисович спросил: «Что тебе, моя золотая, моя красавица, моя девочка?» – а она скинула халат и стала перед ним вертеться, как в порнушках – ставить ногу на пуфик, поворачиваться спиной и нагибаться, у нее была чудесная фигура и поразительное лицо, итальянское лицо эпохи кватроченто, а потом она попыталась стащить с Сергея Борисовича одеяло. Он схватил подушку и стал ее выгонять. Подушкой бил, а потом шелковым валиком. Главное – рукой не коснуться. Выкинул ее халат, запер дверь.
Наутро встал – ее нет. Жена приехала, сказала, что до вечера подождем, а потом надо искать. Но Сергей Борисович возразил: «Она же знает наш адрес».
Через год Сергей Борисович шел под руку с женой по какой-то очень туристической улице, и вдруг увидел ее. Она стояла у стены, бледная и прекрасная. Под заношенным платьем бугрился привязной – за три метра видать – живот. В руках была картонка: «Pregnant! Hungry! Help!».
– Ну, кто был прав? – спросила жена.
– Ты всегда права, моя умница. – Сергей Борисович погладил жене пальцы.
– А ты был неправ, – с чуть учительским упреком сказала она.
– Нет, – сказал он. – Я верил, что у девушки с картины Боттичелли будет счастье. Значит, я был прав. А сейчас я хочу ее пристрелить – и я тоже прав…
– Ты радикальный диалектик, – улыбнулась жена.
– Я беспредельщик, – сказал Сергей Борисович, оттолкнул жену, выхватил из-под пиджака пистолет и выстрелил Флоре в лицо, в светлые глаза и чистый лоб, в бесподобный нос и чуть приоткрытые губы.
Парень, который, наверное, здесь присматривал за нищими, бросился к нему, пытаясь отнять пистолет, но Сергей Борисович стрельнул и в него. Полицейские что-то закричали Сергею Борисовичу – он повернулся и прицелился в них, а потом вспомнил глаза смертельно раненного старика Лисо, но подумать ничего не успел.
Латинский квартал
и, равнодушный к суете актеров…
Леша Федотов пригласил Алису Гедимин в театр. Он был старший аналитик в пиар-отделе, а она туда недавно пришла на стажировку, но работать ей по-настоящему не давали, так, принеси-отнеси – но она не жаловалась, приносила и относила, в том числе и ему – в закуток, выгороженный между столом начальника и шкафами со старыми газетами, которые начальник почему-то не велел выбрасывать, они там лежали чуть ли не с девяностого года.
Алиса нравилась Леше Федотову, в том числе и за фамилию. Литовская княжна! Светлая такая, с зелеными глазами. Очень молчаливая. Поговорить с ней не получалось. Но вот Леша наконец собрался с духом. Позвал на субботу, в театр “Homo Faber”, в Малом Стекольном. Спектакль «Письма к Милене», по мотивам переписки Франца Кафки. Постановка Йозефа Младека, специально из Праги приехал. В ролях Вешнякова и Тарасов.
– Хорошо, спасибо большое! – сказала Алиса. – А дай билеты посмотреть.
– Билетов нет, – сказал Леша. – Нас встретят. Надо подойти к началу, начало в семь. К семи придет один парень и даст пропуска.
– Твой друг?
– Нет, – честно сказал Леша. – Друг моего приятеля. У меня приятель с сестрой этого чеха, ну, который режиссер, в общем, чуть не поженились. Но отношения хорошие. А у нее теперь новый френд. И вот он попросил этого френда, чтоб он попросил эту Лену, она в Москве работает, чтоб она, значит, взяла пропуска у брата, он же на премьеру приехал, это премьера, кстати!
– Класс, – сказала Алиса. – То есть он, значит, принесет билеты?
– Не совсем, – еще честнее сказал Леша. – Не он, а один его друг. Я его не знаю, но он меня ему описал и даже фото послал по мейлу.
– Ага, – сказала Алиса. – А если он не придет?
– И наплевать! – сказал Леша. – Тогда пойдем в кафе.
– В какое?
– Там полно кафе прямо рядом. Это крутой район, вообще-то.
Алиса посмотрела в Интернете. Малый Стекольный – правда, райончик очень пафосный. Посольства в основном. Вот театр, дом 18. Напротив, дом 19, кафе «Вермильон», а рядом, в доме 22, – кафе «Латинский квартал». Открыла сайты. Одно такое хипстерское, а второе покруче, салфетки корабликами, фужеры на тонких ножках. На всякий случай она надела платье с полуголой спиной, и взяла туфли на шпильках. Не очень высоких, но все-таки.
Был ветер, начинался снег. Леша стоял и вытягивал шею, высматривал человека с пропусками. Какие-то люди шли мимо, ныряли в низкую подвальную дверь. Напротив, в кафе «Вермильон», официант, видно было, наливал вино какой-то парочке; больше там никого не было; нет, неуютно! Алиса прошлась по тротуару. В кафе «Латинский квартал» сидели молодые люди с макбуками и айпадами. Мальчик подошел к пианино, поправил пачку нот. Времени было семь часов восемь минут.
Алиса подошла к Леше и собралась взять его под руку – первый раз! первый раз за всё время! – но тут из-за угла выбежал лысый парень в распахнутой куртке и заорал:
– Привет, прости, держи! – и сунул ему картонный квадратик.
Зал был крохотный, всего на пять рядов, каждый ряд на десять мест. Они отлично сидели, в первом ряду в самой середине, прямо глаза в глаза с артистами. Чуть ли не коленками касаясь. От артиста Тарасова, когда он зевал или хихикал, сильно пахло котлетами, а от артистки Вешняковой – нафталином: она была в старом мужском костюме. Там было все наоборот, бабу, по имени Милена, играл мужик, а мужика, который ей письма писал, играла баба – вот эта самая Вешнякова. Весь спектакль артистка, не шелохнувшись, глядя прямо Алисе в глаза, наизусть читала какие-то занудные признания в любви, а артист молчал, но зато бегал по сцене и изображал, что ему то скучно, то противно, то смешно. И тоже заглядывал Алисе в лицо и даже подмигивал, типа «во дает! но мы не скажем!».
Это, наверное, потому, что она так удачно сидела. В кавычках. Было холодно спине. Жутко хотелось писать, а спектакль был без антракта. А главное, она же не знала, что тут все в свитерах и джинсах, небритые, с желтыми прокуренными пальцами, и даже девушки в сбитых армейских ботинках и стриженные под ноль – и все они смотрели на нее, как на чучело.
– Скажи, – спросила Алиса, когда они вышли наконец наружу. – Скажи, а тебе реально понравилось?
Леша Федотов, захлебываясь от восторга и от возможности покрасоваться умом, стал говорить о Кафке и дискурсе, о театре и интерпретациях, о знаменитых ролях этой потрясающей Вешняковой и даже о транссексуальности современной культуры, что так удачно выразил режиссер, сделав этакий своего рода гендерный своп…
Леша Федотов говорил это и чувствовал, что его умные слова тонут в мрачном молчании Алисы Гедимин, и вот – утонули совсем.
Она даже не сказала «ясно» или «угу». Просто молчала в ответ.
