— О чем вы разговариваете? — спросил Хедли.
Я сердито замахал на него рукой — дескать, молчи.
— Год, — повторил я, — Скажи, какой сейчас год.
— Все знают, какой сейчас год, голос, — презрительно ответил монгол.
— Скажи мне.
— Год тысяча сто восемьдесят седьмой от Рождества нашего Спасителя.
Я вздрогнул. Нашего Спасителя? Все более и более жутко. Монгол-христианин? Говорит со мной по космическому телефону из двенадцатого столетия? Помещение вокруг стало расплываться, теряя материальность, словно было соткано из дыма. Локти болели, в левой щеке возникла пульсация. Для меня эти сутки были ужасно долгими. Я устал до того предела, когда стены плавятся, а кости размягчаются. Джо дергался передо мной, словно в пляске святого Вита.
— Как твое имя? — спросил я.
— Петрос Алексиос.
— Почему ты говоришь на халха, если ты грек?
Долгое молчание, нарушаемое только адскими статическими помехами.
— Я не грек, — пришел наконец ответ. — По рождению я монгол-халха. Но меня вырастили христиане среди христиан. С одиннадцати лет, с тех пор, как отец послал меня к воде и я был взят. Раньше меня звали Темучин. Теперь мне двадцать, и я познал Спасителя.
Хватая ртом воздух, я прижал руку к горлу, будто его пронзило прилетевшее из тьмы копье.
— Темучин… — с трудом выговорил я.
— Мой отец, Есугей, был вождем клана.
— Темучин, — повторил я, качая головой. — Сын Есугея.
Вой. Бульканье. Шипение.
Потом ни помех, ни голоса, лишь мертвая тишина.
— С тобой все в порядке? — спросил Хедли.
— Похоже, пропал контакт.
— Да, только что прервался. Ты выглядишь так, будто у тебя закоротило мозг.
Я дрожащими руками стянул с себя шлем.
— Знаешь, может быть, та французская женщина — действительно Жанна д'Арк.
— Что?
— Это вполне возможно, — устало ответил я. — Все возможно, не так ли?
— Черт побери, что ты хочешь сказать, Майк?
— Почему бы ей не быть Жанной д'Арк? Послушай, Джо. Теперь я тоже свихнулся, прямо как ты. Знаешь, что только что случилось со мной? Я разговаривал по твоему треклятому телефону с Чингисханом.
Я сумел урвать несколько часов сна, отказавшись рассказывать Хедли что бы то ни было, пока не отдохну. Мой тон не оставил ему выбора, он понял это мгновенно. В отеле я погрузился в сон, словно кит в морские глубины, надеясь не вынырнуть на поверхность до полудня. Однако укоренившаяся привычка взяла свое, и я проснулся в семь, окончательно и бесповоротно, не чувствуя себя отдохнувшим. Позвонил в Сиэтл и сказал Элейн, что задержусь в Лa-Джолле немного дольше, чем рассчитывал. Она забеспокоилась. Не из опасения, что я могу пуститься во все тяжкие — нет, только не я! — но потому, что голос у меня звучал как с похмелья.
— Ты же знаешь Джо, — сказал я. — У него здесь информация поступает круглосуточно.
Больше ничего я ей говорить не стал. Когда полчаса спустя я спустился к завтраку, голубой лабораторный фургон уже ждал меня у отеля.
Хедли, похоже, спал прямо в лаборатории. Взъерошенный, с покрасневшими глазами, он тем не менее был готов действовать и метался по комнате, как маленькая собачка.
— Вот распечатка ночного разговора, — заявил он, едва я вошел. — Расшифровка выглядит глупо, прости. Компьютер монгольского не знает. — Он сунул мне распечатку. — Загляни в нее и подумай, слышал ли ты в действительности все то, что тебе слышалось.
Я пробежал взглядом по длинному листу. В нем через слово стояли «бармаглоты»[49], но едва я понял компьютерную систему фонетических эквивалентов, текст стал достаточно читабелен, На мгновение я поднял взгляд, ощущая сильную внутреннюю дрожь.
— А я-то надеялся, что все это мне приснилось. Оказывается, нет.
— Объяснишь?
— Не могу.
Джо нахмурился.
— Я не прошу тебя производить фундаментальный анализ. Просто переведи, идет?
— Это пожалуйста.
Он выслушал меня с напряженным и страстным вниманием, которое прикрывало тревогу и сильнейшее возбуждение. Когда я закончил, он сказал:
— Хорошо. А что ты плел о Чингисхане?
— Темучин — таково настоящее имя Чингисхана. Он родился около тысяча сто шестьдесят седьмого года, и его отец Есугей был мелким вождем где-то в Северо-Восточной Монголии. Когда Темучин был мальчиком, его отца отравили враги. Темучин сбежал, но к пятнадцати годам начал собирать союз монгольских племен, целые сотни, и в конечном счете завоевал все, что только можно.
— Как же так? Наш монгол живет в Константинополе, по твоим словам. Он христианин, и у него греческое имя.
— Он Темучин, сын Есугея. Ему исполнилось двадцать ровно в тот год, что и Чингисхану.
— Какой-то другой Темучин! — агрессивно заявил Хедли, — Какой-то другой Есугей.
— Вслушайся в то, как он говорит. Это впечатляет, разве нет? Даже не понимая ни слова, нельзя не почувствовать исходящей от него силы. Клокочущего гнева. Это голос человека, способного завоевать континенты.
— Чингисхан не был христианином. Его не выкрали чужаки и не увезли в Константинополь.
— Знаю, — ответил я и, к собственному изумлению, добавил: — Но не исключено, что это все же он.
— Господи всемогущий! Что ты имеешь в виду?
— Я не уверен.
Глаза Хедли остекленели.
— Надеюсь, ты поможешь нам решить проблему, а не создашь новую, Майк.
— Мне надо хорошенько подумать.
Я замахал руками, призывая его проявить терпение. Джо смотрел на меня с ошеломленным видом. Глазные яблоки у меня пульсировали, вдоль позвоночника пробегала дрожь, мозг от недосыпа был перенасыщен адреналином. В сознании, словно газы над сточными водами, поднимались дикие, фантастические идеи.
— Ладно, попробую, — начал я. — Допустим, существует множество возможных миров. Мир, в котором ты — король Англии. Мир, в котором я играю третью базу[50] за янки. Мир, в котором древние ящеры не вымерли и каждое лето в Лос-Анджелес вторгаются голодные тираннозавры. И мир, в котором Темучин, сын Есугея, попадает в Византию двенадцатого столетия и становится христианином, а не основателем монгольской империи. Именно с этим Темучином я и разговаривал. Этот ваш долбаный луч пересекает не только временные линии, но и вероятностные, и мы наткнулись на альтернативную реальность, которая…
— Ушам своим не верю, — сказал Хедли.
— И я тоже, по правде говоря. Я не настаиваю. Просто предлагаю одну возможную гипотезу, способную объяснить…
— Я не про твою проклятую гипотезу. Не верится, что это именно ты, мой старый приятель Майк Майклсон, сидишь здесь и болтаешь чушь, превращая таинственное событие в чертовски абсурдное. Ты, старый добрый здравомыслящий, уравновешенный Майк, вешаешь мне на уши лапшу о бешеных тираннозаврах в Лос-Анджелесе…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
