Ах, как это унизительно — спасаться за юбками Мелани от тех, кто так ненавидит ее, кто разорвал бы ее на куски своим перешептыванием! Спасаться с помощью слепой веры Мелани — именно Мелани!
При мысли об этом по телу Скарлетт пробежал озноб. Она должна выпить, выпить как следует, прежде чем сможет лечь и попытается уснуть. Она накинула поверх капота на плечи шаль и поспешила вниз, в темный холл, — ее ночные туфли без пяток громко хлопали в тишине. Она была уже на середине лестницы, когда увидела тоненькую полоску света, пробивавшуюся из-под закрытой двери в столовую. Сердце у нее на секунду перестало биться. Свет уже горел там, когда она вернулась домой, а она была слишком расстроена и не заметила? Или же Ретт все-таки дома? Он ведь мог войти потихоньку, через кухонную дверь. Если Ретт дома, она тотчас же на цыпочках вернется к себе и ляжет в постель без коньяка, хоть ей и очень нужно было бы выпить. Тогда ей не придется встречаться с Реттом. У себя в комнате она будет в безопасности: можно ведь запереть дверь.
Но только она нагнулась, чтобы снять ночные туфли и тихонько вернуться назад, как дверь в столовую распахнулась и при неверном свете свечи в проеме возник силуэт Ретта. Он казался огромным, необычайно широкоплечим — жуткая черная безликая фигура, которая стояла и слегка покачивалась.
— Прошу вас, составьте мне компанию, миссис Батлер, — сказал он, и голос его звучал чуть хрипло.
Он был пьян, и это бросалось в глаза, а она никогда еще не видела, чтобы Ретт был так пьян, что это бросалось в глаза. Она в нерешительности медлила, и, поскольку не говорила ни «да», ни «нет», он повелительно взмахнул рукой.
— Да идите же сюда, черт бы вас побрал! — грубо рявкнул он.
«Должно быть, он очень пьян», — подумала она, и сердце ее отчаянно заколотилось. Обычно чем больше он пил, тем вежливее становился. Чаще язвил, больнее жалил словами, но держался при этом всегда церемонно — подчеркнуто церемонно.
«Я не должна показывать ему, что боюсь», — подумала она и, плотнее закутавшись в шаль, пошла вниз по лестнице, высоко подняв голову, громко стуча каблуками.
Он отступил в сторону и с поклоном пропустил ее в дверь, — в этом поклоне была такая издевка, что она внутренне содрогнулась. Она увидела, что он снял фрак и развязал галстук — концы его болтались по обеим сторонам распахнутого воротничка. Из-под расстегнутой на груди рубашки торчала густая черная шерсть. Волосы у него были взъерошены, налитые кровью глаза прищурены. На столе горела свеча — маленькая точка света, громоздившая тени в высокой комнате, превращая массивные шкафы и буфет в застывшие, притаившиеся чудовища. На столе стоял серебряный поднос; на нем — хрустальный графин с лежавшей рядом пробкой и рюмки.
— Садитесь, — отрывисто приказал Ретт, проходя следом за ней в комнату.
Новый, неведомый дотоле страх овладел Скарлетт, — страх, по сравнению с которым боязнь встретиться с Реттом лицом к лицу казалась ерундой. Он выглядел, и говорил, и вел себя сейчас, как чужой человек. Перед ней был Ретт-грубиян — таким она прежде никогда его не видела. Никогда, даже в самые интимные минуты, он не был таким — в худшем случае проявлял к ней небрежение. Даже в гневе он был мягок и ехиден, а виски обычно лишь обостряло его ехидство. Сначала Скарлетт злилась и пыталась сломить его небрежение, но вскоре смирилась — ее это даже устраивало. Долгое время она считала, что ему все безразлично и что ко всему в жизни, включая ее, он относится не всерьез, а как к шутке. Но сейчас, глядя на него через стол, она поняла — и у нее засосало под ложечкой, — что наконец появилось что-то ему небезразличное, далеко не безразличное.
— Не вижу оснований, почему бы вам не выпить на ночь, даже если я плохо воспитан и сегодня явился ночевать домой, — сказал он. — Налить?
— Я вовсе не собиралась пить, — сухо ответила она. — Просто услышала шум и спустилась.
— Ничего вы не слышали. И не стали бы вы спускаться, если б знали, что я дома. А я сидел здесь и слушал, как вы бегаете у себя по комнате. Вам, видно, очень нужно выпить. Так выпейте.
— Я вовсе не…
Он взял графин и плеснул в рюмку коньяку, так что перелилось через край.
— Держите, — сказал он, всовывая ей рюмку в руку. — Вас всю трясет. Да перестаньте прикидываться. Я знаю, что вы втихую пьете, и знаю сколько. Я уже давно собирался вам сказать, чтоб вы перестали притворяться и пили в открытую, если вам охота. Вы что, думаете, меня хоть сколько-нибудь занимает то, что вы пристрастились к коньячку?
Она взяла мокрую рюмку, честя его про себя на чем свет стоит. Он читает ее мысли, как раскрытую книгу. Он всегда читал ее мысли, а как раз от него-то она и хотела их скрыть.
— Пейте же, говорю вам.
Она подняла рюмку и резким движением руки, не сгибая запястья, опрокинула содержимое себе в рот — совсем как это делал Джералд, когда пил чистое виски, — опрокинула, не подумав о том, каким привычным и неженским выглядит этот жест. Ретт не преминул это отметить, и уголок его рта пополз вниз.
— Присядьте, и давайте мило, по-домашнему поговорим об изысканном приеме, на котором мы только что побывали.
— Вы пьяны, — холодно сказала она, — а я хочу лечь.
— Я очень пьян и намерен надраться еще больше до конца вечера. А вы никуда не пойдете и не ляжете — пока. Садитесь же.
Голос его звучал все так же подчеркнуто холодно и тягуче, но она почувствовала за этими словами рвущуюся наружу ярость — ярость безжалостную, как удар хлыста. Она колебалась, не зная, на что решиться, но он уже стоял рядом и крепко схватил ее за руку, причинив ей боль. Он слегка вывернул ей руку, и, вскрикнув от боли, Скарлетт поспешила сесть. Вот теперь ей стало страшно — так страшно, как еще никогда в жизни. Когда он нагнулся к ней, она увидела, что лицо у него темно-багровое, а глаза по-прежнему угрожающе сверкают. И было что-то в их глубине, чего она прежде не видела, не могла понять, что-то более сильное, чем гнев, более сильное, чем боль, владело им, отчего глаза его сейчас горели красноватым огнем, как два раскаленных угля. Он долго смотрел на нее — сверху вниз, — так долго, что, не в силах сохранить вызывающий вид, она вынуждена была опустить глаза; тогда он тяжело рухнул в кресло напротив нее и налил себе коньяку. Мозг Скарлетт лихорадочно работал, придумывая систему обороны. Но пока Ретт не заговорит, ей ведь трудно что-то сказать, ибо она в точности не знала, в чем он ее обвиняет.
Он медленно пил, наблюдая за ней поверх края рюмки, и она вся напряглась, стараясь сдержать дрожь. Какое-то время лицо его оставалось застывшим, потом он рассмеялся, продолжая на нее смотреть, и при звуке его смеха ее снова затрясло.
— Забавная была комедия сегодня вечером, верно?
Она молчала — лишь поджала пальцы в свободных туфлях, надеясь, что, быть может, это уймет ее дрожь.
— Прелестная комедия со всеми необходимыми действующими лицами. Селяне, собравшиеся, чтобы закидать камнями падшую женщину; опозоренный муж, поддерживающий свою жену, как и подобает джентльмену; опозоренная жена, в порыве христианского милосердия широко раскинувшая крылья своей безупречной репутации, чтобы все ими прикрыть. И любовник…
— Прошу вас…
— Не просите. Во всяком случае, сегодня. Слишком уж все это занимательно. И любовник, выглядящий абсолютным идиотом и мечтающий уж лучше умереть. Как вы чувствовали себя, моя дорогая, когда женщина, которую вы ненавидите, стояла рядом с вами и прикрывала ваши грехи? Садитесь же.
Она села.
— Вы, я полагаю, едва ли больше ее за это полюбили? Вы сейчас раздумываете, знает ли она все про вас и Эшли… раздумываете, почему она так поступила, если знает… и, быть может, она это сделала только для того, чтобы спасти лицо. И вы считаете, что она дурочка, хотя это и спасло вашу шкуру. Тем не менее…
— Я не желаю больше слушать…
— Нет, вы меня выслушаете. И я скажу вам это, чтобы избавить вас от лишних волнений. Мисс Мелли действительно дурочка, но не в том смысле, как вы думаете. Ей, конечно же, кто-то все рассказал, но она этому не поверила. Даже если бы она увидела своими глазами, все равно бы не поверила. Слишком много в ней благородства, чтобы она могла поверить в отсутствие благородства у тех, кого любит. Я не знаю, какую ложь сказал ей Эшли Уилкс… но любая самая неуклюжая ложь сойдет, ибо она любит Эшли и любит вас. Честно говоря, не понимаю, почему она вас любит, но факт остается фактом. Так что придется вам нести и этот крест.
— Если бы вы не были так пьяны и не вели себя так оскорбительно, я бы все вам объяснила, — сказала Скарлетт, к которой в какой-то мере вернулось самообладание. — Но сейчас…
— А меня не интересуют ваши объяснения. Я знаю правду лучше, чем вы. Клянусь богом, если вы еще хоть раз встанете с этого стула… Однако куда больше, чем сегодняшняя комедия, меня забавляет то, что вы из высоко целомудренных соображений отказывали мне в радостях супружеского ложа из-за моих многочисленных грехов, а сами вожделели в душе Эшли Уилкса. «Вожделели в душе» — хорошее выражение, верно? Сколько хороших выражений в этой книжице, правда?
