Большинство исполкомовцев улыбалось сочувственно: мольба беспомощных министров доходила до них. Да и каково же самим, вот, завтра очутиться в таком положении? Что-то надо сделать, ещё какие-то фразы.
Что к новому правительству должно быть полное доверие всего революционного народа?
— И — безусловное, без „постольку-поскольку”.
— Господа, прямыми словами должно быть выражено: полнота власти!
— Ну, скажем, полнота власти, необходимая для закрепления завоеваний революции.
— Ну, хотя бы так...
А вот эти — принудительные действия против анархических элементов? — это была чёрная тучка, на такое ИК не мог согласиться просто.
Стали высказываться так: допустимо сказать и об энергичных мерах, и даже о принудительных действиях, — но прежде всего против контрреволюционных, черносотенных попыток.
— Но их, к счастью, нет, господа.
— Но и выразиться иначе невозможно. Сперва — против контрреволюционных попыток, а тогда можно добавить — и против анархических насильственных действий, — и то лишь постольку, поскольку они тоже создают почву для контрреволюции. А иначе массы нас не поймут.
Но в декларации, ко всей стране, — это же надо ещё как точно, взвешенно сформулировать! Да-а-а, процедура переговоров оказывалась не такая простая: вот, проговорили больше двух часов, а декларации нет, и ещё надо много уточнять.
А правительству — сейчас надо собраться в полном составе, чтобы принять условия ИК.
И ещё и другая забота у министров: в этот шаткий момент они желают советоваться с Комитетом Государственной Думы (вспомнили призрак!), от которого они формально получили власть 2 марта.
Исполкомовцы ехали сюда — думали сразу и портфели обсуждать, ну куда там! — до портфелей далеко не дошло.
Итак, приходилось объявить перерыв. Часа на два? Да может быть, даже и на три. А потом — все снова сюда, господа, милости просим!
151
„Милости просим!”— это у них тон теперь такой появился, у министров — к нам: добро пожаловать к ним, как дополнение, получите каких-нибудь три-четыре второстепенных придуманных портфеля и защитите от гнева масс.
О, нет! о, нет! такая снисходительность не пройдёт! Социалисты должны получить в коалиционном правительстве большинство, и несколько ведущих портфелей. Входить — так входить с весом!
Это ещё и вчера на Исполкоме Гиммер горячо доказывал — и сейчас, когда социалисты остались одни, он думал и без формального заседания убедить их, — удобный момент!
Вышли на улицу — куда идти? Даже и на три часа не стоит разъезжаться, а потом снова собираться. В ресторанчик какой-нибудь? — посидеть, обсудить.
Но подешевле. Да где ж тут, на такой парадной безлюдной улице?
А на то и Петербург: чуть сойти, завернуть — и будет простейший Чернышёв переулок, а на нём — Щукин рынок, — и тут как раз „кооперативное заведение общества официантов”. Самое для нас.
Чхеидзе — разболевался, уехал. С ним же всунулись в автомобиль двое деловых военных, Станкевич и Филипповский, и старик Пешехонов. Зато в последние минуты как раз подоспел Скобелев: только что с вокзала, уже ехал в Стокгольм, с пути вернули его телеграммой на кризис, — вернулся, гордый и тем, что ехал в Стокгольм ото всего российского социализма, и тем, что вернулся в такой важный момент.
Тем лучше! — компания оставалась ещё социалистичней, можно будет чётко поговорить. Каменев? — не будет скандалить, он самый осторожный из большевиков. (А писания его не отличались ни большой оригинальностью, ни эрудицией, ни литературным блеском, хотя Гиммер всё же печатал его в „Летописи”, когда тот присылал из Сибири.) Каменев — недостаточно остр, у него нет острых углов и ударных пунктов.
Зато Гиммер только из них и состоит.
Сунулись в ресторан — закрыто, рано им, ещё недалеко за полдень. Но находчивый Брамсон — сразу скрылся через чёрный ход, с кем-то договорился, — блюд пока нет, а впустить — впустили. И снова входную дверь на замок. И даже отвели им кабинет. Сколько нас? — десятеро. Да нам ещё удобней! — настоящий социалистический клуб. Сели за один длинный стол, поместились. А блюда — подоспеют.
Союзников в общем не было, хуже, чем вчера на ИК. Но не числом побеждают, а уменьем, остротой ума, напряжёнными усилиями даже одиночного духа. Вчера ночью так и остался недоголосованным вопрос: входить ли в правительство в большинстве или в меньшинстве? Сейчас был момент попытаться! — тут союзники будут эсеры, хотя, жаль, нет Чернова. Политический опыт говорит в пользу тактики изматывания: даже при ничтожных шансах пытайся убедить и предлагай поправки!
И едва уселись за пустым ещё столом, но под белой скатертью, — ни разу ещё так не заседал ИК, — Гиммер завёл сразу и спор, и начал с критики: как неосторожно социалисты соглашаются взяться за подавление анархии. Так нетрудно скатиться и под знамёна контрреволюции. Конечно, анархия явление нежелательное, но и: надо же защищать право революционного народа на свободный коллективный организованный почин — как в разрушении старого, так и в творчестве новых форм жизни. И в каком-то смысле эти новые формы — новое отношение к собственности — надо видеть и в захвате домов Лейхтенбергского и Дурново. И подобные вопросы будут возникать перед коалиционным правительством то и дело, и надо иметь в правительстве уверенное социалистическое большинство.
И покосился на Гоца: насчёт анархистов он так не согласится, но — большинство? но большинство в правительстве?
Как Гиммер и рассчитывал, Гоц, тряхнув длинными чёрными густыми волосами:
— Не просто большинство, но занять наиболее боевые посты! Не коалиционное правительство, а — революционное! Трудовая демократия должна быть хозяином в государстве.
А тут — любители поспорить, только спичку поднеси. Войтинский, по своему темпераменту, тоже:
— Мы должны дать не статистов, для авторитетности кабинета, а истинных работников.
Каменев ловит:
— Но если хотеть в правительстве большинства — почему тогда не просто взять Совету всю власть в свои руки?
Однако на этот большевицкий край тоже нельзя переклониться, это Гиммер всё время имеет в виду.
Богданов: — Опыта соправительства буржуазии и социалистов ещё нигде в Европе нет, тут есть над чем задуматься.
— Но и опыта диктатуры пролетариата тем более нет.
— Если буржуазия уйдёт из правительства — Европа откажет в кредитах.
Кротовский: — Какое ж может быть революционное правительство, если даже у социалистических министров все исполнители и департаменты будут буржуазные? Революционных администраторов у нас нет, потому и есть над чем задуматься.
А холодный твердочелюстный Дан — без Чхеидзе самый тут старший. Хоть решение и принято (впрочем, конференция меньшевиков впереди), он не верит в него, и отвергает всё равно:
— Буржуазия потому так настойчиво нас приглашает, что хочет переложить все возникшие осложнения на плечи демократии. Вот наша обстановка: справа — враждебная буржуазия и вся обывательская масса, потенциально контрреволюционная, затаившая ненависть к демократии. Слева — подавляющее большинство справедливо настороженного пролетариата. Впереди — империалистическая буржуазия Англии и Франции, со всеми их подголосками, и они уже начали поход на русскую революцию. Добровольный уход крупной буржуазии от власти, Гучкова, Милюкова, — это рассчитанная ловушка. Эта одна из форм наступления на демократию: „пусть возьмут власть и сломят себе шею!” Надо очень ещё подумать. Сейчас гораздо большее мужество требуется — не войти в правительство, чем войти.
Брамсон убеждённо:
— Нет-нет. Решение принято, проголосовали, это не пересматривается. Да, вот так парадоксально: опороченный за время войны бургфриден сейчас необходим русской революции. Не в ловушку нас зовут, а буржуазия не может не видеть, как стремительно организуется демократия, — и этому процессу она ничего не может противопоставить.
Церетели, даже мимо ушей пропустив мрачный монолог всегда мрачного Дана, отвечает Гиммеру:
— Вы присутствовали и слышали: вся программа правительства — и будет теперь наша программа, зачем нам ещё большинство? Наоборот, мы составом правительства именно демонстрируем трудящимся массам, что в общей национальной жизни буржуазные классы ещё сохраняют большое значение. А крестьянство? Опыт социалистического правительства ещё не испробован и в самых передовых странах, мы не можем быть первыми.
Да Гиммер — больше из наблюдательного задора, он и понимал, что не переспорить. Но раз напомнил Церетели программу, так —
— Всё-таки это совершенно изумительно: как они покорно проглотили все социально-экономические преобразования!
