«И в этом кресле сидел по вечерам Селлинор… Вещам ведь все равно, кто ими владеет – злодей или добрый, безобидный парень…»
Шениор лениво рассматривал королевскую мебель; уже не раз ловил себя на том, что резное бюро словно притягивает взгляд. И вдруг, хлопнув себя по лбу, вскочил на ноги. Ну конечно! Какой же он недотепа, а еще королем станет!
Разве не эту резьбу он видел в своем странном сне, где лорд Каннеус собственноручно отравил короля?
Дерево было теплым, чуть шершавым наощупь. Шениор провел пальцами по завиткам орнамента на крышке, стараясь проделывать это так же, как Селлинор, и едва сдержал торжествующий возглас, когда сбоку открылся маленький тайничок.
Не смея вздохнуть и едва веря своей удаче, Шениор внимательно осмотрел края схрона – а затем осторожно извлек оттуда два предмета: свиток и миниатюру на костяной пластинке.
«Любопытно… Неужто прощальное слово Селлинора?»
Он подошел к окну и на свету рассмотрел миниатюру. Там было изображено лицо юной дэйлор в обрамлении высокого кружевного воротника. Бесспорно, девушка была красива – но отчего-то художник придал ее чертам слишком робкое и нерешительное выражение. Шениор повертел миниатюру в руках, но, не найдя на ней никаких надписей, отложил в сторону. К портрету он еще вернется, обязательно… Как только прочитает содержимое пергамента…
…Мой дражайший соперник! Если ты читаешь эти строки, значит, дух мой уже соединился с духами предков – и, значит, у Дэйлорона появилась надежда.
Что может сказать в свое оправдание король, желающий отдать и государство, и народ врагу? Ровным счетом ничего. Но я все же попытаюсь.
Полагаю, ты уже видел портрет моей единственной дочери, прекрасной, как отражение солнца в каплях росы, как лунный цветок, расцветавший на черном зеркале Поющего Озера? Ее считали мертвой, но на самом деле он была жива. Быть может, она жива и сейчас, когда ты читаешь эти строки – но ей уже нет спасения. Спасение было в моей слабости, но когда мы уходим, все, что принадлежало нам – а в том числе и слабости, и пороки, уходят с нами.
Она попала в хищные лапы тех, кто называет себя людьми, и вот оно, мое единственно оправдание. Все, что я сделал – я сделал по требованию тех, кто держит ее в заточении. Только ради нее я убил Кейлора д’Амес, твоего отца. Только ради нее я собирался принять сражение с армией империи и потерпеть поражение. И только ради нее я собирался отдать Дэйлорон на разграбление этим алчущим богатства тварям, что когда-то уже изгнали нас с южных земель. Вот и все, что я могу сказать, Шениор.
Теперь больше нет ничего – ни моей слабости, ни моей вины, которая заключалась в любви отца к дочери, ни шансов для моей малышки остаться в живых и вернуться в Дэйлорон. Но зато появилась надежда для дэйлор, и это прекрасно.
Ты можешь предать мое тело позору и лишить захоронения – это твое святое право. Как еще можно поступить с дэйлор, совершившим столь ужасное предательство? Вина моя в том, что жизнь дочери оказалась для меня важнее свободы целого народа. И, пока я был жив, я не мог поступить иначе. Пусть моя смерть даст Дэйлорону нового короля и новое будущее.
Селлинор д’Кташин, чей дух воссоединился с предками.
Похолодевшими пальцами Шениор скомкал свиток. В смятении хотел бросить его в огонь – но камин давно потух, и никто не собирался разжигать его снова. До коронации – точно. Потому Шениор снова расправил пергамент на столе, аккуратно сложил его и сунул обратно в тайник. Туда же последовал и портрет несчастной дэйлор, сделавшей из короля послушную марионетку.
«Пусть себе лежит дальше,» – решил Шениор, – «но кто бы мог подумать… что отцовская любовь способна погубить целый народ?»
– Да пребудет с тобой покой, – сказал он вслух, обращаясь к духу Селлинора, и быстро вышел из кабинета.
На сердце лежал камень и душу бередило нехорошее предчувствие.
* * *
На протяжении последующих дней Шениор на собственной шкуре ощутил, что такое быть королем, и не раз мечтал вновь оказаться в Гнезде куниц. Круговерть дел захватила его и понесла, отмеряя часы советами, приказами, аудиенциями… Но все-таки произошло два события, накрепко осевшие в памяти Шениора и выдающиеся из пестрой и однообразной толчеи своих собратьев.
Первым было знамение, причем знамени дурное, не предвещающее ничего хорошего ни новоявленному королю, ни королевству.
Случилось это как раз во время коронации. В тот миг, когда Шениор протянул руки к сверкающей короне, чтобы возложить ее на собственную голову – ибо нет никого выше короля – на самом краю зрения мелькнуло что-то ослепительно-белое.
Шениор осторожно скосил взгляд, и понял, что чувства не подвели его: у дальнего окна, сквозь которое в тронный зал внимательно смотрели обе луны – большая и малая – замерла изящная женская фигурка, задрапированная в белоснежный шелк. Дэйлор удивился, потому что не видел ее среди тех, кто был ему представлен раньше, и кто должен был присутствовать на коронации. И еще больше удивился, когда понял, что никто из благородных не обращает на нее внимания – словно она и должна там быть.
Незнакомка была молода и привлекательна; распущенные по плечам черные волосы искрились кровью в свете факелов. И – она плакала, время от времени вытирая глаза уголком белого платка.
– Милорд, корону! Берите корону! – тихонько зашептали за спиной два министра – Каннеус и Летрап.
Шениор посмотрел на золотое кружево, обильно украшенное бриллиантами великолепной огранки, на миг потеряв из виду женщину. А когда она снова взглянул на нее, то уже никого не увидел.
Золотой обруч короны пришелся впору; благородные одобрительно зашептались – мол, добрый знак. Шениор обернулся и спросил у Каннеуса:
– Кто была та женщина, в белом платье? И почему мне не представили ее раньше?
Министр нахмурился и с сомнением поглядел на Шениора.
– О чем вы, милорд? Здесь не было ни одной женщины в белом. Ведь белый – цвет траура.
– Но я… видел ее, – упрямо пробормотал Шениор, – что ж, хотите сказать, что у меня галлюцинации?!!
– Ни в коем случае, милорд, – Каннеус склонил голову набок, о чем-то размышляя, – но я мало понимаю во всем этом. Вам лучше спросить у благородного д’Эвери. Он-то повидал куда больше меня.
Потом начался бал, но Шениор в нем не принимал участия. Перед глазами все стояло благородное лицо незнакомки. Кто она такая? И как пробралась на коронацию, когда у каждого входа был выставлен караул?..
На следующее утро он отправил сообщение Старшему. Оказалось, в кабинете Селлинора он не обратил внимания на одну очень занятную вещицу – массивный серебряный обруч, покрытый письменами, на каменной подставке. Каннеус пояснил, что это – старое магическое приспособление для отправки королевских приказов. Стоило только написать текст, затем представить себе то лицо, которому должно быть доставлено послание, и положить его на подставку под кольцо. Причем устройство работало даже тогда, когда отправитель совершенно не видел Силу – что, в общем-то, оказалось как нельзя к стати в случае Шениора.
…Он был сильно удивлен, когда вампир выступил из тени прямо в королевском кабинете.
– Старший! – Шениор вскочил по привычке, но тот лишь махнул рукой.
– Это я должен отдавать тебе почести, Шениор. Меня обеспокоило твое послание, и вот я здесь. Ты в самом деле видел плачущую женщину в трауре?
Вампир, сложив руки на груди, прошелся по комнате.
– Да, Старший, – Шениор с надеждой поглядел на него, – вы что-то знаете о ней?
– Мне известно о знамениях, которые бывают на коронации, – Норл д’Эвери остановился и, прищурившись, внимательно посмотрел на Шениора, – если во время церемонии владыка Дэйлорона видит что-нибудь странное, он видит будущее – свое и своего народа.
Шениор проглотил комок горькой слюны. Что-то было в голосе старого вампира, заставившее мелко задрожать пальцы.
