и Архивариусом был широкий библиотечный стол. За деревянным барьером начинались шкафы хранилища, и, казалось, дальше уходили в бесконечность.
Висела над нами кованая люстра с серпами и молотами, горела зелёная лампа за столом архивариуса.
Стала нас обволакивать странная библиотечная тишина, в которой строго, как суровый доктор, на обходе, шли напольные часы, похожие на поставленный стоймя гроб.
Пожалуй, стоило ради сохранения всего этого великолепия сделать внушение новому директору.
Товарищ мой назвал имя своей знакомой, но Карл Иванович сделал странное движение рукой.
— Нет, молодой человек, — перебил он. — Вспомните, что-нибудь, какую-то черту, которая вам запала в душу. Не то, что вы считаете особой приметой, а то, что вам запомнилось самому. Первое, что придёт в голову.
Товарищ мой замялся.
Он помедлил, посмотрел на меня, ища поддержку, и наконец, сказал:
— Ну вот она… Она говорила мне «Миленький», и так говорила, будто она не сейчас жила, а была крестьянкой лет двести назад. Не всегда говорила, вы меня понимаете? В определённый момент… Но так я слышал это слово, и ноги у меня подкашивались.
— Очень хорошо, большего и не нужно.
Карл Иванович достал большую амбарную книгу и неспешно пролистал её.
— Вот что, месяца два вы её не видели?
— Точно так.
— Ну, так больше не ищите. Не надо вам её искать, всё для вас закончилось и ничего больше не нужно.
Товарищ мой быстр на язык, а иногда даже скандалист, и я думал, что он начнёт спорить, но нет, он вдруг согласился, только несколько поник головой.
— Не надо, не надо, — повторил Архивариус.
Слова его были произнесены так, что прямо в воздухе разлилась гипнотическая уверенность, что не надо. Никто не виноват, но — не надо. Хватит, одним словом.
По моему знаку приятель достал припасённую в портфеле большую бутылку коньяка, и Архивариус позвонил.
На звонок вышла женщина в синем халате с тремя бокалами на подносе.
Она неодобрительно оглядела нас, но поставила поднос на стол совершенно беззвучно. Кроме бокалов там был только блюдце с шоколадом и бутылка с минеральной водой.
Женщина исчезла так же беззвучно, а я принялся разливать коньяк.
— Вы понимаете, что теперь окажете мне услугу? — спросил Архивариус.
— Ну, да — ответил мой приятель, которого, впрочем я предупредил заранее. — Хотя лучше было бы деньгами.
— Вам, конечно, лучше было бы деньгами, это понимают все умные люди, лучше деньгами и сразу развязаться, но жизнь сложнее, — сказал Архивариус. — Вы ведь занимаетесь статистическим учётом?
— Ну да, это не секрет.
— Я бы с вами потом побеседовал по этому поводу. Мы ведь с вами коллеги — я сам провёл несколько переписей. Переписей населения, — подчеркнул Карл Иванович.
Перед нами, уходя вдаль, стояли шкафы с картотекой.
Это была картотека существ — я чуть было не сказал «живых существ», но это было неверно. Многие из тех, кто значился в картотеке, давно умерли, а некоторые сделали это дважды и трижды. Иные сроду не были живыми.
Приятелю моему это было невдомёк, а я и не хотел, чтобы он пугался прежде времени.
Однажды картотеку решили оцифровать. Ничего из этого не получилось.
Копирование состоялось, но все тут же перепуталось, вышло всё криво, и веры файлам не было. Тут же электронную картотеку слили в Интернет, а потом авторы с дрожащими от жадности руками, перевели ее обратно на бумагу и издали под яркими обложками.
Я думал, что произойдет конец света, да только вышло все не страшно, а смешно.
Будто бы выбежал на площадь человек и стал рвать рубаху на груди, что только что видел инопланетян.
Сыпал именами известных людей, горячился, но с каждым словом все дальше отшатывались от него слушатели. Оно, конечно, всегда любопытно узнать, что министр — колдун-алхимик, а его заместитель промышляет охотой на вампиров, да только все это сюжеты именно из-под глянцевой обложки. На обложке этой роскошная дева стонет в объятиях вампира, а в вампира целит красавец с голым торсом.
Так все и ушло в газетную сплетню, а это значит — в песок, в пустоту.
Я и сам читал эти статьи — безопасные, как остывший пепел.
— Статистика? — спросил мой приятель. — Но я не работаю с гостайной. И с коммерческой — тоже.
— Зачем нам эти тайны? — успокоил его Карл Иванович. — У нас самих этих тайн избыток. Я знал многих людей, что крупно пострадали от излишне серьёзного отношения к разным тайнам.
— А за что их прищучили?
— За то, что слишком честные были. Им сказали — считай людей. Они и посчитали, но только людей. Вы помните перепись тридцать седьмого года?
— Помню, конечно, ну не собственно помню — знаю… Знаю. Там всех расстреляли.
— Какие глупости, но, в общем, расстреляли, конечно. Но головы были горячие — им велели пересчитать прописанных граждан, а они пересчитали людей. Вот в чём штука.
И эти романтики вместо ста семидесяти миллионов получили сто шестьдесят один. Ну и начался скандал — причём с двух сторон. Во-первых, точно оценили количество нелюди, и девять миллионов — это не шутка. Во-вторых, никто не ожидал такого расхождения. Дальше было сложно — пустили слух, что вскрылись данные о жертвах и всё такое. В тридцать девятом провели перепись снова — и тут уж вышло сто семьдесят миллионов, да и то два миллиона накинули за погрешность. Ещё Краваль тогда работал — он и пострадал первым.
— Иван Адамыч? — вдруг переспросил Иван.
Карл Иванович всмотрелся в глаза моему приятелю, но тот не дрогнул.
— Вы интересный человек, да и Саша вас рекомендовал. Мне нравится ваша реакция, и ваше доверие — вы ведь мне доверяете, да?
Тогда, восемьдесят лет назад нам пришлось спустя два года проводить новую перепись, произошла суматоха, потеря самообладания у некоторых товарищей… Нам бы не хотелось, чтобы это сейчас повторилось.
И стало понятно, что его-то Карла Ивановича из архивариусов не вычистишь и не отменишь.
Церковь его была — архив, а алтарь в нём — картотека.
И не было у него преемника. Именно поэтому он ощупывал взглядом пришельцев, и сейчас принял какое-то решение, а пока продолжал рассказывать.
— Нам бы не хотелось катаклизмов. В тридцать восьмом, когда ваших родителей ещё не было на свете, лётчик Чкалов пролетел под мостом.
— Я знаю.
— Нет, не знаете. Он несколько раз летал под мостами, и наконец нарушил математическую связность. Взлетев с Ходынского аэродрома он направился на юго-восток и полетел на опытном истребителе под Большим Каменным мостом — тогда говорили, что Сталин стоял у своего окна в Кремле и видел всё
