Фошон хмыкнул с насмешливым сочувствием.
– Так что, Мариэль содержит вас обоих?
– Ну! Это против ее принципов. Содержать молодого мужчину? Никогда в жизни! Мариэль покупает еду на одного и делает вид, что я питаюсь на свои.
– А вы что делаете?
– Жду, пока она уснет. А потом подъедаю, что осталось. Пролежавшую три дня баранину или телятину в застывшем сале. Всегда приятно. А на десерт – лежалый сыр с зеленой плесенью.
– Дорогой мой, примите мои искренние соболезнования. Способность женщины унижать мужчину сравнима лишь со способностью мужчины мириться с унижением.
– Это кто сказал, Ларошфуко?
– Да нет, на самом деле, мой батюшка. Он, бывало, рассказывал замечательные истории об арабских танцовщицах, которые приходили к ним в лагерь под Сиди-Бель-Аббесом…
– Я бы с удовольствием их послушал, – сказал Хоб. – Особенно за стаканчиком белого вина в «Пье дю Кошон».
– Так вы говорите, Стенли Бауэр?
– Да. Это имя всплыло у меня в памяти, как только я его увидел. Жаль, что больше я ничего не помню.
– А где вы с ним встречались?
– Из головы вылетело! – сказал Хоб, постучав себя по лбу. – Говорят, от голода человек делается забывчивым.
– Хоб! – произнес Фошон. Его голос из шутливого внезапно сделался угрожающим. – Не надо со мной играть!
– Это что, фраза из одного из ваших детективных романов? – поинтересовался Хоб. – А почему бы мне с вами и не поиграть? Я хочу жрать, и мне вовсе не улыбается возвращаться на бульвар Монпарнас и готовить чили. С чего это вы, французы, взяли, что чили – деликатес?
– Мы всегда путаем экзотическое с желанным, – ответил Фошон. – Это наш особый дар.
– О Господи! – Хоб уронил голову на руки.
– Как вам плохо! – сказал Фошон. – Ладно, не буду вас больше мучить. Идемте. Быть может, тарелка паштета освежит вашу память.
– Добавьте к этому утиное филе, – сказал Хоб, – и я расскажу вам, что произошло с судьей Крейтером.
– Comment? [108] – спросил Фошон, который вдруг ни с того ни с сего решил перейти на французский.
В «Пье дю Кошон» они не пошли. Фошон выбрал пивную «Липп» – ему вдруг захотелось choucroute garni. [109] «Липп», собственно, только называлась пивной, а на самом деле это был знаменитый старый ресторан на бульваре Сен-Жермен, напротив «Де Маго». Настоящий дворец: старинные потемневшие зеркала, янтарный свет ламп, хрустальные люстры, официанты в смокингах и шикарная публика – правда, ее в последнее время становилось все труднее отличить от публики, которая только пытается быть шикарной. Ну и, конечно, неизбежные немецкие туристы, неизбежные английские туристы и прочие туристы, которые в свою очередь начинали становиться неизбежными – особенно японцы. Хоб тоже заказал choucroute. Ему принесли огромную тарелку вкусной и сытной свинины с гарниром, хорошо сдобренной пряностями. Это, пожалуй, было лучшее, что подавали в «Липп». Когда и как французы успели возлюбить квашеную капусту и немецкие сосиски, оставалось загадкой. О таких вещах ни в одном путеводителе не говорится.
Фошон заказал белое бордо. Хоб возблагодарил Бога за то, что он создал Францию, где даже полицейские допросы ведутся за стаканчиком вина.
– Ну, так что там насчет этого Стенли Бауэра? – осведомился Фошон.
– Кого-кого? – переспросил Хоб.
– Человека, которого вы опознали.
– Опознал? Я? Слушайте, Эмиль, а вдруг я вообще все это сочинил? Специально, чтобы попасть в «Липп»?
– Хоб, это не смешно.
– Ну, я думал, вам хочется, чтобы я разговаривал более уклончиво, и почаще отвлекался на посторонние темы, как те частные сыщики в романах. А кроме циркачей, кто-нибудь еще хоть что-то видел?
– Свидетелей нет. Конечно, мы допросили народ в кафе «Аржан», где этот Стенли Бауэр сидел перед тем, как его убили. Поговорили с владельцем, который их обслуживал.
– Их?
– Перед самым убийством Бауэр разговаривал с каким-то типом.
– С каким типом? Как он выглядел?
– Он сидел в тени. Владелец его не разглядел. Просто мужчина. Он ушел. Вскоре после него Бауэр тоже вышел. Тут-то и появились машины.
– А про того, другого, ничего больше не известно? Цвет волос? Рост?
– Он сидел. И был в шляпе. Владелец даже шляпу описать не смог.
– Замечательно! – сказал Хоб. – И ради этого я пропустил вечеринку?
– А когда должны прийти гости? – поинтересовался Фошон.
– Простите?
– Ну, гости Мариэль, для которых вы собирились готовить чили.
– Да вот, наверно, как раз сейчас, – ответил Хоб, умело обматывая душистую, пропитанную вином капусту вокруг розового куска свинины перед тем, как отправить ее в рот, заесть куском хрустящего батона и запить глоточком вина.
– Либо вы мне все расскажете, – заявил Фошон, – либо я вызову жандарма, и он под конвоем отведет вас домой. Вы еще успеете приготовить свое чили.
– Вы не сделаете этого, инспектор! Ведь правда же, не сделаете?
– Жестокость французской полиции просто не укладывается в сознании англосаксов, – сказал Фошон с самодовольной улыбочкой. Он положил салфетку на стол и начал подниматься.
Хоб схватил его за руку. Фошон немедленно опустился на место.
– Шутить вы любите, инспектор, а сами шуток не понимаете!
– Ну, так рассказывайте про Бауэра.
– Англичанин. Лет сорока. Мой шапочный знакомый. Мы встречались на Ибице пару лет тому назад. У него там были приятели. Он у кого-то гостил… Погодите, дайте вспомнить. Ну да, у Элиота Тернера, актера.
– Вы знаете Тернера? – перебил Фошон.
– Да. А что?
– Я недавно смотрел ретроспективу фильмов с его участием в киноцентре на Монпарнасе. Что, он действительно такой сволочной, как его герои?
– Нет, гораздо хуже.
– Говорят, он жуткий бабник.
– Брешут. Отпетый педераст.
– Что, в самом деле? В фильмах он вечно увивается за чьей-нибудь женой.
– В жизни он вечно увивается за чьим-нибудь сыном.
– Так Стенли Бауэр был его приятелем?
– Наверно. Как я уже говорил, Бауэр жил на вилле Тернера в Сан-Хосе. В гостях. Я нечасто видел их вместе, но, полагаю, они либо были приятелями, либо же Бауэр шантажировал Тернера.
– Вы не знали, чем этот Бауэр зарабатывал себе на жизнь?
– Да он вроде бы ничем особо не занимался. Наверно, проживал семейное состояние. По крайней мере, сам Бауэр на это намекал.
– Намекал?
– Ну, если можно так выразиться. Бауэр частенько выставлял народу выпивку в «Эль Кабалло Негро» и хвастался своими семейными связями и тем, что его дед был близким другом Эдуарда Седьмого. Или еще какого-то Эдуарда, не помню. Но это он рассказывал американцам. Когда в кабачке присутствовал кто-то из Англии, Бауэр больше помалкивал. Не знаю, то ли он просто пускал пыль в глаза, то ли это был их хваленый английский юмор, такой тонкий, что того гляди порвется.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
