И она молилась. Ах, как же она молилась! Раз уж они этого хотели, она ползала на коленях, словно какая-то уличная девка, а не дочь Утёса. Серсея молила о помощи, об избавлении, о Джейме. Вслух она просила богов защитить себя, невинную страдалицу, а в мыслях – покарать обвинителей внезапной, мучительной смертью. Серсея молилась так истово, что её колени покрылись ссадинами и начали кровоточить, а язык распух и настолько отяжелел, что она едва им не давилась. В своей камере Серсея вспомнила все молитвы, которым её учили в детстве, и придумала новые, взывая к Матери и Деве, Отцу и Воину, Старице и Кузнецу. Даже к Неведомому. «В ненастье любой бог пригодится». Семеро оказались столь же глухи, как и их земные слуги. Серсея рассказала им всё, что было у неё на душе, пошла на всё, кроме слёз. «Этого они никогда не дождутся», – твердила она себе.
Её бесила собственная слабость.
Если бы боги даровали ей силу, как Джейме и этому самодовольному дураку Роберту, она сумела бы сбежать сама. «Ах, будь у меня меч и умей я им владеть». В душе она была воином, но боги в своей слепой злобе дали ей слабое женское тело. Поначалу королева пыталась бороться, но септы одолели – их было больше, и они оказались сильнее. Со стороны септы выглядели просто уродливыми старухами, но молитвы, тяжёлая работа и порка послушниц сделали их твёрдыми как кремень.
И они не давали ей покоя ни днём, ни ночью. Стоило королеве сомкнуть глаза, как кто-нибудь из тюремщиц будил её и требовал исповедаться в своих грехах. Её обвиняли в супружеской неверности, блуде, государственной измене и даже в убийстве, поскольку Осни Кеттлблэк признался, что задушил верховного септона по её приказу.
– Покайтесь в убийствах и блуде, – обычно брюзжала септа Юнелла, тряся королеву.
Септа Моэлла уверяла Серсею, что спать ей не дают грехи:
– Только невинным дарован спокойный сон. Покайтесь в своих грехах и будете спать, как младенец.
Пробуждение, сон и вновь пробуждение. С каждым разом ночи становилось всё холоднее и мучительнее, и не было ни одной, которую не разорвали бы на куски грубые руки её тюремщиц. Час совы, час волка, час соловья, восход луны и заход, рассвет и закат проносились мимо, словно в пьяном бреду. Который теперь час? Какой день? Где она? Сон это или явь? Те урывки сна, что ей дозволялись, исполосовали мозг, словно бритва. Серсея слабела день ото дня и чувствовала себя всё более истощённой и больной. Она уже не понимала, как долго находится в этой камере, на вершине одной из семи башен Великой Септы Бейелора. «Я здесь состарюсь и умру», – думала она в отчаянии.
Этого допустить нельзя. Сын и королевство нуждаются в ней. Нужно выйти на свободу любой ценой. Пусть её мир сжался до клетушки в шесть квадратных футов, ночного горшка, продавленного тюфяка и тонкого, как её надежды, коричневого шерстяного кусачего одеяла, но она всё ещё оставалась наследницей лорда Тайвина и дочерью Утёса.
Вымотанная недосыпанием, дрожащая от холода, что каждую ночь прокрадывался в её камеру на вершине башни, терзаемая то лихорадкой, то голодом Серсея, наконец, поняла, что должна сознаться.
Той же ночью пришедшая чтобы её растормошить септа Юнелла обнаружила королеву стоящей на коленях.
– Я согрешила, – произнесла Серсея. Её язык распух, а губы потрескались и кровоточили. – Тяжко согрешила. Теперь я это понимаю. Как я могла так долго быть слепа? Мне явилась Старица с высоко поднятым светочем, и в его святом сиянии я узрела путь. Я хочу очиститься, искупить вину. Пожалуйста, милая септа, молю тебя, отведи меня к верховному септону, чтобы я могла сознаться в своих преступлениях и распутстве.
– Я передам ему, ваше величество, – ответила септа Юнелла. – Его святейшество будет очень доволен. Только исповедью и искренним раскаянием можно спасти наши бессмертные души.
Больше её не тревожили, и Серсея провела остаток долгой ночи в благословенном и ничем не прерываемом сне. В кои-то веки сова, волк и соловей незаметно сменили друг друга, а Серсее снился бесконечный и упоительный сон, в котором Джейме был её мужем, и их сын – жив и здоров.
С наступлением утра королева почувствовала себя почти прежней. Когда пришли тюремщицы, она вновь затянула ту же волынку, рассказывая о своем решении покаяться в грехах и получить прощение за всё, что сотворила.
– Мы рады это слышать, – произнесла септа Моэлла.
– С вашей души спадёт тяжкий груз, – уверила септа Сколерия. – После этого вы почувствуете себя намного лучше, ваше величество.
«Ваше величество». Эти два простых слова взволновали её. За долгое время плена тюремщицы нечасто утруждали себя даже такой простой любезностью.
– Его святейшество ждёт, – сказала септа Юнелла.
Серсея покорно склонила голову.
– Не позволите ли вы мне прежде принять ванну? Я не могу предстать перед ним в таком виде.
– Вы помоетесь позже, если позволит его святейшество, – ответила септа Юнелла. – Сейчас вас должна беспокоить чистота бессмертной души, а не пустые хлопоты о плоти.
Будто опасаясь, что Серсея может сбежать, септы втроём повели её вниз по лестнице башни: впереди шла септа Юнелла, а позади септы – Моэлла и Сколерия.
– Меня так давно никто не навещал, – проворковала Серсея, пока они спускались. – Как себя чувствует король? Как мать я волнуюсь за своё дитя.
– Его величество в добром здравии, – ответила септа Сколерия, – и в безопасности, днём и ночью. Королева всегда с ним.
«Это я королева!» Она сглотнула и, улыбнувшись, произнесла:
– Рада это слышать. Томмен очень её любит. Я никогда не верила тем ужасам, что про неё говорили.
Неужели Маргери Тирелл удалось увильнуть от обвинений в супружеской неверности, блуде и государственной измене?
– Состоялся суд?
– Скоро будет, – ответила септа Сколерия, – но её брат…
– Тсс, – септа Юнелла оглянулась на товарку. – Слишком много болтаешь, глупая старуха. Не нам рассуждать о таких вещах.
Сколерия склонила голову.
– Молю простить меня.
Остаток спуска они преодолели в молчании.
«Его воробейство» принял её в своей келье – простой семиугольной комнате, где топорно вытесанные лики Семерых смотрели с каменных стен почти так же угрюмо и неодобрительно, как и сам его святейшество. Когда Серсея вошла, верховный септон сидел за грубо сколоченным столом и что-то писал. Он совсем не изменился со времени их последней встречи – с того самого дня, когда её схватили и посадили под замок. Всё тот же суровый седовласый измождённый мужчина с острыми чертами лица и полными подозрения глазами. Одет он был не в роскошную рясу своих предшественников, а в бесформенную доходящую до лодыжек рубаху из некрашеной шерсти.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
