Марина Влади прогремела на весь Союз в самом начале 60-х, когда на экраны советских кинотеатров вышел фильм «Колдунья» (1959), где она сыграла главную роль — лесной дикарки, влюбившейся в красавца-аристократа и погибшей за эту любовь. С тех пор она и стала одной из самых любимых французских кинозвезд в СССР. Правда, с годами эта любовь начала тускнеть, поскольку новых фильмов с ее участием в Союзе выходило слишком мало, да и те, что выходили, не пользовались оглушительным успехом. Поэтому раскрутка Влади в СССР шла в основном по линии ее брака с Владимиром Высоцким. А пальму первенства среди кинозвезд-француженок в нашей стране держали другие актрисы: Катрин Денев («Шебурские зонтики»), Милен Демонжо (трилогия о «Фантомасе»), Мишель Мерсье (знаменитая «Анжелика»), Роми Шнайдер («Старое ружье»), Мирей Дарк (дилогия о высоком блондине в черном ботинке), Анни Жирардо («Старая дева») и др.
Но вернемся к хронике событий весны 77-го.
Между тем спустя несколько дней после отправки письма Высоцкий неожиданно срывается в новое «пике». И летят в тартарары сразу несколько спектаклей. Так, 11 марта он не явился на «Пугачева», на следующий день — на «Гамлета». Руководству театра пришлось срочно перекраивать репертуар. Описывая события тех дней, В. Золотухин отозвался на очередной запой своего коллеги следующим образом:
«Что-то он перемудрил со своей жизнью. Чего, казалось бы, не хватает: талант, слава, успех повсюду и у всех? Ведь он так сорвет парижские гастроли…» (В конце года, к славному юбилею 60-летия Октябрьской революции, власти обещали выпустить «Таганку» на первые западные гастроли — в Париж, о чем речь подробно еще пойдет впереди. — Ф. Р.)
В середине марта Высоцкий сумел-таки взять себя в руки. Повод к этому был серьезный: ему в те дни предстояло лететь в Париж, где должна была состояться презентация его французского диска, записанного на студии «Шан дю Монд» в январе 75-го (анонс пластинки появился в парижской эмигрантской газете «Русская мысль» 17 марта, а спустя неделю и в коммунистической «Юманите»). Почти одновременно вышел еще один диск-гигант Высоцкого — записанный в Канаде летом 76-го.
20 марта Высоцкий уже во Франции и выступает там в телевизионной передаче «Бон Диманш» («В хорошее воскресенье»). Передача не самая престижная, но герою передачи все равно отрадно, поскольку на родном радио и телевидении его в подобном качестве не подпускают на пушечный выстрел. Иное дело во Франции, где в те дни многие газеты пишут о знаменитом русском барде. Причем издания как эмигрантские («Русская мысль»), так и коммунистические («Юманите», «Франция — СССР»), а также официальные («Экспресс», «Монд»; последняя — аналог советской «Литературной газеты», ее читателями были в основном либеральные интеллигенты). Все это явно было не просто так, а дирижировалось из Москвы и на языке спецслужб называлось «активными мероприятиями». Занималось подобными «активками» специальное подразделение КГБ — так называемая «Служба „Д“ (дезинформация). Оно было создано в Первом главном управлении (ПГУ) в 1959 году крупным специалистом по дезинформации Иваном Агаянцем, который (отметим это!) в конце 40-х (1946–1949) возглавлял советскую резидентуру в Париже и хорошо знал специфику работы во Франции. Когда в 68-м Агаянц скончался, «Службу „Д“ (с начала 70-х переименована в „Службу „А“) по-прежнему продолжали возглавлять специалисты по Западной Европе: либо „французы“, либо смежные с ними «англичане“.
«Раскрутка» Высоцкого во Франции преследовала цель доказать западному истэблишменту, что в СССР преследуются исключительно враги режима — политические диссиденты, а диссиденты из числа конструктивных поощряются и живут вполне в ладу с властью. Пример Владимира Высоцкого и должен был это продемонстрировать.
Отметим, что к возвращению Высоцкого на родину уже готов ответ из МВД на его письмо от 5 марта: ему разрешают (кто бы сомневался!) выезжать к жене сколько душе заблагорассудится, и нужные для выезда документы можно собирать только раз в году. Казалось, живи и радуйся! Ан нет — Высоцкий снова срывается. Почему? Вполне вероятно, потому, что он прекрасно понимает, кем он является для больших политиков: разменной монетой, или козырной картой, которую эти политики то и дело вытаскивают из рукава. А поскольку выйти из этой игры Высоцкий не может (себе дороже), вот у него и не выдерживают нервы. Причем происходит это в тот момент, когда труппа «Таганки» радуется тому, что высокая комиссия из Министерства культуры без единого замечания, чего не было за все годы существования «Таганки» (что тоже симптоматично для того периода, когда советские власти практически везде дают «зеленый свет» «конструктивным диссидентам»), приняла «Мастера и Маргариту». Но Высоцкому это безразлично, поскольку на родной театр ему тоже по большому счету наплевать, так как он и о его роли в большой политике не заблуждается — такая же разменная монета, как и он.
Не случайно несколькими месяцами ранее назад из-под его пера на свет родилась песня «Гербарий», где он сетует, что стал экспонатом: «А я лежу в гербарии, к доске пришпилен шпилечкой», и далее: «И на тебе — задвинули в наглядные пособия, — я злой и ошарашенный на стеночке вишу». Вывод в конце следует такой:
…Поймите, я, двуногое,Попало к насекомым!Но кто спасет нас, выручит,Кто снимет нас с доски?!
Вопрос риторический, и ответ на него один: никто не снимет, поскольку в большой политике действуют те же правила, что и в уголовном мире: вход туда копейка, а выход — рубль (и Высоцкий об этом должен знать — как-никак начинал с «блатных» песен и многих людей из этого мира знал лично). Тем более что в мир «насекомых» он вошел по собственной воле — особенно когда решил связать свою судьбу с членом ФКП Мариной Влади. Как он сам пел в своей «Песне Бродского» (1967): «предложат жизнь красивую на блюде». Ему эту жизнь власти ненавязчиво преподнесли, и он на их приманку клюнул, полагая, видимо, что все произошло само собой. Но почему же потом, по ходу этого романа, когда в голову Высоцкому наверняка должны были приходить мысли о том, что власти играют с ним в «кошки-мышки», он даже попытки не сделал, чтобы прервать эту игру? Видимо, потому, что, по его же словам, «робок я пред сильными, каюсь…» и «выбирал окольный путь, с собой лукавил…» В итоге ситуация только ухудшалась и стремительно катилась к трагической развязке. Однако, будь все иначе, никогда бы мы не узнали того Высоцкого, какого знали. Отсвет трагедии стократно увеличил его славу, сделав ее не меркнущей даже после смерти.
