Она подняла голову, слезы струились из глаз, она чувствовала себя неописуемо несчастной, обездоленной, преданной… и уверенной. Эдди, полагала она, не устоит против такого потока слез и горя. Эта холодная решимость уйдет с его лица. Может, он начнет хватать ртом воздух и в дыхании появится свист, и это будет знак, это всегда служило знаком, что борьба окончена и она одержала очередную победу… ради него, разумеется. Всегда ради него.
Ее ждало потрясение — выражение его лица осталось прежним, более того, решимости только прибавилось, и рыдания разом оборвались. На его лице читалась и печаль, а это пугало еще больше: Соня осознала, что в какой-то степени печаль это взрослая, а от одной мысли об Эдди как о взрослом в голове начинала панически трепыхаться маленькая птичка. Такое случалось редко, лишь когда она задумывалась, а что будет с ней, если Эдди не захочет поступать в бизнес-колледж, который находился в Дерри, или в университет Мэна в Ороно, или в частный университет Хассона в Бангоре, откуда мог каждый день возвращаться домой после занятий, что будет, если он встретит девушку, влюбится, захочет жениться. «И что будет со мной при таком раскладе? — кричала паникующая птичка, когда Соню посещали эти странные кошмарные мысли. — Какое место уготовано мне в такой жизни? Я люблю тебя, Эдди! Я люблю тебя! Я забочусь о тебе и люблю тебя! Ты не умеешь готовить, менять постельное белье, стирать майки и трусы! Да и зачем тебе? Я знаю, что, как и когда надо делать! Я знаю, потому что люблю тебя».
И он сказал то же самое:
— Мама, я люблю тебя. Но я люблю и моих друзей. Я думаю… я думаю, ты заставляешь себя плакать.
— Эдди, ты причиняешь мне такую боль, — прошептала она, и новые слезы, от которых бледное лицо Эдди двоилось и троилось, покатились по щекам. И если несколькими мгновениями раньше слезы лились намеренные, то теперь их сменили настоящие. Характер, надо отметить, у Сони был крепкий: похоронив мужа, она не сломалась, нашла работу на сжимающемся рынке труда, что было непросто, воспитывала сына и, когда возникала такая необходимость, боролась за него. И по-настоящему, без всякого расчета, сейчас она плакала, пожалуй, впервые с тех пор, как пятилетний Эдди тяжело болел бронхитом и она пребывала в полной уверенности, что Эдди умрет, когда он лежал на ложе боли, пылая от высокой температуры, кашляя и задыхаясь. Теперь причиной слез служило это ужасно взрослое, в чем-то чужое выражение его лица. Она боялась за Эдди, но так же, в каком-то смысле, боялась его самого, боялась ауры, которая, казалось, окружала сына… и чего-то от нее требовала.
— Не заставляй меня выбирать между тобой и моими друзьями, мама. — Голос дрожал, звучал напряженно, но оставался под контролем. — Потому что это несправедливо.
— Они — плохие друзья, Эдди! — чуть ли не в истерике выкрикнула она. — Я это знаю, чувствую всем сердцем, они не принесут тебе ничего, кроме боли и горя! — И самое ужасное заключалось в том, что говорила она искренне; какая-то ее часть интуитивно поняла это по глазам Билла Денбро, который стоял перед ней, глубоко засунув руки в карманы, с рыжими волосами, пламенеющими под летним солнцем. Его глаза были такими серьезными, такими отстраненными и далекими… совсем как теперь глаза Эдди.
И не та ли аура, которую теперь она ощущала вокруг Эдди, тогда окружала Билла? Та же, но только сильнее. Она полагала, что да.
— Мама…
Она поднялась так резко, что чуть не свалила стул.
— Я вернусь вечером. Шок, происшествие, боль, из-за этого ты так со мной говоришь. Я знаю. Ты… ты… — Она замолчала, потому что в голове все смешалось, унеся в вихре слова, которые она хотела сказать. — Случившееся с тобой ужасно, но все у тебя будет хорошо. И ты увидишь, что я права Эдди. Они плохие друзья. Не нашего круга. Не для тебя. Ты все обдумаешь и спросишь себя, давала ли тебя твоя мама плохой совет. Ты все обдумаешь, и… и…
«Я же убегаю, — подумала она с тоской и щемящим ужасом. — Я убегаю от собственного сына! Господи, пожалуйста, не допусти этого!»
— Мама.
Она все равно едва не убежала, потому что теперь боялась его, да, он являл собой нечто большее, чем ее Эдди; она чувствовала присутствие в нем других, его «друзей» и чего-то еще, чего-то, прячущегося за них, и она боялась, как бы это что-то не выглянуло, чтобы показаться ей. Она видела, что Эдди сам не свой, у него какая-то ужасная болезнь, из тисков которой он не может вырваться, как пятилетним не мог вырваться из тисков бронхита и едва не умер.
Она замерла, взявшись за ручку двери, не желая слушать, что он может сказать… а когда он сказал, прозвучала эта фраза так неожиданно, что поначалу она просто ничего не поняла. Когда же до нее дошло, слова обрушились, как мешок цемента, и на мгновение она подумала, что сейчас упадет без чувств.
— Мистер Кин сказал, что мое лекарство от астмы — простая вода.
— Что? Что? — Она повернулась к нему, сверкая глазами.
— Простая вода. С какой-то добавкой для медицинского привкуса. Он сказал, что это пла-це-бо.
— Это ложь. Ложь, и ничего больше! Почему мистер Кин решил сказать тебе такую ложь? Что ж, полагаю, в Дерри есть и другие аптеки. Полагаю…
— У меня было время подумать над этим, — голос Эдди звучал мягко, но неумолимо, и он смотрел ей в глаза, — и я не сомневаюсь, что он сказал мне правду.
— Эдди, уверяю тебя, это не так! — Паника вернулась, трепеща крылышками.
— Я думаю, это правда, иначе на ингаляторе написали бы какое-то предупреждение насчет того, что слишком частое использование может убить тебя, по крайней мере вызвать рвоту. Даже…
— Эдди, я не хочу этого слышать! — воскликнула она и закрыла руками уши. — Ты… ты… ты не в себе, и в этом все дело!
— Даже если это лекарство, которое можно купить без рецепта, они прилагают специальную инструкцию, — продолжил Эдди, не повышая голоса. Его серые глаза не отрывались от ее глаз, и она не могла опустить их, не могла даже шевельнуть ими. — Даже если это сироп от кашля «Викс»… или твой геритол.
Он на пару секунд замолчал. Ее руки упали. Стали слишком тяжелыми. У нее не осталось сил и дальше прижимать их к ушам.
— И… должно быть, ты это тоже знала, мама.
— Эдди! — вскричала она.
— Потому что… — продолжил он, словно она и не раскрывала рта — теперь он хмурился, сосредоточившись на том, что занимало его, — …потому что родители должны разбираться в лекарствах, которые принимают их дети. Я пользовался ингалятором пять, иногда шесть раз в день. И ты не позволила бы мне этого делать, если бы думала, что это лекарство может мне навредить. Потому что твоя работа — оберегать меня. Я это знаю, потому что ты всегда так говорила. Поэтому… ты знала, мама? Ты знала, что это простая вода?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
