— Именно поэтому, — заявила маркиза, — я считаю, что с вашей стороны крайне неосмотрительно приобретать себе врагов в лице двух столь влиятельных в клерикальной партии людей, как аббат де Букмон и его брат.
— Врагов?! — вскричал граф Рапт. — Врагов в лице этих пройдох?
— О, можете быть в этом уверены. Я заметила, сколько было ненависти во взглядах, которые бросили на вас, прощаясь, эти два достойных молодых человека.
— Два достойных молодых человека!.. По правде говоря, вы меня изводите, тетя… Враги!.. Я приобрел себе врагов в лице этих недотеп? Ненависть во взглядах!.. Они бросили на меня полные ненависти взгляды при прощании!.. Да знаете ли вы, госпожа маркиза, что, прежде чем попрощаться, они провели здесь больше часу? Знаете ли вы, что за это время они то льстили, то угрожали мне — попеременно! И я обещал одному из них приход в пять-шесть тысяч франков, а другому — заказ на роспись целой церкви? И после того как я утолил их жадность, мне пришлось напитать их злобу? Да уж, клянусь честью, как ни мало я чувствителен, а и меня в конце концов стало тошнить от отвращения. И если бы они не ушли сами, да простит меня Господь, я выставил бы их за дверь.
— И совершили бы немалую оплошность: аббат Букмон — преданнейший раб монсеньера Колетти, а он, как мне кажется, и без того к вам не расположен.
— Ну что же, пришло время обсудить этот вопрос. Как вы сказали? Монсеньер Колетти ко мне не расположен?
— Да, он очень плохо к вам относится.
— Так вы с ним виделись?
— А разве не вы сами поручили мне с ним переговорить?
— Разумеется! Именно об этом визите я и намеревался с вами побеседовать.
— Должно быть, дорогой граф, кто-то очернил вас в глазах его преосвященства.
— Поговорим без обиняков, маркиза; давайте объяснимся! Вы любите меня всей душой, не так ли?
— Дорогой Рапт, неужели вы можете в этом сомневаться?
— Я не сомневаюсь. Вот почему я говорю с вами совершенно откровенно. Я стремлюсь к известности, я очень этого хочу. Для меня это to be or not to be[58], от этого зависит мое будущее. Честолюбие для меня все равно что счастье. Однако это честолюбие должно быть удовлетворено. Я должен стать депутатом, это путь к министерскому портфелю; я хочу быть министром. Монсеньер Колетти обещал, что через ее высочество герцогиню Ангулемскую, духовником которой он состоит, выхлопочет у короля мое назначение. Он исполнил свое обещание?
— Нет, — ответила маркиза.
— Нет?! — изумленно переспросил граф.
— Я даже думаю, что он вряд ли хочет этим заниматься, — продолжала маркиза.
— Послушайте, у меня голова идет кругом!.. Он, что же, отказывается меня поддержать?
— Наотрез.
— Он сам так сказал?
— Именно так он мне и сказал.
— Ах, вот что! Он, стало быть, запамятовал, что именно я помог ему стать епископом и что благодаря вашей помощи он попал в окружение ее высочества герцогини Ангулемской?
— Все это он помнит. Однако, как он говорит, он не может пойти на сделку с собственной совестью.
— Его совесть!.. Его совесть!.. — пробормотал граф Рапт. — Какому ростовщику он ее заложил и кто из моих недругов дал ему денег, чтобы выкупить ее?
— Дорогой граф! Дорогой граф! — вскрикнула маркиза и перекрестилась. — Я вас не узнаю. Страсть вас ослепляет!
— Действительно, я от отчаяния готов биться головой о стену. Еще один, кого я считал купленным, а он хочет получить деньги раньше, чем продаст свою шкуру! Дорогая маркиза! Садитесь в карету… У вас сегодня приемный день, не так ли?
— Да.
— Поезжайте к монсеньеру Колетти и пригласите его к себе.
— Что вы такое говорите?! Уже слишком поздно.
— Скажете, что хотели пригласить его лично.
— Я только что от него и словом не обмолвилась о приглашении.
— Как же так?! Вы знаете, что у меня мало времени, и не заставили его поехать вместе с вами?
— Он отказался, отговорившись тем, что, если бы он был вам нужен, вы сами приехали бы к нему.
— Я поеду завтра.
— Будет слишком поздно.
— Почему?
— К тому времени выйдут газеты, и то, что захотят сказать против вас, окажется напечатано.
— Что же он может сказать против меня?
— Кто же знает?
— Как это кто? Объяснитесь!
— Монсеньер Колетти, как вы знаете, взялся обратить княгиню Рину в католическую веру.
— Разве это уже не было сделано?
— Нет, однако она чахнет с каждым днем. Кроме того, он исповедник вашей жены.
— О, Регина не могла ничего сказать против меня.
— Кто знает! На исповеди…
— Сударыня! — с негодованием воскликнул граф Рапт. — Даже для самых захудалых служителей Церкви тайна исповеди священна.
— Да, в конце концов, мне-то откуда знать! Но если хотите получить от меня совет…
— То… что?
— Садитесь-ка сами в карету и поезжайте к нему с миром.
— Да у меня на сегодня назначены еще три-четыре посетителя!
— Примите их завтра.
— Я потеряю их голоса.
— Лучше потерять три голоса, чем тысячу.
— Вы правы… Батист! — закричал г-н Рапт, названивая в колокольчик. — Батист!
На пороге появился лакей.
— Карету! — приказал граф. — И пришлите ко мне Бордье.
Спустя минуту в кабинет вернулся секретарь.
— Бордье! — сказал граф. — Я выйду по потайной лестнице. Отошлите всех посетителей.
Торопливо поцеловав маркизе ручку, г-н Рапт поспешил прочь из кабинета, однако успел услышать, как г-жа де Латурнель сказала секретарю:
— А теперь, Бордье, мы подумаем, не правда ли, как отомстить за смерть Толстушки!
XXXVI
ГЛАВА, В КОТОРОЙ ДОКАЗЫВАЕТСЯ, ЧТО ДВА АВГУРА НЕ МОГУТ СМОТРЕТЬ ДРУГ НА ДРУГА БЕЗ СМЕХА
Граф Рапт примчался на улицу Сен-Гийом, где находился особняк его преосвященства Колетти.
Монсеньер занимал флигель, расположенный между двором и садом. Это был прелестный уголок, гнездышко, достойное поэта, влюбленного или аббата, открытое полуденным лучам, но тщательно спрятанное от лютых северных ветров.
Внутреннее убранство флигеля с первого взгляда выдавало утонченную чувственность святого человека, который здесь жил. Согретый воздух, благоуханный, располагающий к сладострастию, охватывал вас, едва вы попадали внутрь, и если бы вас ввели в комнаты с завязанными глазами, вы, вдохнув аромат, решили бы, что оказались в одном из таинственных, опьяняющих будуаров, в которых щёголи времен Директории славословили и воскуряли фимиам.
Слуга — по виду не то придверник-мирянин, не то духовное лицо — пригласил графа Рапта в небольшую полуосвещенную гостиную, располагающуюся рядом с приемной.
