одолеет полнота. В комнату он вошел крадущимся шагом, который появляется, когда пришедший хочет сообщить неожиданную, но приятную новость.
Наташа лежала, прикрыв ноги пуховым платком. Он придвинул к постели стул и начал издалека:
— А раньше меня кое-кто у окошка встречал… Выхожу из машины, поднимаю голову и вижу в окне любимый силуэт.
Наташа посмотрела на него долгим взглядом и отвернулась к стене. Что-то было в этом взгляде…
«Хватит кривляться, — вдруг с отвращением подумал Никита. — Говори дело, успокой женщину. Скажи ей по-мужски просто: «Мы два одиноких существа, Наталья, давай объединимся».
Но прямо говорить всегда труднее: такое ощущение, будто деловитость и ясность обесцвечивают слова.
— Как будто болеешь? — спросил он. — Вот несчастье! Будущей матери не надо болеть.
Наташа промолчала, лица к нему не повернула.
Никита смотрел на сбившиеся тонкие волосы. Она их моет ромашкой, они должны пахнуть полевой ромашкой.
— Наталья, — сказал Никита, старательно придавая голосу торжественную суровость. — Наталья, ты слышишь меня? Повторяю: будущей матери болеть не полагается!
Наташа повернула голову, увидела оживленные улыбкой глаза Никиты, резким толчком поднялась. На секунду сверкнула в вырезе кофточки грудь. Наташа тут же подтянула пуховый платок к подбородку. И сказала, подделываясь под Никитин тон:
— Нет будущей матери! Нет и не будет. Все!
— Ты хочешь сказать, — начал Никита, чувствуя, как наваливается на него усталость, — ты хочешь сказать…
— Да! Да! Да! — зачастила Наташа. — Ты мне противен! Я презираю тебя! Я презираю себя!
Глаза ее были широко открыты, и Никита увидел, как выкатывались из этих глаз круглые градинки слез и соскальзывали, не оставляя следа, по Наташиным обескровленным щекам.
— Если тебе сейчас деваться некуда, — сказала она, — возьми в шкафу матрас. Но лучше будет, если ты уйдешь.
И снова легла, отвернула лицо к стене.
— Та-ак… — протянул Никита.
Скрипя половицами, прошелся по комнате, стал у окна.
В большом дворе было пустынно, и Никита подумал, что рановато бы еще для безлюдья. Может быть, по телевизору хоккей передают или фильм про шпионов?
— Ты не знаешь, что сегодня по телевизору? — спросил он.
Наташа не ответила, и собственный вопрос показался ему глупым.
— Ты не хочешь со мной разговаривать? — спросил он, хотя сам отлично понимал, что разговаривать, в сущности, не о чем. — Может, мы оба виноваты?
— Уйди, прошу тебя…
Никита побарабанил ногтями по стеклу, словно ему было очень важно проверить — звонко ли оно поет.
— Хорошо! Очень хорошо! Пожалеешь еще, ох как пожалеешь, — сказал он, чтобы что-нибудь сказать, чтобы не уходить молча. Странное ощущение — словно этими словами он что-то оставлял после себя, не исчезал бесследно из этой комнаты, из памяти женщины, с которой всего лишь час назад мысленно соединился на веки вечные.
24
Никита брел домой по ночной улице, которой не было ни края ни конца. На обочинах, выгнув тонкие шеи, стояли современные светильники. Сейчас они горели вполнакала, и неон в продолговатых трубках светился неровной, дрожащей белизной.
Никита шел и основательно, с интересом, словно при осмотре мотора, рассматривал себя со стороны.
Странное состояние: ни жалости, ни злости, ни каких-то устремлений; полное равнодушие ко всему. Похоже, что время остановилось.
А если бросить все, уехать в другой город?
Поехать в чужой город, обосноваться как следует и стать человеком без прошлого… Красота! Все останется где-то там… А перед тобой все чистенькое — рисуй как хочешь, и все будет верно. Это даже интересно — живешь, а о тебе никто ничего не знает.
Но тут Никита стал думать, что все это интересно только на первый взгляд. Ты, конечно, можешь отделаться от прошлого, сделать вид, что не было тех моментов, которые хотелось бы забыть. Но голову-то не переделаешь, мозги-то не встряхнешь… И кадровик, когда будешь устраиваться на работу в новом городе, откроет паспорт, увидит загсовские штампы, увидит Кольку, вписанного в соответствующую графу…
Нет, видно, жизнь заново не начнешь. Не тешься пустой фантазией, Никита.
Он подошел к дому и увидел у соседнего подъезда одинокую женскую фигуру. В первое мгновение ему показалось, что это Вера. Наверное, боится идти в свою одинокую квартиру… Что-то теплое шевельнулось в груди Никиты.
Но это была не Вера, а высокая незнакомая девица, которая решила покурить на свежем воздухе. А может, ждала кого?
Где-то в самой глубине сознания возникла мысль: предстоит разговор с Гордеем Васильевичем.
Как-то он сложится?..
Не самый удачный день
1
Алексей Борисович проснулся от странного ощущения, будто кто-то ходит по его груди. Что за чертовщина? Он открыл глаза и встретился с глуповато-нахальным взглядом петушка. Что-то преступное сквозило в этом взгляде, какая-то в нем была холодная расчетливость, и Алексей Борисович испугался. Хорошо, что проснулся — кто его знает, какие у птички мысли: подойдет да и клюнет, чего доброго, в глаз.
— Кыш, погань этакая, — злобно прошипел Алексей Борисович и вспучил ногами одеяло.
Петушок взмахнул крыльями, не удержался и соскочил на пол. И от досады, что ли, вытянул шею, распустил жидкие перышки, зажмурился и кукарекнул. Это было ужасно: смотреть не на что, а крикнул с таким протяжным надрывом, с такой силой, что некоторое время после этого стояла каменная тишина.
Проснулась Вика, приподнялась на локте и стала смотреть на мужа.
— Чего смотришь? — спросил Алексей Борисович. — Сколько раз просил закрывать его на кухне!
— У тебя на бровке опять длинный волос, — ответила на это Вика. — Дай выдерну!
— Пусть растет, если ему нравится.
— Ты им заколешь меня когда-нибудь.
— Вот когда заколю, тогда выдернешь. Кстати, эта пташка, — качнул он головой в сторону петушка, — сегодня все утро гуляла по моей груди.
— А вчера он начирикал на твое кресло. Хорошо, я быстро спохватилась.
— С сегодняшнего дня гони на балкон.
Алексей Борисович сел, пошевелил усами, потер голубоватой белизны колени, почувствовал, как тянет по ногам свежим воздухом: вот какие сильные получаются сквозняки, если не закрывать двери спальни.
— Это уже не дом, — в сердцах сказал Алексей Борисович. — Это какое-то болото.
Он набросил на плечи полосатый махровый халат и прошел в кабинет. Следом за ним чуть было не прошмыгнул петушок, но Алексей Борисович ловко дал ему подножку.
Окно кабинета выходило на север. Здесь никогда не возникало солнечного оживления, всегда стояла пасмурная погода. Алексей Борисович привык к этому быстро, да и книгам было лучше: не так желтели корешки.
Когда он по утрам приходил в свой кабинет, он особенно остро ощущал быстротечность времени и казнил себя за беспечность, слабохарактерность, за то, что позволяет втягивать себя в
