И по мере того, как эти предметы изнашивались, Роза составляла себе костюм по своему вкусу и особенно занималась своими роскошными, длинными волосами, которые падали до самых пяток ее красивых ножек.
Но так как девочка никогда не выходила, а солнце не проникало на чердак иначе, как только через узкие просветы; так как она не ела ничего, кроме хлеба, и не пила ничего, кроме воды; так как холод проникал со всех сторон в чулан Броканты, и, наконец, так как вне зависимости от времени года она была одета почти всегда одинаково: и в десять градусов мороза, и в двадцать пять градусов жары, – она имела в силу всего этого болезненный и страдальческий вид.
О ее семье и о ужасном событии, приведшем ее к Броканте, которая начала даже любить несчастного ребенка, насколько она была способна полюбить, – об этом никогда не говорилось более того, что мы уже знаем.
Вот какова была Рождественская Роза, иначе сказать, дитя, которое стояло на коленях между ног Броканты в тот момент, когда Баболен и школьный учитель показались на пороге чулана.
XXII. Зловещий ворон
Зрелище, представшее перед глазами Жюстена, могло бы привлечь внимание каждого человека, менее погруженного в свои мысли; но он поднялся на чердак, будучи совершенно нечувствительным ко всяким другим соображениям, кроме тех, которые сжимали его сердце.
– Мать, – произнес Баболен, входя с молодым человеком, – вот господин Жюстен, школьный учитель, который пожелал лично прийти к тебе, чтобы спросить о том, чего я не могу рассказать ему.
Старуха усмехнулась с видом, говорившим, что она ожидала этого посещения.
– А луидор? – спросила она вполголоса.
– Вот он, – отвечал Баболен, опуская ей в руку золотую монету. – Но вам не мешало бы купить на это Розе хорошее ватное пальто.
– Мерси, Баболен, – сказала девочка, подставляя свой лоб гамену, который братски поцеловал ее, – но мне не холодно.
И при этих словах она два или три раза так кашлянула, что этот кашель решительно противоречил ее последним словам и доказывал, что грудь ее была не совсем в порядке.
– Мадам… – начал Жюстен.
При слове «мадам» Броканта подняла голову, точно желала убедиться, к ней ли относилось это обращение.
Жюстен был второй личностью, которая называла ее «мадам»; первой была Роза.
– Мадам, – повторил Жюстен, – это вы нашли письмо?
– Ну, конечно, – отвечала Броканта, – если я переслала его к вам.
– Да, – продолжал Жюстен, – и я за это очень благодарен, но я бы хотел спросить вас, где вы нашли его?
– В квартале Святого Якова, где же еще?
– Я бы хотел знать, на какой улице?
– Не заметила надпись; но это должно быть примерно в промежутке между улицами Дофина и Муффетор…
– Постойте, – перебил Жюстен, – напрягите всю вашу память, умоляю вас…
– Да! Это верно, – отвечала Броканта, – думаю, что это было на улице Сент-Андре д'Арк.
Для наблюдателя, более знакомого, чем Жюстен с такого рода цыганками, с какой ему пришлось иметь дело, было бы ясно, что Броканта вела разговор по заранее обдуманному плану.
Жюстен, казалось, понял это.
– Вот, – сказал он, – возьмите это, чтобы возбудить свою память.
И он подал ей еще один луидор…
– Послушай, мать, – вмешался Баболен – сделай одолжение господину Жюстену. Он не то что другие, и его достаточно уважают в квартале Святого Якова…
– Что ты мешаешься, мальчишка? – перебила его старуха. – Пойди-ка лучше вон!
– Броканта, – произнесла Роза своим кротким, певучим голосом, – вы видите, что этот молодой человек очень беспокоится; скажите ему все, я очень вас прошу.
– О! Заклинаю вас, прелестное дитя, – начал школьный учитель, складывая свои руки, – просите за меня!
– Она вам скажет, – ответила девочка.
– Она скажет! Она скажет!.. Конечно, я скажу, – ворчала старуха. – Ты хорошо знаешь, что я ни в чем не могу отказать тебе.
– Ну, что же, мадам? – спросил Жюстен, едва сдерживая свое нетерпение. – Одно только усилие памяти! Вспомните… Вспомните, ради бога!
– Я полагаю, что это было… Да, это именно там и было, теперь я уверена в этом… Можно и погадать… Карты скажут.
– В таком случае, – произнес Жюстен, говоря сам с собою и не обращая внимания на последующие слова Броканты, – они должны были переправиться через Сену у Нового моста, по направлению к заставе Фонтенбло или к заставе Св. Якова.
– Именно, – прибавила Броканта.
– Откуда вы знаете? – спросил молодой человек.
– Я ничего не знаю, – возразила Броканта, – кроме только того, что я нашла на площади Мобер письмо на ваше имя, которое я вам и послала.
– Броканта, – вмешалась Роза, – вы злая! Вы знаете еще кое-что и не хотите сказать…
– Нет, – отрезала грубо Броканта, – я ничего больше не знаю.
– Ты, мать, худо делаешь, поступая так с этим господином: он друг г-на Сальватора.
– Я не гоню господина; я говорю ему только, что не знаю того, о чем он меня спрашивает. Когда чего не знают, то спрашивают у того, кто знает.
– У кого же следует спросить? Говорите же!
– У того, кто знает все: у карт.
– Хорошо, – сказал школьный учитель. – Спасибо вам и за то, что вы мне сообщили. Теперь я пойду в полицию, – там и г-н Сальватор.
С этими словами молодой человек сделал несколько шагов по направлению к двери. Однако Броканта, веро ятно одумавшись, снова заговорила:
– Господин Жюстен!
Молодой человек обернулся. Старуха указала ему пальцем на ворону, которая хлопала крыльями над его головой.
– Взгляните на птицу, – продолжала она, – взгляните на птицу!
– Я ее вижу, – ответил Жюстен.
– Вы видите, она бьет крыльями. А это доказывает, что для вас нет большой надежды.
– Но разве это имеет какое-либо значение?
– Господи Иисусе! И вы это спрашиваете? Неужели человек, столько учившийся, как вы, школьный учитель, не знает, что ворона – вещая птица! И это хлопанье крыльями означает, что не так-то скоро найдете вы особу, которую ищете… Я бы вам посоветовала, прежде чем приняться за розыск, послушать, что скажут карты. Может, это и пригодилось бы вам…
Как утопающий хватается за соломинку, Жюстен ухватился за предложение Броканты, если и не расположенный верить картам, то понимавший, что старая колдунья хочет что-то высказать ему.
– Как вам гадать – в малую или большую игру? – спросила Броканта.
– Делайте, как знаете… Вот вам луидор.
– О! Я вам разложу большую игру… Подай мне карты, Роза.
Девочка поднялась, и при этом выказалась вся ее стройность и гибкость. Она подошла к большому сундуку, скрытому в одном из углов, вынула и передала старухе карты своими тонкими и бледными ручками.
Несмотря на привычку, которую он имел, без сомнения, к этим каббалистическим опытам, Баболен приблизился к старухе, присел на пол, скрестив под собой ноги и приготовился смотреть на сцену матери.
Броканта вытащила из-за своей спины большую сосновую доску в форме подковы, которую положила себе на колени.
– Кликни Фареса, – сказала она девочке, кивнув головой в сторону висевшей на бревне птицы.
– Фарес! – произнесла своим певучим голосом девочка.
Ворона скакнула с бревна на правое плечо девочки, которая присела возле старухи, наклонив немного в ее сторону плечо, на котором поместилась птица.
Броканта произнесла какой-то странный, гортанный звук, одновременно походивший и на свист, и на крик.
По этому пронзительному звуку вся свора собак, как видно, вышколенных, в один прыжок, сталкиваясь друг с другом, выскочила из своей клетки и разместилась по правую сторону от чародейки, образовав при этом правильный круг, в центре которого находилась Броканта.
Броканта попеременно поглядела на птицу и собак, и когда этот осмотр кончился, торжественным голосом произнесла какие-то слова на совершенно неизвестном языке, возможно, арабском.
Мы не знаем, поняли ли Баболен, Роза и Жюстен смысл этих слов, но можем сказать утвердительно, что его очень хорошо поняли собаки и ворона, о чем можно было судить по ровному, согласованному лаю собак и пронзительному крику птицы.
Вся эта группа была освещена красноватым светом низкой лампы.
Наконец колдунья протянула свою руку в пространство и начала ею описывать гигантские круги в воздухе.
– Тихо! – произнесла она. – Карты станут говорить.
Собаки и ворона притихли.
Старая сивилла стасовала карты и дала их снять левой рукой Жюстену. Карты начали свое откровение.
– Вот, – сказала она, – вы пришли сюда спросить об одной личности, которую вы очень любите?
– О! Которую я обожаю! – перебил Жюстен.
– Она бубновая дама, это значит кроткая и любящая женщина.
Относительно Мины это было, конечно, верно.
Каждый раз, как выходили карты одной масти, она брала старшую из них, укладывала ее перед собою, располагая следующие карты по старшинству от левой руки к правой.
После шести таких приемов перед нею лежали шесть карт.
