В темноте я на ощупь выбрался из постели, нашел телефон, приложил трубку к уху и воззвал:
— Нора!
— Боже мой, — произнес женский голос, — как ты догадался?
— Просто, — сказал я, засмеявшись, — сейчас глухая ночь, задолго до рассвета. Еще только Господу есть чем заняться в такой поздний час.
— О, Вильям, Вилли, Вилл! — воскликнула Нора откуда-то из снежного заряда помех. — Вильям!
Давным-давно она прозвала меня Шекспиром Вторым, а может, Третьим, и никак иначе.
— Вилли, Вилл! Что там у тебя с Белыми Китами, сценариями и знаменитыми режиссерами? Так ты сказочно разбогател наконец? А разбогатевший писатель не желает, часом, обзавестись сказочным замком?
— Это за пять-то часов до рассвета, если он вообще случается в Ирландии? Нора, Нора! Ты вообще здороваешься когда-нибудь?
— Жизнь слишком коротка, чтоб ее тратить еще и на приветствия. Тут и попрощаться-то как следует некогда. Послушай, а ты смог бы купить Гринвуд? Или взять в подарок, если я тебе его отдам?
— Нора, это же ваш родовой замок — двести бурных лет истории! Что же станет тогда с разгульной светской жизнью Ирландии со всеми ее пирушками, пьянками и сплетнями? Нет, что ты, как можно!
— И можно, и нужно. Знаешь, у меня тут сундуки с деньгами, прямо под дождем. Вилли, Вильям, я одна во всем доме. Все слуги убежали помогать Aгe. В эту последнюю ночь. Я хочу, чтобы ты посмотрел на Призрака глазами писателя. Что, мороз по коже? Приезжай. Я отдаю свой дом, с привидениями в придачу. Ах, Вилли, ах, Вильям!
Щелчок. Молчание.
Джон уехал в Лондон подбирать актеров для нашего фильма, так что я был свободен. Но час был слишком поздний для пятницы и слишком ранний для субботы, чтобы просить Майка приехать из Килкока и отвезти меня в Брей, поэтому я нанял шофера, и машина понесла меня по извилистым дорогам, зеленым холмам навстречу синему озеру, шелковистым лугам — к загадочному и легендарному Гринвуду.
Я усмехнулся, вспоминая нашу встречу много лет назад: писатель-попрошайка, подобранный на улицах Дублина этой проезжающей мимо сумасшедшей! Нора! Нора! Что бы она там ни болтала, вечерушка сейчас наверняка в самом разгаре, на полпути к упоительной погибели. Актеры могли прилететь из Лондона, дизайнеры — из Парижа, девочки из «Гиннесса» прикатили из Голви.
Часам к восьми ты уже будешь хорош, думал я, к полуночи вконец отупеешь от толкотни и завалишься спать и продрыхнешь до полудня. А в воскресенье, за ужином, напьешься уже основательно. Где-то разыгрывается постельный вариант игры в «третий лишний». Участвуют: ирландские, французские графини и прочие леди, с одной стороны, и зверь-самцы, гуманитарии из Сорбонны — с другой. Их сегодня много набежало с усами (какой же поцелуй без усов) и без. И плевать, что грядет понедельник, он где-то далеко, за миллион миль. Во вторник я позвоню Майку, чтобы он отвез меня в Дублин, но не растряс по дороге, как будто я — большой, изнывающий от боли зуб мудрости, чрезмерно умудренный. Избегаю встреч с женщинами, все тело ноет от воспоминаний, и могу представить алиби, если позвонит жена.
В дороге вспоминаю свой первый приезд к Hope.
Нора послала за мной кого-то. Старая, выжившая из ума герцогиня с акульими зубами и оштукатуренным лицом затолкала меня в спортивный автомобиль и рванула к Hope.
— Норин зверинец придется тебе по душе, цветничок тоже, — орала она мне в ухо, стараясь перекричать теплый ветер. — Публика у нее собирается на любой вкус: хочешь — зверюги, хочешь — укротители, тигры, киски, розы, сорняки, что угодно. В ручьях у нее водится всякая рыбка, и холодная, и погорячее. А в парниках там зреют плотоядные монстры — наглотались жутких испарений и вымахали аж до потолка. Приезжаешь к Hope в пятницу в чистом белье, а в понедельник уползаешь весь грязный и пропотевший. Ты словно пережил, вдохновился и написал все Босховы соблазны, прошел сквозь Ад, видел Страшный суд и Конец Света! У Норы в замке живется как за теплой щекой великана, тебя ежечасно жуют и пережевывают. Дом проглотит тебя. А когда замок выдавит из тебя последние соки и обсосет твои юные сладенькие косточки, он тебя выплюнет, и ты окажешься под холодным дождем, на станции, один, позабыт-позаброшен.
— Я что, покрыт желудочным соком? — Я старался переорать мотор. — Переварит он меня, как же! Подавится. Никакому замку меня не проглотить! Не позволю пресыщаться своим первородным грехом!
— Гы-гы-гы! Глупенький! — загоготала герцогиня. — Да тебе уже к утру, в воскресенье, все косточки обгложут!..
Я освободился от нахлынувших воспоминаний; машина вынырнула из леса и плавно шла на приличной скорости. Мы сбросили газ, потому что от каждого прикосновения красоты замирало сердце, кружилась голова, пробегали по телу мурашки, поэтому-то и нога водителя все слабее давила на педаль.
Под небом озерной синевы, у озера небесной сини стоял величественный Гринвуд, замок Норы. Он расположен среди самых круглых в Ирландии холмов, его окружают самые густые в Ирландии леса и самые высокие деревья. Его башни построены невоспетыми зодчими и ушедшими в небытие людьми. Для чего? Никто не знает. Гринвудские сады зацвели в первый раз пятьсот лет назад. А лет двести назад по чьей-то прихоти между древними кладбищами и склепами затесались амбары и подсобки. Здание женского монастыря землевладельцы превратили в конюшню, а в 1890 году к замку пристроили новые крылья. У озера развалины охотничьего домика, здесь дикие лошади уносятся в мятную дымку, утопая в море трав, здесь озерки с ледяной водой. В пустошах затерялись одинокие могилы грешниц; отринутые миром, они остались изгоями и после смерти, столь чудовищны были их преступления.
Как будто в знак приветствия, солнце десятками своих отражений вспыхнуло в десятках окон. Ослепленный, водитель резко нажал на тормоза.
Я сидел, зажмурив глаза и облизывая губы, вспоминая свой первый вечер в Гринвуде.
Дверь открыла Нора собственной персоной, совершенно голая.
— Герцогиня, вы поспели как раз к шапочному разбору, — возвестила она.
— Ерунда! А ну, сынок, подержи. Это тоже. — И тут герцогиня молниеносно в три приема сбросила с себя одежду прямо в дверях и стала как очищенная устрица.
Я стоял как вкопанный с ее одеждой в руках.
— Ну, парень, настал твой смертный час, — прокаркала герцогиня и преспокойно вошла в дом и исчезла в толпе изысканно одетых гостей.
— Меня побили моим же собственным оружием, — воскликнула Нора. — Что ж, теперь, чтобы выдержать конкуренцию, надо одеться. Жаль, а я так надеялась, что у вас челюсть отвиснет.
— Что вы, она и сейчас у меня еще отвисает, — заверил ее я.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
