а потом тащат в ванную комнату и направляют душ в лицо, либо топят в раковине лицом, и потом возвращают обратно в угол. Итого: ты стоишь в углу около семи-девяти часов, включая издевательства надсмотрщицы. Сначала было тяжело, было больно, потому что я часто была в козах отпущения, потому что косячила. Самое обидное было получить наказание за "воровство" еды, когда проносишь хлеб в спальню, чтобы поделиться с тем, кого наказывали и лишили ужина, или заначить в наволочку чтобы схомячить ночью. Потом перестроилась и перестала пытаться кому-то помогать, выживала сама по себе, и перестала попадать в такие проблемы.
Конечно, при всех этих ужасах было и хорошее: мы всегда были одеты, обуты, накормлены, у нас у всех была крыша над головой, нас учили, были разные кружки. По выходу из детского дома я умела всё: и по хозяйству, и по кухне, за что большое спасибо детскому дому. Сейчас могу и борщ сварить и медовик испечь, да и квартиру сама убрать.
Там мы и пересеклись с Сашкой. Одногодки; не так чтобы дружили, но отношения были хорошие. Я старалась дружить со старшими пацанами.
Потому что самое страшное в таком месте, это когда дети взрослеют, играют гормоны, и пацаны хотят всё движущееся и не движущееся. Траходром стоял такой, что мама не горюй, там даже не спрашивали, хочешь ты, не хочешь, главное – он хочет, а значит сделает. Всё это научило не сопротивляться и пытаться получать удовольствие от любого секса, с кем угодно. Ну или просто не обращать на это внимания. Меня в первый раз трахнули в одиннадцать, у меня даже еще месячных не было, а я уже трахалась во всю ивановскую. Конечно было больно, пацаны про предварительные ласки ничего не знали, а из смазки только вазелин. Зато мой внутренний пофигизм и очень простое отношение к сексуальным утехам определили, куда идти после выхода из учреждения. С учетом того, что выглядела я лет с одиннадцати очень неплохо, натерпеться насилия пришлось много. Потом уже поняла, что надо задружить с самым сильным старшаком, и трахать тебя будет только один. С чем успешно и справилась, научилась подстраиваться, быть удобной, и такой, какой нужно самому сильному.
Я считаю, что мне по жизни в принципе подфартило несколько раз. Первое везение – мои внешние данные. Откровенно говоря, я красивая от природы, и голод и скитания не убили во мне эту красоту; сама по себе невысокая, но ладно скроенная, блондинка с правильными чертами лица и голубыми глазами. Такая куколка Барби, о которой я мечтала все детство, вызывающая желание сначала приласкать, а потом жестко оттрахать. Второе везение – то, что не подсела ни на бухло – спасибо воспоминаниям о маме – ни на наркоту. Видела с детства, как это плохо заканчивается. Третье – это то, что я не попала на дорогу, а по знакомству со старшими девочками из детдома сразу попала к валютным проституткам, обитавшим в гостинице Новосибирск. Там познакомилась с кучей девочек, одна из которых, Таня Скрипка, перебравшись в Москву, утащила меня туда за собой, соблазнив совсем другими ставками за услуги. Ну и четвертое везение: внезапная встреча с Сашкой и последующая жизнь с Петей. Судьба на моей стороне, я везучая.
Куда все-таки Петя мог деться, интересно? Пожалуй, позвоню Саше.
– Саша, привет, я помню, что ты просил никогда не звонить, но я не знаю, к кому еще обратиться: Петя собирался ко мне вчера утром приехать, но на сообщения и звонки не отвечает, – протараторила я, чтобы он не успел вклиниться и отказать.
– Алина, ты, видимо, не в курсе, и телевизор не смотришь, но самолет, на котором летел Петр Александрович, пропал больше суток назад, и никто не знает, что с ним случилось.
– Это пипец, а что мне теперь делать? Куда мне теперь?
– Ничего не делать. Квартира куплена на компанию, выселять тебя никто не собирается; пока Завадский не найдется, живи себе спокойно, и не дергайся, денег на поесть я тебя завтра вечером завезу.
– Поняла, ой подожди кто-то, похоже, пришел; наверное, доставка, я себе роллов заказала.
Глава 12. 9 марта. Александр Иванов
– Алина??? – В трубке послышался женский визг и звук удара, оборвавший этот визг. Алина не скинула звонок, а так как разговаривала она со мной по громкой связи, я слышал все, что происходит в её квартире.
– Тихо, сука, заткнись, а то изуродую, – услышал я грубый голос с кавказским акцентом. – Молись, тварь, сейчас мы тебя резать будем.
– Вы кто? Что я вам сделала? – услышал я всхлипывания, – что вам от меня нужно?
– Где документы? Где договор на завод? – услышал я второй мужской голос.
Какого хрена? Откуда эти абреки знают про то, что Алина подписывала документы на завод? Это что за утечка? Кто это такие? Знали только Завадский, я и Пал Саныч. Даже она сама не понимала, что подписывала с нотариусом: ей сказали, что это договор аренды на квартиру, в которой она живет.
– Мальчики, я не знаю, о чем вы, пожалуйста, только не убивайте, – Алина продолжала всхлипывать.
Я понимал, что она гонит картину и тянет время: детдомовское прошлое закалило её характер, так, что она не боялась ни боли, и насилия. К тому же она и правда не понимает, в чем дело, и сейчас боится только за свои накопленные бабки – надеюсь, спрятанные где-то вне квартиры.
– Не ври нам, сука, я тебя сейчас выебу, если не скажешь, где документы.
Напугали ежа голой жопой; она членов за свою жизнь видела больше, чем они коней у себя в ауле. По акценту похожи на чехов и, судя по настрою и наигранным угрозам, приехали пугать, а не резать, иначе бы уже пустили кровь. Эти ребята шутить не любят и если вопрос решается по жесткому сценарию, то там жесть происходила с первой минуты. А тут слова, угрозы; значит не убивать приехали, а пугать. К тому же Алина знает, что не повесила трубку и я все слышу. Думаю, ничего с ней не сделают страшного, максимум помнут немного, может и правда попробуют трахнуть. Главное, чтобы сдуру абреки не перестарались и не покалечили. Что потом делать с правами на завод будет совсем непонятно. Выключил звук своего микрофона и со второй мобилы набрал 901.
– Алло, полиция? Помогите, у меня к соседке вломились какие-то кавказцы и я слышу шум за стеной, приезжайте скорее, мне кажется они ее насилуют, – чуть приглушенным голосом пробубнил
